Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 78

Путь их лежал через лабиринт служебных коридоров, куда редко ступала нога знати. Воздух здесь пах уже не сыростью тюрьмы, а старой пылью, тлением запасов и чем-то кисловатым — явными следами дворцовой кухни где-то поблизости. Они двигались, прижимаясь к стенам, словно тени, а их шествие по-прежнему напоминало странный ритуальный танец.

Внезапно из-за поворота прямо на них, покачиваясь под тяжестью огромной бадьи с объедками, вывалился тощий поварёнок. Глаза у него были сонные, он что-то невнятно бормотал себе под нос, явно возвращаясь с ночной уборки. Столкновение казалось неминуемым.

Тан Лань, всё ещё шедшая впереди с подобранным платьем, резко отпрыгнула в сторону, прижавшись к стене. Сяофэн, следовавшая за ней по пятам, с разбегу уткнулась лицом в её спину, издав тихий, похожий на писк мыши, звук. Мэйлинь, не успев затормозить, налетела на Сяофэн, и все три принцессы на мгновение сбились в кучку, напоминая перепуганных птенцов.

Поварёнок, увлечённый своей ношей и сном, прошёл буквально в сантиметре от них, даже не повернув головы. Запах кислых щей и тухлой рыбы на миг перекрыл все другие ароматы.

— Фу, мерзость! — прошипела Мэйлинь, сморщив свой идеальный носик и с отвращением отряхивая рукав, хотя тот никто не трогал. — Я этот запах в своих покоях за версту чувствовала! Идиоты!

Сяофэн, отлепившись от спины Лань, смерила её взглядом, полным такого нескрываемого укора, что казалось, вот-вот брызнут молнии. Она снова сложила ладони в немой, но красноречивой мольбе, на этот раз означавшей: «Я же говорила! Она нас сгубит своим трепом!»

Тан Лань в ответ лишь провела пальцем по губам, её взгляд был красноречивее любых слов: «Ещё один звук, и я сама верну тебя в клетку».

Они переждали, пока шаги поварёнка не затихли вдали, и снова тронулись в путь. Но теперь Мэйлинь шла, зажав ладонью собственный рот, её глаза по-прежнему были полны возмущения, но уже беззвучного. Они крались дальше, минуя кладовые с провизией, и каждая тень, каждое шуршание заставляло их замирать, а сердца — бешено колотиться. Этот побег превращался в самое нелепое и напряжённое приключение в их жизни, где главными врагами были не стражники, а скользкий пол, собственные платья и непреодолимое желание одной из сестёр громко возмущаться.

Коридор, и без того напоминавший глотку какого-то каменного чудовища, внезапно сузился до состояния щели и вывел их в помещение, которое, казалось, забыл сам Время. Это была кладовая времён основателя династии, а может, и ещё более древняя. Воздух стоял густой, сладковатый от пыли, перемешанной с запахом старой бумаги и тления. Горы свитков, похожие на спящих многоножек, громоздились до потолка, а пол был усеян осколками некогда прекрасного фарфора и поломанной утварью, напоминавшей о былом величии, как кости — о живом существе. В углах висели не просто паутины, а целые гобелены, вытканные терпеливыми паучихами многих поколений; это были почётные медали забвения.

— Фу, какая отвратительная гадость! — прошептала Мэйлинь, с гримасой, будто её заставили понюхать тухлое яйцо. Она с отвращением стряхнула с плеча невидимую, но, несомненно, существующую пылинку. — Здесь, наверное, даже духи живут самые захудалые, безродные и вечно чихающие от пыли. Представляю, как они друг перед другом хвастаются: «А я вчера в этом углу новую паутину сплёл!»

В этот самый момент Сяофэн, пробираясь за Лань с грацией испуганного журавля, задела ногой за какой-то предмет. Это был пустой глиняный кувшин, забытый здесь, наверное, ещё во времена юности их прабабушки. Кувшин с глухим, утробным и, в звенящей тишине, показавшимся им невероятно громким БУМС ом* покатился по каменному полу. Звук его путешествия эхом разнёсся по комнате, словно барабанная дробь, возвещающая о их присутствии всему миру.

Три принцессы застыли, вжавшись в пыльную стену, как три барельефа, изображающих «Вселенский Ужас». Глаза у них стали круглыми, дыхание остановилось. Они ждали криков стражников, топота сапог, света факелов.

Но вместо этого из-за груды хлама донеслось испуганное, тонкое писканье. Затем ещё одно. И вот уже целая стайка маленьких, юрких теней затрусила прочь от непрошеных гостей. Мыши.

— Ну хоть не стража, — выдохнула Тан Лань, и её плечи бессильно опустились. Она почувствовала, как по спине у неё струится холодный пот.

Они перевели дух, и их дальнейшее движение по кладовой превратилось в невероятно сложный и осторожный танец. Они обходили каждый осколок, каждый свиток с преувеличенной, почти комичной аккуратностью, высоко поднимая ноги и вытягивая руки для равновесия, словно шли по минному полю, а не по заваленному хламом полу. Мэйлинь даже подобрала свои и без того укороченные после инцидента на ступенях одежды, дабы ненароком не стряхнуть пыль с какой-нибудь особенно древней и, возможно, ценной рукописи. Побег временно приостановился, уступив место борьбе с наследством вековой забывчивости.

Заветное окно в стене кладовой оказалось не величественным арочным проёмом, а маленьким, запылённым окошком, расположенным так высоко, что до него приходилось тянуться. Оно больше напоминало бойницу для стрельбы из лука, чем путь к спасению. Рама прогнила, и стёкла (вернее, то, что от них осталось) были покрыты таким слоем грязи, что сквозь них едва пробивался лунный свет.

План операции «Окно» был разработан спонтанно.

Лань, как самая сообразительная, взгромоздилась на шаткую груду старых сундуков, которые заскрипели под её весом так душераздирающе, что Сяофэн снова схватилась за сердце.

Сяофэн, как самая крепкая (относительно), встала внизу, чтобы подсаживать сестёр, издавая при этом напряжённое хрипение, будто поднимала не девиц, а мешки с рисом.

Мэйлинь, как самая аристократичная, взяла на себя роль наблюдателя и критика, комментируя процесс шёпотом, но с невероятной выразительностью.

Лань, уже добравшись до окна, с трудом отодвинула заклинившую раму. Раздался звук, похожий на крик умирающей нежити.

Настал черёд Мэйлинь. Процесс её подъёма на сундук сопровождался таким количеством возмущённых вздохов, шуршанием платья и жалобами на «совершенно неподходящие для этого условия», что Сяофэн чуть не выронила её из рук.

Кульминация наступила, когда Мэйлинь потребовалось протиснуться в узкое окошко.

— Я не пролезу! — с ужасом объявила она, упираясь руками в раму. — Мои бёдра! Это оскорбление!

— Пролезешь! — сквозь зубы прошипела Лань, уже сидя на внешнем подоконнике и пытаясь втянуть её за руки. — Втяни живот и думай о свободе!

Процесс напоминал рождение щенка от очень капризной и говорящей породы. Сначала появились её руки, цепляющиеся за всё подряд, затем голова с растрёпанной причёской, выражающая крайнее негодование. Потом последовала отчаянная борьба за плечи и, наконец, с громким хлюп ом* и потерей одной туфельки, Мэйлинь вывалилась наружу, прямо на Лань. Они обе с глухим стуком рухнули на мягкую, к счастью, землю сада.

Сяофэн, оставшаяся внутри, на мгновение застыла в панике. Потом, собрав волю в кулак, она с неожиданной ловкостью вскарабкалась на сундук и, как заправский разбойник, перемахнула через подоконник, приземлившись куда изящнее своих сестёр.

Три принцессы лежали на сырой земле, отдышиваясь. Они были грязные, в паутине, одна — без туфли, их роскошные наряды превратились в лохмотья. Но над ними сияли звёзды, а в лицо дул свежий ночной ветер. Они были на свободе. И теперь им предстояло решить, что делать с этой свободой дальше.

Три запылённые, измявшиеся и слегка подрастрёпанные тени принцесс застыли в кустах у южной стены. И тут их ждала первая удача за весь этот бесконечный вечер. Там, где по всем законам жанра и логики должен был стоять грозный караул, царила звенящая пустота. Факелы не горели, и лишь луна слабо освещала массивные каменные плиты.

— Смотри-ка, — прошептала Сяофэн, с недоверием выглядывая из-за лысого куста сирени. — Ни души. Неужели они все на пир победа ушли?

— Неразбериха, — с внезапной проницательностью заметила Тан Лань, счищая с лица паутину. — Смена власти. Новые приказы ещё не разослали, старые караулы, наверное, разбежались или их перераспределяют. Нам невероятно повезло.

Мэйлинь, сидя на земле и пытаясь отряхнуть своё порванное платье, фыркнула.

— Конечно, повезло! Разве могло быть иначе с такими знатными особами, как мы? Сама Судьба на нашей стороне! Теперь бы найти приличный паланкин…

— Мэйлинь, — голос Лань приобрёл опасную мягкость. — Паланкина не будет. Теперь думаем, как через стену.

Воцарилась пауза, наполненная звуками ночного сада.

— Так… через стену? — переспросила Сяофэн, скептически оглядывая высокую, гладкую каменную кладку. — Ты предлагаешь нам, дочерям императора, карабкаться, как каким-то уличным воришкам?

— А у тебя есть верёвка с крюком? — с надеждой спросила Мэйлинь, явно что-то подобное видевшая в народных пьесах.

— Нет у меня верёвки с крюком! — раздражённо прошипела Лань.

— Может… может, поищем калитку для слуг? — робко предложила Сяофэн. — Обычно они есть.

— Ага, и нарваться на кухонного мальчишку, который поднимет тревогу! — парировала Мэйлинь. — Нет уж, лучше уж с достоинством… как-нибудь иначе.

— Предлагай «иначе»! — нетерпеливо сказала Лань. — Главные ворота не вариант, там точно есть стража. Или ты хочешь подойти и сказать: «Здравия желаю, мы сбежавшие принцессы, пропустите, мы на прогулку»?

Мэйлинь надула губы.

— Я бы так и сказала! Ещё б они меня, осмелились бы не пропустить!

Сяофэн покачала головой, её лицо выражало глубокую печаль.

— Пока мы тут спорим, караул могут как раз прислать. Видите ту старую плакучую иву? — она указала на дерево, чьи ветви почти касались верхушки стены. — Она старая, полусгнившая… но, кажется, может нас выдержать. Если залезть на неё и перебраться на стену… а там, глядишь, с внешней стороны будет что-то, за что можно зацепиться.

Лань и Мэйлинь уставились на дерево с одинаковым сомнением.

— Лазать по деревьям? — с достоинством произнесла Мэйлинь. — Это же… негигиенично. На коре могут быть жуки.

— А в тюрьме было гигиенично? — резонно заметила Лань, уже оценивающе глядя на иву. — Жуков побоимся, а демонов Цан Синя — нет? Идём. Я первая.

Их побег продолжался, и теперь ему предстояло приобрести новый, совершенно неаристократичный навык — древолазание.

План, предложенный Сяофэн, при ближайшем рассмотрении оказался ещё безумнее, чем можно было предположить. Плакучая ива действительно была старой и корявой, но её ветви выглядели хрупкими, а ствол покрыт скользким мхом. И самое главное — до самой нижней, достаточно толстой ветви нужно было ещё дотянуться.

Тан Лань, оценив обстановку, поняла, что её длинное, и без того порванное платье, сейчас является главным врагом.

— Держите, — коротко бросила она сёстрам и, схватив обеими руками подол своей дорогой шелковой одежды, с силой рванула его вниз.

Раздался оглушительный (им так показалось) звук рвущегося шёлка. ХРРРЯСЬ! Платье превратилось в нечто экстравагантное и крайне вызывающее, открывающее ногу почти до самого бедра.

Со стороны Мэйлинь раздался звук, средний между астматическим приступом и предсмертным хрипом. Она отшатнулась, схватившись за грудь, её глаза выкатились из орбит.

— Ты… ты… опозорила род на триста лет вперёд! — выдохнула она, задыхаясь. — Императорская дочь… в таком виде! Это хуже, чем смерть!

— Смерть у нас запланирована на утро, — сухо заметила Лань, подходя к дереву. — А сейчас у нас запланирован побег. Молчи и карабкайся.

Схватившись за шершавую кору, она с неожиданной ловкостью подтянулась и забралась на нижнюю ветку. Процесс сопровождался энергичным шуршанием и скрипом дерева. Сидя на ветке, она протянула руки вниз.

— Сяофэн, давай! Хватайся!

Сяофэн, покряхтывая и молясь всем богам, позволила сестре втянуть себя на дерево. Оно тревожно закачалось. Затем настал черёд Мэйлинь. Та подошла к дереву, как к эшафоту.

— Я не могу… Мои ногти… мой маникюр…

— ТАН МЭЙЛИНЬ! — гаркнула Лань шёпотом, но с такой силой, что та вздрогнула. — ЛЕЗЬ!

Пришлось лезть. Процесс напоминал попытку водрузить в воду кошку, не желающую купаться. Мэйлинь визжала при каждом касании коры, её ноги скользили, а Лань и Сяофэн, вцепившись в неё, с трудом затащили её на ветку, где все трое сидели, обняв ствол, как испуганные белки.

Финальный аккорд — прыжок на стену — оказался самым драматичным.

— Тебе нужно допрыгнуть, — указала Лань на широкий гребень стены в паре метров от них.

— Я не прыгунья! Я принцесса! — заявила Мэйлинь.

— Принцессы, которых поймают, станут бывшими принцессами, — парировала Лань.

Мэйлинь оттолкнулась от ветки. Прыжок был некрасивым, но эффективным. Она приземлилась на стену на четвереньки, с громким шлепком.

— Ну рас она допрыгнула, значит теперь и мы можем. Надо же было на комто сначала проверить, — улыбнулась Лань, сяофэн с шумом хикнула.

— Тебе нужно допрыгнуть, — указала Лань на широкий гребень стены в паре метров от них.

— Я не прыгунья! Я принцесса! — заявила Мэйлинь.

— Принцессы, которых поймают, станут бывшими принцессами, — парировала Лань. — Я первая.

Она оттолкнулась от ветки. Прыжок был некрасивым, но эффективным. Она приземлилась на стену на четвереньки, с громким шлепком.

— Твоя очередь, — прошипела она Сяофэн.

Та, зажмурившись, прыгнула следом. Приземление было мягче, но она чуть не скатилась обратно, и Лань успела схватить её за рукав.

На дереве осталась одна Мэйлинь, сидевшая в позе полной кататонии.

— Я не смогу!

— Прыгай, или мы оставим тебя! — уже почти крикнула Лань.

— Нет! Не бросайте меня! — взвыла Мэйлинь и, отчаянно оттолкнувшись, полетела вперёд с закрытыми глазами.

Её полёт был стремительным и абсолютно неконтролируемым. Она врезалась в сестёр, и все трое свалились в кучу на широком гребне стены, едва не слетев с другой стороны. Они лежали, тяжело дыша, грязные, в листьях, с оборванными ногтями и одеждой. Но они были на стене. А внизу, под звёздным небом, лежала свобода. Правда, трёхметровой высоты. Но это уже была следующая проблема.

Три принцессы, напоминавшие теперь стаю перепачканных в грязи и листьях летучих мышей, лежали на широком гребне стены и с ужасом смотрели вниз. Три метра вниз казались им пропастью.

— И что теперь? — прошептала Сяофэн, с тоской глядя на тёмную бездну. — Прыгать?

— Ни за что на свете! — заявила Мэйлинь, вцепившись в каменную кладку. — Я сломаю ногу! Или шею! Или своё достоинство!

— Твоё достоинство уже осталось в виде клочьев шёлка на той иве, — буркнула Лань, уже осматривая стену. Её взгляд упал на массивную, приземистую каменную тумбу, венчавшую угол стены. От неё вниз, как гигантская деревянная змея, спускался водосточный жёлоб, сколоченный из толстых досок. Он выглядел старым, но прочным.

— Вот наш путь, — указала она.

— По этой штуке? — Мэйлинь смерила жёлоб взглядом, полным ужаса. — Он же прогнил! Он треснет, и мы разобьёмся!

— Либо он треснет, либо нам утром отрубят головы, — философски заметила Сяофэн. — Выбирай. Я первая.

Она уселась на край стены, обхватила жёлоб ногами и руками и, зажмурившись, начала медленно съезжать вниз. Путь сопровождался громким скрежетом по дереву и отчаянным шепотом: «О-о-о-о-о, матушки…» Она благополучно приземлилась в куст самшита, откуда донёсся её сдавленный голос: «Всё в порядке!»

Лань, перекрестившись (что было странным жестом для последовательницы учения Предков), проделала то же самое. Её спуск был быстрее и завершился глухим «бух» рядом с Сяофэн.

На стене осталась Мэйлинь.

— Я не могу! Это недостойно!

— Оставим её здесь? — донёсся снизу риторический вопрос.

— Ага, мы то уже спустились.

Издав звук, похожий на пиранью, Мэйлинь в отчаянии ухватилась за жёлоб и съехала вниз как мешок с картошкой. Она приземлилась прямо на сестёр, которые вскрикнули от неожиданности. Все трое снова оказались в кустах.

Дальнейший путь по ночному городу был похож на шествие очень потерявшихся и очень грязных привидений.

Путь их лежал в самое сердце трущоб нижнего города, где ночная тишина была не мирной, а зловещей, нарушаемой лишь шорохом крыс да пьяным храпом за тонкими стенами лачуг. Три тени, некогда бывшие императорскими дочерьми, крались по грязным, узким улочкам, перепрыгивая через сточные канавы и шарахаясь от каждого шороха. Их роскошные наряды, и без того превратившиеся в лохмотья, теперь были украшены новыми «аксессуарами» — подпалинами от сажи и прилипшими овощными очистками.

Именно на такой пустынной улице они почти лоб в лоб столкнулись с пьяным рикшей. Он катил свою пустую деревянную коляску, пошатываясь и распевая песню о несчастной любви некой Сяо-Цуй из злачного квартала, с такими откровенными подробностями, что у Мэйлинь заложило уши от стыда.

Увидев трёх оборванных, перепачканных, но всё ещё несущих на себе печать породы женщин, он остановился как вкопанный, едва не рухнув вместе со своей коляской.

— Эй, красавицы! — прохрипел он, и запах дешёвого рисового вина достиг их ноздрей. — Подбросить куда? До рынка, до порта? Или до веселенького заведения? Для таких дам — скидка!

— Мы… мы сами! — испуганно выпалила Сяофэн, пытаясь прикрыть собой Лань и отшатнувшуюся Мэйлинь.

Рикша скептически оглядел их с ног до головы, задержавшись на порванном до бедра платье Лань и на единственной туфельке Мэйлинь.

— Ага, вижу, — хмыкнул он и, пожав плечами, покачал головой. — Ночью нынче по улицам кто только не шляется… — Пробормотав что-то ещё нелестное, он покатил свою коляску дальше, снова затягивая неприличную песню.

Сёстры перевели дух и пустились дальше в бегство, чувствуя себя ещё более униженными.

Спустя пару часов бесцельных скитаний, когда ноги отказывались слушаться, а в животах завелись голодные демоны, их спасение пришло оттуда, откуда не ждали. Они наткнулись на небольшой, убогий храмик, посвящённый, судя по потёртой табличке, божеству домашнего очага Цзао-ваню. Храм был таким крошечным и невзрачным, что его легко было принять за заброшенный сарай. Двери, вернее, одна покосившаяся дверца, была распахнута, приглашая внутрь всю ночную нечисть. Изнутри пахло старым ладаном, пылью и безнадёжной бедностью.

— Здесь, — выдохнула Тан Лань, последними силами затаскивая за собой обессилевших сестёр внутрь.

Они рухнули на холодный каменный пол в самом тёмном углу, за спиной у маленькой, закопчённой статуэтки божества. Они сидели, прижавшись друг к другу спинами, как три промокших, несчастных цыплёнка. Они были грязные, голодные, в лохмотьях, от них пахло дымом, потом и страхом.

Но они были свободны.

И пока они сидели в гробовой тишине, слушая, как у Мэйлинь от пережитого ужаса стучат зубы, с востока донёсся первый крик петуха. Он был хриплым и не слишком бодрым, но он возвещал о наступлении нового дня. Дня, в котором у них не было ни трона, ни слуг, ни дворцов, ни даже сносного платья. Но зато они были друг друга. И странное, непонятное чувство, что самое страшное — быть пойманными и казнёнными — уже позади. А впереди… впереди была полная неизвестность. Но это была их неизвестность.