Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 24

— И ещё две темного цвета, — продолжала госпожа, её пальцы, изящные и уверенные, уже скользили по более плотным, тёмным тканям, отороченным скромным, но густым и тёплым мехом, предназначенным суровым зимам, а не дворцовым салонам. — Для моих стражей. — Она произнесла это так же естественно, как если бы заказывала чай. — Они оба… вот как этот господин, — она коротко, почти небрежно кивнула в сторону Лу Синя, стоявшего навытяжку. — Высокие и статные. Плечистые.

Слова «высокие и статные» прозвучали не как комплимент, а как простая, констатирующая истина, сказанная с такой лёгкой, непринуждённой искренностью, что торговец опешил окончательно. Его мозг, привыкший к лести, капризам и высокомерию знатных клиентов, застыл в ступоре. Он смотрел на стражника, потом на госпожу, пытаясь уловить скрытый подтекст, насмешку — и не находил ничего.

Лу Синь же почувствовал, как по его шее и щекам, скрытым под шлемом, разливается горячая, предательская волна. Он был солдатом. Его хвалили за грубую силу, за железную выносливость, за безжалостное умение владеть мечом. Его называли грозой врагов, несокрушимым щитом, бездушным. Никто и никогда — абсолютно никто — не называл его «статным» с той же простотой, с какой констатировали бы факт, что небо — голубое. В этом не было ни подобострастия, ни лести, ни расчёта. Была лишь… констатация. И от этого оно проникало под кожу глубже любого лестного эпитета.

Торговец, натянув профессиональную, подобострастную улыбку, скрывающую бурю недоумения, поспешно принялся подавать товар, разворачивая самые тёплые одеяла. Но Лу Синь уже не видел его суеты. Он стоял, ощущая жар на лице и лёгкое, непривычное головокружение, будто почва под ногами, ещё недавно такая твёрдая и предсказуемая, вновь закачалась, уступая место чему-то новому, тревожному и необъяснимому.

— Сними шлем, — вдруг приказала Тан Лань, её голос прозвучал не как резкий приказ, а скорее как нетерпеливое указание портнихи, чью работу что-то мешает оценить. Она уже подняла одну из тёмных, тяжёлых шалей, собираясь примерить её к его плечам. — Он мешает. Не видно, как сидит.

Лу Синь замер, словно его окатили ледяной водой. Это требование переходило все мыслимые и немыслимые границы. Снять шлем? Здесь, на людях? Перед этим пухлым, глазастым торговцем, чей взгляд уже и так пялился на них с немым вопросом? Его шлем был не просто частью доспехов — он был барьером, щитом, скрывающим его лицо, его мысли, его самого от посторонних глаз. Это было нарушением каждого неписанного правила, каждого инстинкта выживания.

— Ну же! — подбодрила она его, легонько похлопав по латному наплечнику, словно он был не грозным стражем, а застеснявшимся ребёнком, не желающим мерить новую одежду.

Медленно, будто каждое движение давалось с огромным усилием, почти против воли, он поднял руки. Пальцы в грубых перчатках нашли знакомые застёжки у подбородка. Раздался тихий, но отчётливый щелчок. Затем другой. Он снял шлем, и зимний воздух, холодный и колкий, мгновенно коснулся его раскалённых щёк и влажных от напряжения висков. Он чувствовал себя голым, уязвимым, выставленным на всеобщее обозрение. Его тёмные волосы были слегка взъерошены, а на лбу остался красный след от давления стального обода.

Тан Лань, совершенно не обращая внимания на его смущение и на шокованное лицо торговца, который замер с рулоном ткани в руках, набросила тяжёлую шаль ему на плечи. Её пальцы, удивительно ловкие и уверенные, принялись поправлять складки, укладывая ткань так, чтобы она лежала идеально, прикидывая, как она будет сидеть на его широких, мощных плечах. Она встала перед ним, изучая результат своей работы с деловым видом, совершенно не замечая, как он стоит, не дыша, с застывшим лицом, по которому разливается краска осознания собственной нескрываемой и абсолютно непозволительной растерянности. В этот момент он был не грозным стражем, а всего лишь человеком, на которого набрасывают тёплую вещь, и это простое действие ощущалось как нечто невероятно интимное и сокрушительное.

— И зачем вообще тебе этот шлем постоянно носить? — ворчала она, её пальцы всё ещё заняты были поправлением складок ткани на его плечах. — Обзор загораживает. Неудобно же. — Она отступила на шаг, критически оценивая свой выбор, и её взгляд скользнул по его лицу, лишённому теперь стальной защиты. — Да и вообще… я испугалась когда увидела тебя в шлеме, когда очнулась после падения в озеро и стукнулась о колонну, — добавила она с лёгкой, почти небрежной улыбкой, — такому красавчику нечего прятать лицо.

Лу Синь стоял, словно громом пораженный. Воздух стал густым и тяжёлым, каждый звук затухал в зимней мгле. Слова госпожи висели между ними, звенящей, невыносимой гранью.

«…испугалась когда увидела тебя в шлеме… когда очнулась после падения в озеро…»

Сердце его упало, заледеневая в груди. Тот миг, его лицо, скрытое сталью, первое, что она увидела, придя в себя. И это лицо напугало её. Не абстрактная угроза, не тень — а именно он. Его шлем, его присутствие стали источником её страха в тот уязвимый миг. Она так быстро двинулась от двери, что не увидела колонну, впечатавшись в нее со всего размаху.

И тут же, прежде чем он успел перевести дух, осознать весь ужас этого признания, последовал второй удар.

«…такому красавчику нечего прятать лицо.»

Слово «красавчик» прозвучало так буднично, так непринуждённо, без малейшего намёка на кокетство или лесть, что оно обрело сокрушительную силу простой, констатирующей истины.

Ледяной ужас столкнулся с обжигающим стыдом. Его рука непроизвольно сжала шлем так, что кожаные рукавицы затрещали. Он чувствовал на себе взгляд торговца, ощущал собственное лицо, пылающее огнём, и каждое её слово впивалось в него, как игла.

Он хотел исчезнуть. Провалиться сквозь землю. Снова надеть шлем и никогда не снимать. Чтобы никто, и прежде всего она, не видели того смятения, того хаоса, что бушевал под маской «красавчика». Чтобы не видели, как два простых предложения разом разрушили все его укрепления и оставили душу обнажённой и беззащитной.

Тан Лань, словно не произнеся ничего из ряда вон выходящего, с лёгкостью завершила покупки, щедро расплатилась с ошеломлённым торговцем и, сияя от удовлетворения, повернулась к своему стражнику, бережно протягивая ему несколько аккуратных свёртков.

— Неси, стражник. Пора возвращаться. Надо успеть раздать всё до ужина, — отбила она, и в её голосе звенела твёрдая, деловая радость.

Она легко развернулась и зашагала в сторону дворца, оставив позади смущённого до самой глубины души Лу Синя с охапкой тёплых шалей в руках и с лицом, которое он теперь, казалось, будет прятать под шлемом вечно. Его сердце колотилось не от привычной ярости, а от чего-то абсолютно нового, непонятного и смущающего. И в глубине своего смятенного сознания он с ужасом понимал, что проигрывает эту тихую войну без единого сражения, сокрушённый не мечами или ядами, а парой простых, искренних фраз и охапкой дурацких, тёплых шалей.