Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 63

Неделя. Семь долгих дней, наполненных гнетущей, звенящей тишиной и тяжестью невысказанных слов, повисших в воздухе, как ядовитый туман. Лу Синь снова стоял на своём посту. Его раны, ужасные ещё неделю назад, уже почти затянулись — он усердно, с фанатичным упорством, выжигал их демонической ци, заставляя плоть срастаться с неестественной скоростью. Но это было лишь физической формальностью, попыткой залатать внешние шрамы, пока внутренние кровоточили и гноились.

Сегодня он наконец смог занять своё место — прямой, незыблемый, с каменным лицом. Но его взгляд, тёмный и неспокойный, постоянно, против его воли, скользил к наглухо задернутым шторам покоев Тан Лань. Он не видел её. Не слышал лёгких шагов, не улавливал отзвуков её голоса, даже самого тихого. Дверь была закрыта, как склеп.

Только Сяо Вэй, появлявшаяся на пороге с заплаканным, осунувшимся лицом, нарушала это мрачное молчание. Вынося почти нетронутые подносы с едой, она не могла сдержать шёпот, полный отчаяния:

— Она почти ничего не ест, не спит… Сидит в темноте, не говорит… Она так плохо выглядит, совсем исхудала, просто тень… Я не знаю, что делать…

Каждое такое слово вонзалось в Лу Синя, как отравленный кинжал, проникая глубже любой физической раны. Он с болезненной яркостью представлял её — бледную, как смерть, истощённую, с потухшими глазами, в которых погас огонь, что так завораживал его. И ярость, чёрная и густая, закипала в нём с новой, сокрушительной силой. Не на неё. Никогда на неё. На себя. На собственную слабость, что привела к этому. На весь этот проклятый, жестокий мир, который безжалостно ломал её.

Она страдает, — эта мысль жгла его изнутри. А я стою здесь, бесполезный, не могущий ничего изменить.

Сяо Вэй иногда лишь качала головой, удивляясь, как Лу Синь так быстро оправился от ран, которые должны были сразить любого смертного. Ван Широнг, его молчаливый союзник, лишь одёргивал её, говрав сухо: «Лу Синь просто очень силён. Физически. Не докучай ему вопросами».

Сам же Ван Широнг не обманывался. Он видел слишком много. Он помнил алый отсвет в глазах напарника, ту неестественную скорость исцеления. Он знал, что сила, поднявшая Лу Синя так быстро, была той же самой, что исцеляла его, — тёмной, демонической, не от мира сего. Но он хранил это знание за семью печатями, как и подобает верному товарищу по оружию

И так они и стояли — один у запертой двери, разрываясь между долгом и болью, другой — чуть поодаль, храня тяжёлое, неудобное знание, а между ними — стена молчания и образ исхудавшей принцессы за запертой дверью, чьи страдания были самой страшной карой для них обоих.

Он не хотел видеть её такой — бледной тенью за запертой дверью. Его душа, израненная и мятежная, жаждала снова увидеть ту, другую. Ту, что с громким смехом и грацией сорвавшейся с небес феи падала со стула.

Ту, что носилась по саду, подобрав шелковый подол, оставляя за собой след на заснеженной земле. Ту, что назвала его «красавчиком» с такой беззаботной, ослепительной лёгкостью, что в его выстроенном на мести и ненависти мире на миг пробилась трещина, и сквозь неё хлынул свет.

Но шторы в её покоях были задернуты наглухо. Сад, некогда оглашавшийся её смехом, теперь лежал под безмолвным, холодным саваном снега, и эта тишина болезненно кричала об утрате. Даже тёплая шаль на его плечах — её неловкий, трогательный подарок — теперь казалась ему невыносимо тяжёлой и колючей, напоминая о том, что он, возможно, навсегда потерял право на её тепло.

Он не решался войти. Что он мог сказать? Какие слова способны были залатать пропасть, пролегшую между ними? «Прости, что я демон»? Звучало как злая насмешка. «Не бойся меня»? — это было всё равно что просить птицу не бояться змеи. Его сущность была приговором, и никакие оправдания не могли его отменить.

Но после очередного тревожного шёпота Сяо Вэй, после её слов, полных слёз и отчаяния: «Она совсем плоха, не говорит, отказывается от помощи лекаря и кажется… почти не видит…», — в нём что-то окончательно надломилось. Лёд отчаяния треснул, обнажив дикий, животный страх — страх потерять её окончательно и бесповоротно. Этот страх пересилил всё: его собственную гордость, боль от её отторжения, ужас перед тем, что он увидит в её глазах.

Холодная, отчаянная решимость, острая, как лезвие, сомкнулась в его груди. Он выпрямился, и в его потухших глазах вновь вспыхнул огонь — не ярости, а железной воли.

Этой ночью, — пообещал он самому себе, и мысль эта прозвучала как клятва, скреплённая его собственной кровью. Я должен её увидеть. Я должен знать. Даже если её взгляд добьёт меня окончательно.

Неделя для Тан Лань не была временем упадка. Это было время тихой, яростной, безжалостной войны. Войны с самой собой.

Она сознательно истязала своё тело, это хрупкое, изнеженный сосуд принцессы, обращая всю свою боль, весь гнев, всю ярость — направленную не на Лу Синя, а на собственную беспомощность, на жестокую насмешку судьбы — внутрь. Это был опасный, самоубийственный путь культиватора, идущего против основ, но единственный, который мог дать ей силу быстро. Слишком быстро.

Она понимала корень проблемы. Тело Тан Лань было слабым, его меридианы — тонкими и нетронутыми практикой. Душа Снежи была сильной, но чужеродной, её воля сталкивалась с ограничениями плоти, как буря с хрупкой лодкой. Диссонанс двух жизней, пропасть между душой и сосудом — вот что мешало ци течь свободно. Но нефритовый феникс на её груди, артефакт, что связал их, был ключом. Мостом. Проводником, который мог усмирить этот конфликт.

И она использовала его, как молот.

Лишение. Она отказывала телу в еде. Подносы с изысканными яствами стояли нетронутыми. Голод становился постоянным, грызущим спутником, но она приветствовала его. Голод затачивал сознание, отделял его от потребностей плоти. Она отказывала телу во сне. Когда веки слипались от изнеможения, она вставала и начинала комплекс форм — резких, ломающих, не предназначенных для этого тела. Мышечная боль, головокружение, дрожь в коленях — всё это было лишь топливом для её решимости.

Слепота и Глухота. Она завязывала глаза плотной тканью, закладывала уши воском. Её мир сужался до темноты и звенящей тишины. Затем она начинала двигаться по комнате. Медленно, шаг за шагом, натыкаясь на мебель, падая, поднимаясь. Она не пыталась видеть или слышать — она пыталась чувствовать. Протягивала свою волю, своё сознание, как щупальца, заставляя ци вибрировать в воздухе, улавливая очертания предметов по малейшим изменениям энергии, по слабым потокам воздуха. Это было мучительно трудно. Голова раскалывалась от напряжения.

Боль. Горький, металлический привкус крови во рту стал привычным. Она прикусывала губу до крови, чтобы не закричать от разочарования, когда тело не слушалось, когда ци застревала, не в силах пройти по узким каналам. Она сплёвывала алую слюну на пол и снова сосредотачивалась, её воля была острее и жёстче любого заточенного клинка.

Она не просто тренировалась. Она ломала. Ломала изнеженное тело Тан Лань, заставляя его гнуться под волей Снежи. Ломала старые привычки Снежи, заставляя их умещаться в ограничения нового сосуда. Она стирала границы между ними, сплавляя болью и яростью в нечто новое, более сильное, более острое.

Это была алхимия отчаяния и гнева. И в горниле этой боли рождалась новая сущность — не просто Тан Лань и не просто Снежа, а воин, готовый на всё.

Она сплетала тело и душу воедино, связывая их тончайшими, но невероятно прочными нитями ци. Всё остальное в этом мире померкло, утратило значение. Дворцовые интриги, склочные сёстры, мелкие демоны и цзянши — всё это было лишь фоновым шумом, недостойным её внимания. Осталась лишь одна, выжженная в сознании цель — уничтожить Владыку Демонов, пока он не обрёл свою полную силу и власть. Пока не покалечил этот мир так же, как её собственный. Пока не убил тех, кого она когда-то называла соклановцами.

Мир Снежи был давно погружён в хаос. Войны людей, охваченных шепотом демонов, отравленные реки, выжженные поля. Мир катился в пропасть, а она, юная и наивная, отказывалась в это верить, пока не столкнулась с ним лицом к лицу… с Владыкой. Его алые глаза, полные холодной, бездушной мощи, стали её последним воспоминанием о том мире.

И теперь она была уверена — шанс победить Лу Синя был именно сейчас. Сянлю, древний ужас, никогда не осмелился бы напасть на истинного Владыку, будь тот в своей силе. Но мощь, которую продемонстрировал Лу Синь, уже пугала её. Её клан в полном составе едва ли одолел бы Девятиглавого Змея. А он… он бился с ним один.

Поэтому ей были нужны силы. Сейчас. Силы, которые и не снились Снеже в её прошлой жизни, о которых не догадывалась изнеженная Тан Лань. Ей нужно было сломать себя — обеих — и создать заново.

Она чувствовала, как на физическом и душевном уровне надрываются её меридианы, тонкие каналы не выдерживали напора чужеродной, слишком мощной энергии. Сколько я выдержу? — проносилось в голове слабым эхом, но тут же заглушалось стальным, безжалостным: — Должна. Обязана.

И это сработало. В ту самую ночь, когда её воля достигла пика, она почувствовала это — крошечное, но невероятно плотное и сконцентрированное ядро энергии сформировалось в её нижнем даньтяне. Оно пульсировало ледяным, знакомым холодом. И затем волна силы — её силы, силы Снежи — прокатилась по всему телу, не разрывая его, а наполняя. Морозный иней с тихим шелестом тут же покрыл всё в комнате — стены, резную мебель, шёлковые одеяла. Воздух застыл, наполнился звонкой, колкой свежестью.

— Моя сила… вот она, — прошептала она, и на её исхудавшем, бледном, как лунный свет, лице появилась слабая, но настоящая, победоносная улыбка. Это была лишь малая победа. Крошечная капля в море того, что ей было нужно. Катастрофически мало. Ничтожно мало. Но это был первый, самый трудный шаг. Прорыв.

Она доползла до кровати, обессиленная до дрожи в коленях, но ликующая изнутри. Сон не шёл. Мысли кружились с новой, неистовой силой. О дворцовых интригах, в которые ей теперь приходилось играть. О ненависти семьи, которую она унаследовала вместе с телом. О нём.

Она не злилась на Лу Синя. Он не сделал ей ничего плохого. Наоборот, он защищал её с яростью, которую она не ожидала увидеть. Она вспоминала тех немногих добрых демонов из своего мира, кто скрывал свою природу, пытаясь жить среди людей, сохраняя искру света в душе. Вероятно, он такой же, — пыталась убедить себя она. Но его глаза… те алые, пылающие глаза в момент битвы были точь-в-точь как глаза Владыки. И эта мысль въелась в мозг, как отравленная заноза, не давая покоя.

И поверх всех мыслей, холодным, неумолимым приговором, звучало признание, которое она повторяла себе снова и снова, как мантру, как клятву:

Моя задача — убить Владыку Демонов.

Всё остальное было второстепенно.

Когда дворец погрузился в глубокий, безмолвный сон, а луна скрылась за свинцовыми тучами, он двинулся. Не как человек, а как сгусток самой ночи, бесшумная тень, растворяющаяся в коридорах. Дверь в её покои поддалась без малейшего звука — сложные замки не были преградой для его воли.

Воздух внутри ударил в обоняние — спёртый, тяжёлый, пахнущий потом, лекарственными травами и… слабым, но отчетливым металлическим запахом крови. В слабом багровом свете тлеющих углей в жаровне он увидел её.

Она лежала на кровати, закутавшись в одеяла, но даже они не могли скрыть её истощения. Лицо было осунувшимся, почти прозрачным, с резко выступившими скулами и тёмными, как синяки, тенями под глазами. Губы были бледными, потрескавшимися. Но самое страшное — её глаза. Они были широко открыты и неподвижно уставлены в потолок, словно не видя его. В них не было ни сна, ни мысли — лишь пустота и глубокая, всепоглощающая усталость. Она походила на измождённого духа, заточённого в теле живой женщины, а не на пышущую жизнью принцессу.

Сердце Лу Синя сжалось в ледяной тисках такой боли, что у него перехватило дыхание. Он видел результат её мучений, но не мог понять их причины. Вся его ярость, всё смятение, вся собственная боль ушли, сменившись одной-единственной, всепоглощающей мыслью: Остановить это. Защитить. Спасти. Любой ценой.

Он сделал шаг вперёд, его тень упала на неё. Она не шелохнулась, не моргнула, полностью отрешённая от мира. Он медленно протянул руку, не касаясь её, и сосредоточился. Его сознание, острое и проницательное, коснулось её энергетического поля.

И он ощутил это. Хаос. Её меридианы, тонкие и хрупкие, были надорваны, искорёжены, словно их рвали изнутри когтями. Следы чужеродной, слишком мощной и неуправляемой энергии жгли их, как раскалённая проволока. Это было не естественное повреждение — это было следствие яростного, самоубийственного насилия над собой.

В его глазах вспыхнула тёмная решимость. Он не стал её будить, не стал спрашивать. Он просто поднял обе руки ладонями к её телу, и из его пальцев, из самой его сущности, потянулась густая, обволакивающая дымка цвета воронова крыла. Она была живой, подвижной, полной холодной, демонической ци — той самой, что так пугала её.

Осторожно, с невероятной, почти хирургической точностью, он направил её на неё. Тёмная энергия обвила её худое тело, просочилась сквозь одеяла, кожу, плоть, достигая самых основ. Он мысленно вёл её, сшивая разорванные края меридианов, как искусный лекарь сшивает нитью раны. Его ци, обычно разрушительная и агрессивная, теперь работала с ювелирной нежностью, затягивая повреждения, гася воспалённые очаги, укрепляя ослабленные стенки энергетических каналов. Он не просто лечил — он восстанавливал, вливая в неё частицу своей собственной, могучей жизненной силы.

Процесс занял время. На его лбу выступили капельки пота от концентрации. Он чувствовал, как её собственное, скудное ци сначала отшатнулось от его прикосновения, а затем, почувствовав не вред, а исцеление, робко потянулось навстречу.

Когда последний надрыв был залечен, он медленно опустил руки. Дымка рассеялась. Цвет вернулся на её щёки, дыхание стало глубже и ровнее. Выражение болезненного напряжения на её лице смягчилось, веки наконец сомкнулись в настоящем, а не беспамятном, сне.

Он постоял ещё мгновение, глядя на неё, на её теперь спокойное лицо. Затем, так же бесшумно, как и вошёл, он развернулся и вышел, растворившись в ночной тьме коридора, оставив после себя лишь следы своего исцеляющего прикосновения и неразгаданную тайну своего визита.