Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 6

Краем глаза, скользя по идеально подстриженным кустам, Снежа заметила знакомую, суетливую фигуру, крадущуюся по дальней аллее сада, стараясь оставаться в тени кипарисов. Сяо Вэй! Она уже вернулась? Так быстро? Путь до города и обратно, да ещё и с тайными расспросами, должен был занять куда больше времени. Значит, случилось что-то непредвиденное. Может, её выследили? Или она не нашла того несчастного стража? А может, нашла, но было уже слишком поздно… Сердце Снежи сжалось от ледяной, знакомой тревоги, которая была куда острее страха перед придворным этикетом.

Не думая о приличиях, о надменной маске Тан Лань, которую она с таким трудом пыталась надеть, она резко, почти по-деревенски, поднялась со своей резной скамьи, смахнув с подлокотника чашку с недопитым ароматным чаем. Фарфор с лёгким, звенящим стуком разбился о каменную плиту, расплёскивая по сторонам янтарные капли. Не обращая на это внимания, она, подобрав полы своего дорогого, неудобного платья, помчалась через сад к своей служанке. Её ноги едва касались прохладной земли, а в ушах стучала кровь.

— Госпожа! Ваше высочество! Куда вы⁈ Это неприлично! Остановитесь! — завизжала позади Цуй Хуа, её голос, обычно такой ядовито-сладкий, сорвался на испуганный, пронзительный визг. Но её слова потерялись, утонули в шелесте листвы и в собственном учащённом дыхании Снежи.

Наблюдавший за всем с каменным лицом Лу Синь снова дёрнулся, сделав резкий, неконтролируемый рывок вперёд, чтобы последовать за своей внезапно сорвавшейся с места, как угорелая, госпожой. Его латы лязгнули, нарушая умиротворённую тишину сада. Под шлемом его лицо, обычно застывшее в маске ненависти, исказилось от новой, всепоглощающей ярости, смешанной с полнейшим, оглушающим недоумением. Что, чёрт возьми, она ещё выкинет⁈ Эта сумасшедшая! Она ведёт себя не как надменная принцесса, не как расчётливая интриганка, а как… как испуганный, неадекватный ребёнок! Её порывистость, её полное пренебрежение к собственному статусу и достоинству выбивали его из колеи, ломали все его представления о ней и все его тщательно выстроенные планы. Каждый её поступок был непредсказуемым ударом, от которого не было защиты.

Он помчался за ней, его тяжёлые, уверенные шаги гулко отдавались по дорожке, резко контрастируя с её лёгкими, почти беззвучными шажками. Внутри него бушевала буря. Ненависть требовала, чтобы он схватил её, силой заставил остановиться, вернул в рамки «приличий», которые она так яростно отвергала. Но долг стража и необходимость сохранять своё прикрытие заставляли его играть эту унизительную роль преданного слуги, бегущего на помощь капризной госпоже. И эта внутренняя борьба между яростью и необходимостью терзала его.

— Сяо Вэй! — запыхавшись, остановилась перед перепуганной служанкой Снежа, схватив её за рукав. Её глаза широко смотрели, полные тревоги, совершенно не прикрытой маской высокомерия. — Ну что? Нашла его? Он жив?

— Госпожа, умоляю, успокойтесь, дышите, — прошептала Сяо Вэй, её собственные пальцы дрожали, а взгляд метнулся по сторонам, ловя любопытные, прилипшие к ним взгляды садовников и замершего в отдалении Лу Синя. — Здесь не место… Давайте в покои, я всё расскажу…

Минуту спустя, за тяжелыми резными дверьми покоев, в безопасности от посторонних глаз и ушей, Сяо Вэй, всё ещё дрожа, как осиновый лист, опустилась на колени и тихо, прерывающимся голосом, доложила:

— Я нашла его, госпожа. Ван Широнга (王世荣). Его… его выбросили, как мусор, в полуразрушенную лачугу на окраине Нижнего города, где живут самые бедные. Он… он жив, но ему очень, очень плохо. Дышал еле-еле. Спина… — голос служанки сорвался на шепот, — она вся в страшных синяках, багрово-чёрная, распухшая… Лекарь сказал, несколько рёбер сломано, возможно, повреждены внутренности. Я отвела его к старому лекарю, Либо. Он… он не задаёт лишних вопросов. Отдала ему все деньги, что вы мне дали, и свои сбережения. Либо сказал, что выходить его, возможно, получится, но… но это займёт месяцы, может годы. И… — Сяо Вэй опустила голову, — но меч в руках он вряд ли когда-нибудь снова удержит. Он больше не воин.

Снежа сглотнула комок в горле, такой большой и горький, что стало трудно дышать. Перед глазами встал образ молодого, сильного стража, навсегда сломленного из-за чужой прихоти, из-за слепой жестокости тех, кто его приговорил. Ей стало невыносимо горько и стыдно за тело, которое она теперь занимала. Но теперь здесь я, — судорожно напомнила она себе, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. — И я должна это исправить. Хотя бы это.

— Мне нужно его увидеть, — твёрдо, без тени сомнения, сказала она, и в её голосе прозвучала не привычная приказная нота, а решимость. — Мне нужно поговорить с ним. Лично. Извиниться. Убедиться, что у него есть всё необходимое. Скажи мне, где этот лекарь. Точный адрес.

Сяо Вэй испуганно затрясла головой, её глаза округлились от чистого, неподдельного ужаса при одной только мысли о таком безумии.

— Госпожа, вы не можете! Умоляю вас, опомнитесь! — её шёпот стал совсем отчаянным. — У вас, конечно, много свободы как у принцессы, но… сейчас скоро вечер, скоро закроют ворота! Дворцовая стража ни за что не выпустит вас одну, без уважительной причины! Вас будет сопровождать целый кортеж! Евнухи, служанки, охрана… Все узнают! Все увидят, что её высочество Тан Лань отправилась в самые грязные трущобы Нижнего города! А если… если император узнает, что вы навещаете того самого наказанного стража, которого ради Вас приказали избить… — Она не договорила, но последствия висели в воздухе, тяжёлые и неотвратимые. — Это вызовет столько вопросов! Подозрений! Ваша репутация… Ваша безопасность…

Она умолкла, смотря на госпожу с мольбой, не в силах даже представить, какая кара обрушится на них всех, если этот безрассудный план осуществят.

Снежа задумалась, сжав виски пальцами. В голове гудело от нахлынувших мыслей. Сяо Вэй, конечно, была права. Шумное, помпезное появление принцессы Тан Лань с кортежем и стражей в трущобах Нижнего города не помогло бы бедняге Вану — оно добило бы его, приковав к нему всеобщее внимание и вызвав новые подозрения. Но ей было жизненно необходимо поговорить с ним. Она снова и снова прокручивала в голове обрывки видений, всплывающие, как осколки льда: тот роковой разговор у озера, тень за спиной… Может, Ван Широнг что-то видел? Заметил подозрительную фигуру? Или… в голову закралась странная, пугающая мысль… может, это он и был той тенью? Может, это он толкнул её, чтобы отомстить за что-то? Проверить надо было обязательно. Упустить такой шанс она не могла.

Внезапно её осенило. Идея была безумной, рискованной до дрожи, граничащей с самоубийством, но другой возможности не было. Это был единственный ход.

Она глубоко вздохнула, выпрямила плечи, пытаясь придать себе уверенности, и вышла из внутренних покоев в приёмную, где её уже поджидали, как стервятники, Цуй Хуа с лицом, полным подобострастного любопытства, и мрачная, неподвижная тень Лу Синя.

— Мне нездоровится, — объявила она, стараясь придать голосу усталую, капризную томность настоящей Тан Лань и слегка прикладывая руку ко лбу. — Голова раскалывается после сегодняшних… впечатлений. Я буду отдыхать в своих покоях и приказываю не беспокоить меня до самого утра. Ни под каким предлогом. Лу Синь!

Страж сделал шаг вперёд, выпрямившись. Его взгляд, тяжёлый и полный глубочайшего подозрения, уставился на неё, словно пытаясь просверлить её насквозь, разгадать новую уловку.

— Ты проводишь служанку Сяо Вэй в город, — произнесла Снежа, стараясь говорить ровно и властно. — Ей нужно… срочно купить особые лечебные травы для меня у лекаря Либо. Только у него. После чего ты немедленно вернёшься и встанешь на пост у моих дверей. Чтобы меня никто не беспокоил. Ясно?

Лицо Лу Синя под шлемом не дрогнуло, но в его идеально прямой позе, в напряжении широких плеч читалось мгновенное напряжение. Приказ был странным — посылать служанку одну в город под вечер, да ещё со стражем, — но он не нарушал прямых правил и даже выглядел как проявление «заботы» госпожи о собственном здоровье.

— Так точно, — прозвучал его глухой, безэмоциональный, металлический голос, не выражающий ни малейших чувств.

Снежа кивнула с видом человека, которого всё сильно утомляет, и, не глядя больше ни на кого, удалилась обратно в покои, увлекая за собой ошарашенную, побледневшую Сяо Вэй.

Как только тяжелая дверь закрылась, щёлкнув засовом, она повернулась к служанке, её глаза горели решительным огнём.

— Быстро! Меняемся одеждами!

Сяо Вэй отпрянула, будто её ударили раскалённым железом, прижав руки к груди.

— Госпожа⁈ Нет! Я не могу! Это… это кощунство! Это невозможно! Меня казнят!

— Это приказ! — сказала Снежа, но не грозно, а мягко, по-дружески, и улыбнулась своей самой обезоруживающей, солнечной улыбкой, так не похожей на улыбку Тан Лань. — Смотри. Ты немного полежишь в моей постели, под одеялом, отвернувшись к стене, чтобы все думали, что это я сплю. А я ненадолго стану тобой. Мы похожи ростом. В сумерках, да с опущенной головой, никто и не заметит подмены, особенно тот, кто ненавидит на меня смотреть.

— Но… но господин Лу Синь! — прошептала Сяо Вэй, и её голос дрожал от чистого ужаса. — Он… он проводит нас! Он будет идти рядом! Он всё поймёт! Он ведь не слепой!

— Он не должен ничего понять, — уже снимая свой дорогой, расшитый серебром верхний халат, сказала Снежа с уверенностью, которой сама не чувствовала. — Ты будешь молчать, опустив голову, как и подобает служанке. Точнее я… я буду делать то же самое. Он ненавидит слишком много смотреть на людей… заметила это за время пребывания здесь. Плюс, я буду в накидке с капюшоном. Он лишь выполнит приказ: проводит «тебя» до лекаря и вернётся ко мне на пост. А мы с тобой встретимся позже, здесь в покоях. Давай же, Сяо Вэй! Доверься мне. Ради Вана.

Сяо Вэй смотрела на свою госпожу с таким выражением, будто та предложила им вдвоём прыгнуть с самой высокой городской стены. Это было чистым безумием. Неслыханным, немыслимым нарушением всех мыслимых и немыслимых правил, вековых устоев. Но в глазах Тан Лань — таких странных, живых и полных решимости — светилась такая искренняя, добрая уверенность, что служанка, заворожённая и побеждённая этой силой, медленно, почти автоматически, начала дрожащими пальцами расстёгивать завязки своей простой серой курмы.

Через несколько минут у дверей покоев, низко склонив голову и закутавшись в простой серый плащ с глубоким капюшоном, наброшенным так, что скрывалось всё лицо, кроме подбородка, стояла «служанка». Поза была смиренной, плечи поджатыми — идеальная картина подобострастия. Но под грубой тканью сердце колотилось с бешеной скоростью, а ладони были ледяными и влажными от нервного пота.

Лу Синь ждал её, неподвижный, как изваяние. Его тёмный, оценивающий взгляд скользнул по фигуре, и он слегка нахмурился. Что-то было не так. Походка? Осанка? Слишком прямой стан для запуганной служанки? Или это ему просто мерещилось из-за сегодняшнего неадекватного поведения госпожи?

— Готова? — прозвучал его низкий, безразличный голос, больше похожий на скрежет камня.

«Сяо Вэй» лишь молча кивнула, не поднимая головы, боясь, что один звук её голоса выдаст обман. Она сделала шаг вперёд, стараясь идти мелкими, шаркающими шажками, как это делала настоящая служанка.

Лу Синь бросил на неё короткий, безразличный взгляд и, тяжело вздохнув под шлемом, двинулся вперёд, явно нехотя отрываясь от дверей покоев своей ненавистной госпожи. Его мысли были там, за этой дверью, с той, кого он жаждал уничтожить. Эта простушка-служанка и её дурацкие поручения были лишь досадной помехой.

Они двинулись по длинным, пустынным коридорам дворца. Каждый шаг эхом отдавался в тишине. Снежа чувствовала на себе тяжёлый, колкий взгляд стража, буквально прожигающий ей спину. Ей казалось, он видит всё: как грубая ткань натирает её непривычную к этому кожу, как дрожат её руки, спрятанные в рукавах, как учащённо бьётся сердце под чужим платьем.

Она старалась дышать ровно, но каждый её вздох казался ей неестественно громким. Мысли путались. «А что, если он узнает? Что тогда? Ну не прикончит же он меня прямо здесь, в тёмном коридоре?»

Лу Синь шёл сзади, его присутствие ощущалось как грозовая туча. Он не произносил ни слова, но его молчание было красноречивее любых угроз. Он изучал её. Ловил каждое движение. И Снежа знала — один неверный шаг, один случайный взгляд, и эта хрупкая иллюзия рассыплется в прах.

Наконец, впереди показались огромные дубовые ворота, ведущие за пределы дворца Тан лань во внешний двор. Стража у ворот лениво переминалась с ноги на ногу.

— Куда путь? — лениво спросил один из них, преграждая дорогу.

— По приказу её высочества первородной госпожи Тан лань, — глухо проговорил Лу Синь, даже не утруждая себя объяснениями. — Открывай.

Солдат, узнав его, поспешно отскочил и отодвинул тяжелую засов. Ворота с скрипом приоткрылись, впуская внутрь поток свежего вечернего воздуха и уличного шума.

«Сяо Вэй» сделала шаг за порог, чувствуя, как с плеч спадает камень. Они почти вырвались. Снежа повернула направо, стараясь скорее выйти за ворота.

— Стой.

Ледяной голос Лу Синя остановил её на месте, как удар кинжала. Она замерла, не оборачиваясь, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Он медленно обошёл её, встал лицом к лицу. Его глаза, скрытые в тени капюшона, пристально всматривались в смутные очертания её лица под тканью.

— Лекарь Либо, — произнёс он медленно, растягивая слова. — Его лавка на улице Синих Фонарей. Ты не знаешь дорогу?

Она снова лишь кивнула, боясь даже пошевелиться.

Он помолчал, и эта пауза показалась ей вечностью.

— В другую сторону, — наконец бросил он.

Снежа выдохнула, дрожь пробежала по всему телу. Первый рубеж был пройден. Но впереди её ждал куда более опасный путь — улицы ночного города, где принцессе Тан Лань не следовало появляться даже в самом пышном кортеже, не то что в одежде служанки.

Лу Синь шёл быстро и резко, не оглядываясь, его тёмная фигура рассекала толпу, как клинок. Он не замечал, как «служанка» почти бежала за ним, едва поспевая за его широкими, размашистыми шагами, спотыкаясь о неровности мостовой. Он не видел, как под грубым серым капюшоном горели решительностью и любопытством глаза самой Тан Лань, впервые в этой жизни чувствовавшей опьяняющий, опасный вкус настоящей свободы и собственной, отдельной от всех тайны.

Улицы Нижнего города после стерильной, вылизанной чистоты дворцового сада обрушились на Снежу оглушительной какофонией звуков, запахов и красок. Воздух, густой и плотный, пах жареными на масле лепёшками с луком, острыми пряностями, человеческим потом, дымом из печных труб и ещё десятком незнакомых, но живо пахнущих вещей. Повсюду толклись, кричали, смеялись и спорили люди: торговцы зазывали покупателей нараспев, носильщики с вспотевшими лицами протискивались с огромными тюками за спиной, старухи в потертых одеждах усаживались на каменных порогах поболтать и посудачить.

И всё это было невероятно, дико, пугающе интересно!

Снежа, забыв на мгновение обо всём на свете — о своей миссии, о Лу Сине, о дворцовых интригах, — шла, невольно замедляя шаг и широко раскрыв глаза под сдвинувшимся на лоб капюшоном. Она то и дело совсем останавливалась, разглядывая то груду спелых, румяных, как закат, хурм на прилавке, то искусные резные игрушки из бамбука, то ловкого старика, виртуозно раскатывающего и нарезающего тончайшую лапшу прямо на улице, у всех на виду. Она даже на мгновение замерла, чтобы посмотреть, как две тощие уличные кошки с шипением и выгнутыми спинами делят какую-то мелкую добычу, и чуть не рассмеялась, но вовремя сдержалась, прикусив губу.

Её поведение, естественно, не ускользнуло от пристального, хоть и невидного внимания Лу Синя. Он шёл в двух шагах впереди, его спина была неестественно прямой и напряжённой, как струна, от нарастающего раздражения. Эта дурацкая, никчёмная служанка явно не торопилась выполнять срочное поручение своей госпожи. Она тащилась, как на праздничной прогулке, глупо пялясь на всякую уличную ерунду, которую он видел каждый день и презирал всей душой. Его и без того точила изнутри ярость от необходимости покинуть дворец и играть роль няньки для прихоти Тан Лань, а это её глупое, непочтительное поведение действовало ему на нервы, как скрежет железа по стеклу.

«Ну что она уставилась на эти дешёвые побрякушки? — ворчал он про себя, сжимая рукоять меча. — Словно впервые в жизни видит рынок. Или это она так привлекает к себе внимание? И какую, чёрт возьми, траву она там должна купить у этого старого шарлатана Либо? Неужели Тан Лань задумала какую-то новую, изощрённую пакость, отравить кого-то, и эта дурёха — её слепая пособница? Или это всё часть её нового, сумасшедшего плана?»

Он резко обернулся, и его взгляд, полный немой, но яростной угрозы, на мгновение встретился с её глазами, выглянувшими из-под капюшона. Он не видел в них лица Тан Лань — лишь испуг и смущение служанки.

— Не отставай. Или тебе нужен стимул?

Его терпение, и без того натянутое, как тетива, лопнуло окончательно, когда «Сяо Вэй» на полном ходу чуть не споткнулась о край мостовой, засмотревшись на уличного фокусника, лихо жонглировавшего тремя блестящими ножами под одобрительные возгласы толпы. Резко развернувшись, он грубо, почти с силой, схватил её за кисть руки, чтобы придать ускорение и буквально протащить за собой.

— Хватит глазеть по сторонам, дурья башка! — прошипел он сквозь стиснутые зубы, его голос, приглушённый шлемом, прозвучал низко, зверино и невероятно угрожающе. — Ты здесь не на празднике! Выполняй приказ и тащи свои ноги обратно, пока я не…

В этот момент от его резкого движения и её инстинктивной попытки вырваться грубый серый капюшон с её головы сполз, откинувшись на спину.

И Лу Синь замер. Его пальцы, сжимавшие её тонкое запястье так, что вот-вот должны были остаться синяки, непроизвольно разжались, будто обожжённые.

Из-под убогого серого капюшона на него смотрело не испуганное, круглое личико служанки Сяо Вэй.

На него смотрели широко раскрытые, огромные, полные самого настоящего, животного, непритворного страха глаза Тан Лань. Её иссиня-чёрные волосы, уложенные в простую косу, выбивались из прически, а на бледных, идеальных щеках играл румянец от быстрой ходьбы и испуга.

На секунду, на целую вечность, время остановилось. Яркий, шумный, грязный мир Нижнего города отступил, превратившись в размытый, глухой фон. Лу Синь мог слышать только бешеный, гулкий стук собственного сердца в груди и её прерывистое, частое дыхание.

Его мозг, отточенный годами слепой, всепоглощающей ненависти, наотрез отказался воспринимать эту картинку. Это было невозможно. Немыслимо. Абсурдно до сумасшествия.

Тан Лань. Императорская дочь. Надела убогое платье служанки. Идёт по вонючим, грязным улицам Нижнего города. Смотрит на уличных торговцев и фокусников с детским, неподдельным любопытством.

И теперь смотрит на него, своего смертельного врага, с испугом пойманного в капкан зайчонка, не смея даже пошевелиться.

Вся его ярость, всё его презрение, вся его выстроенная годами, как неприступная крепость, картина реальности треснула с оглушительным, сокрушительным грохотом, рассыпалась в прах у его ног.

Он не произнёс ни слова. Просто стоял, смотря на неё, а его разум лихорадочно, с бешеной скоростью пытался переосмыслить, перезагрузить, пересмотреть всё, что происходило последние несколько часов. Её странное поведение в саду. Её дикий, неприличный смех. Её «забывчивость». Её внезапная, шокирующая «доброта».

Это не было притворством. Это не была утончённая, садистская игра. Это было… что-то другое. Нечто совершенно иное, чего он не понимал, чего не мог предвидеть, против чего у него не было защиты. И это непонимание, эта внезапная пропасть под ногами, была страшнее любой очевидной, прямой угрозы.

Его рука, только что сжимавшая её запястье с силой, способной переломить кость, медленно, почти беспомощно, опустилась. В его взгляде, обычно полном ледяной, кристаллизованной ненависти, читалось лишь одно — полнейшая, абсолютная, оглушающая потерянность.

Мир для Лу Синя внезапно сузился до одной-единственной точки. До бледного, испуганного, невероятно прекрасного лица Тан Лань, обрамлённого убогим серым капюшоном служанки. Оглушительный гул в ушах полностью заглушил крики торговцев, грохот колёс и гомон толпы.

Он схватил её. Он назвал её дурой. Он грубо держал за руку Императорскую Дочь.

Мысль ударила его с такой физической силой, что он внутренне содрогнулся, почувствовав приступ тошноты. Это было хуже, чем любое кощунство, чем самое страшное преступление. Он, годами планировавший её хладнокровное убийство, только что осквернил её особу самым непростительным, грубым образом. Даже его всепоглощающая ненависть не могла оправдать этого проступка. Протокол, закон, вся его солдатская, дисциплинированная сущность взвыла от чистого, животного ужаса.

Инстинкт, вбитый годами беспрекословной службы и соблюдения иерархии, сработал быстрее сознания, быстрее ненависти. Его тело, ещё секунду назад напряжённое от ярости и подозрений, обмякло, и он, не помня себя, рухнул на колени прямо в липкую, замусоренную уличную пыль. Его ноги ударились о камни мостовой. Голова его низко, в немом раскаянии, склонилась.

— Ваше высочество! — его голос, обычно глухой и ровный, как поверхность могильной плиты, прозвучал хрипло, сломанно и неестественно громко в наступившей для него тишине. — Простите этого ничтожного, слепого пса! Я не ведал! Я ослеп от глупости! Я приму любое ваше наказание! Любое!

Он ждал удара. Плетья. Унизительной публичной порки. Немедленного приказа о аресте и казни за оскорбление высочайшей особы. Он почти чувствовал холод стали на своей шее.

Но вместо этого он почувствовал… лёгкое, неуверенное, дрожащее прикосновение. Две маленькие руки упёрлись в его мощные, закованные в латы плечи в тщетной, почти комичной попытке приподнять его, тяжелого, как скала.

— Встань! Немедленно встань! — её шёпот был сдавленным, испуганным до слёз, но в нём не было и тени гнева или торжествующей злобы. — Нас увидят! Все увидят! Встань же, сейчас же!

Он медленно, словно во сне, поднял голову, не веря своим ушам. Её лицо было по-прежнему смертельно бледным от страха, но не от гнева. Она лихорадочно озиралась по сторонам, проверяя, не привлекли ли они к себе внимание прохожих. Но никто не смотрел на них — для всех это была просто сцена, где стражник отчитывает провинившуюся служанку. Никто и не мог предположить, что женщина в грубом платье — сама принцесса.

Он медленно, как во сне, как человек, получивший удар по голове, поднялся на ноги. Его взгляд, тяжёлый и потерянный, упал на её руки — маленькие, изящные, с тонкими пальцами, всё ещё лежавшие на его наплечниках, будто ища опоры. Она, следуя за его взглядом, тоже посмотрела на них, словно впервые увидев, и смущённо, почти отдергивая, убрала их, пряча в складках своего простого, грубого платья, как будто совершила что-то непристойное.

— Ваше высочество… — начал он снова, и его голос, обычно такой твёрдый, всё ещё дрожал, срываясь на неуверенный шёпот. — Я… я осквернил вашу особу. Моя вина неизмерима. По возвращении во дворец я явлюсь с повинной к начальнику стражи и приму любую заслуженную кару.

Он ждал её кивка. Ожидал увидеть в её глазах холодное торжество или хотя бы удовлетворение от того, что он, наконец, узнал своё место. Но вместо этого она… всего лишь вздохнула. Глубоко, сокрушённо и устало, как будто на её плечи снова свалилась неподъёмная ноша. И в этом вздохе была такая неподдельная, всепоглощающая усталость от всей этой лжи, масок и церемоний, что он снова почувствовал себя абсолютно выбитым из колеи, потерявшим всякую опору.

— Хватит уже о наказаниях, — сказала она тихо, почти с мольбой, и её голос звучал хрипло. — Я уже слышала это сегодня столько раз, что просто тошнит. От всех этих унижений и страха.

Она посмотрела на него прямо, и в её огромных, всё ещё испуганных глазах читалась стальная решимость, смешанная с той же самой потерей и растерянностью, что была у него.

— Лу Синь. Ван Широнг жив, но он тяжело ранен. Он умирает в лачуге у лекаря Либо. Мне нужно с ним поговорить. Сейчас. Раз уж ты теперь всё знаешь… — она сделала паузу, переводя дух, — проводи меня к нему. И сделай вид, что ничего не произошло. Никто не должен знать.

Его разум, заточенный на логику стратегии и ясность ненависти, отказался понимать. Ван Широнг? Тот самый стражник, которого по воле императора приказали наказать за её же неуклюжесть? Та самая Тан Лань, которая сама бы приказала забить его до смерти за малейшую провинность, теперь тайком, под угрозой позора и расправы, пробирается в самые грязные трущобы города, переодевшись в рубище служанки, чтобы… поговорить с ним? Позаботиться о нём?

Это противоречило всему, что он знал о ней. Всему, что годами питало его ненависть, давало ему силы жить. Это было невозможно. Как треснувшее зеркало, его реальность распадалась на острые, несовместимые осколки, и он отчаянно пытался склеить их, но не знал, какой из них настоящий, а какой — обман.

— Но… ваше высочество… — он пытался найти логику, хоть какую-то твёрдую опору в этом рушащемся мире. — Его наказали по высочайшей воле императора. Это… это закон. Вы сами… — он не мог договорить, не мог выговорить слова «вы сами бы потребовали большего».

— Я сама много чего делала, — резко, почти с болью, прервала она его, и в её голосе прозвучала такая неподдельная, глубокая мука, что он снова застыл с открытым ртом, заставив себя замолчать. — А сейчас я хочу сделать это. Веди меня, стражник. Это приказ.

Последние два слова прозвучали неуверенно, почти по-детски, без привычной ей ледяной повелительности. Но в них была странная, новая сила. Не сила тирана, требующего слепого повиновения, а сила того, кто принял окончательное, выстраданное решение и не отступит от него, чего бы это ни стоило.

Лу Синь молча, почти машинально, кивнул. Его ненависть никуда не делась. Она бушевала внутри, ядовитая и знакомая, но теперь она была смешана с ядовитым, оглушающим коктейлем из шока, полнейшего недоумения и какого-то щемящего, незнакомого, опасного чувства, которого он боялся больше всего на свете. Он развернулся, и, уже не обращая внимания на её «служанский» вид, повёл её по узкой, вонючей улочке, ведущей к лачуге старца Либо. Его мир, некогда чёрно-белый и ясный, больше не имел под ногами ни малейшей твёрдой почвы. Он шёл по зыбкому песку, и единственным ориентиром была теперь эта загадочная, пугающая женщина в одежде служанки, чьи шаги тихо следовали за ним.