Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 2

Первым пришло сознание боли. Тупая, пульсирующая боль во лбу, навязчивый ритм, отзывающийся в висках. Потом — ощущение непривычной мягкости под спиной, утопание в пуховиках и шелках, и тонкий, навязчивый, горьковатый запах лекарственных трав, висящий в воздухе, как дымка.

Снежа (а она всё ещё инстинктивно думала о себе как о Снеже, отчаянно цепляясь за знакомое имя в океане незнакомого) с трудом разлепила веки. Они были тяжелыми, словно налитыми свинцом.

Над ней склонились несколько размытых, встревоженных лиц, постепенно обретающих четкость. Пожилой мужчина с узкой седой бородкой, похожей на козлиную, и умными, пронзительными, но до краев усталыми глазами — врач, без сомнения. Две молодые женщины в простых, но опрятных одеждах служанок. Одна — с круглым, добрым, как луна, лицом, искаженным неподдельным ужасом и щемящей заботой. Другая — с острыми, хитрыми чертами лисенка и холодным, сканирующим, оценивающим взглядом, который, казалось, взвешивал каждую ее морщинку на предмет выгоды или угрозы. Поодаль, в почтительной позе, замерли несколько склонённых, безликих фигур в строгих одеждах евнухов.

И у двери, в самом дальнем углу покоев, неподвижный, как высеченная из черного дерева тень, стоял высокий стражник в лакированной кирасе, отбрасывающей тусклые блики. Его лицо было скрыто под шлемом, но Снеже, пронзенной внезапным инстинктивным страхом, показалось, что его невидимый взгляд, тяжёлый и пронзительный, как ледяная игла, устремлён прямо на неё. От его застывшей фигуры веяло таким леденящим холодом и безразличием, что она инстинктивно, по-детски, отвела глаза, предпочтя смотреть на испуганных, но живых служанок.

— Госпожа очнулась! — прошептала та, что с добрым лицом, и её голос дрожал от смеси облегчения и такого глубокого страха, будто от ее следующих слов зависела ее жизнь.

И тут же вся группа людей вокруг кровати, как по невидимой, но железной команде, синхронно бросилась на колени. Звук их лбов, ударяющихся о полированный пол, прозвучал как глухой, тревожный удар барабана.

— Простите, Ваше Высочество! Простите нас, ничтожных! Мы не доглядели! Мы недостойны! — залепетали они в унисон, и их голоса, сплетаясь, были искажены не показным, а самым настоящим, животным, примитивным ужасом. Они не просто просили прощения — они умоляли о пощаде.

Снежа от неожиданности даже резко приподнялась на локтях. В висках застучало больнее, комната поплыла перед глазами.

— Эй… Стойте! Что вы? Прекратите это! Вставайте, пожалуйста! — её собственный голос прозвучал непривычно низко, чуть хрипло и властно, что было для нее самой неожиданностью. — Со мной всё в порядке! Просто шишка!

Её слова, вместо успокоения, возымели обратный, сокрушительный эффект. Слуги, не поднимая голов, затряслись ещё сильнее, их спины сгорбились в униженных дугах.

— Мы не смеем подниматься! Накажите нас, госпожа! Высеките, увольте, но только не гневайтесь молча! Мы виноваты! — рыдая, почти истерично, произнесла добрая служанка, и ее слезы капали на темное дерево пола.

Что за сумасшедший цирк? — промелькнуло в голове у Снежи, и ей стало по-настоящему, физически нехорошо от этого зрелища. Она была обычной, хоть и прекрасно тренированной девушкой из северного клана боевых искусств. К ней относились с уважением, порой со страхом перед ее навыками, но никто и никогда не падал перед ней ниц, не бился лбом об пол и не умолял о наказании просто за то, что она оступилась. Это был не просто другой мир. Это была другая вселенная, живущая по жестоким, безумным и абсолютно чуждым ей законам. И шишка на лбу была ничтожной платой за осознание того, в какую бездну она провалилась.

Пока ее тело было без сознания, разум, оторванный от якорей реальности, метались в бурном море чужой памяти. Ее сознание пронзали обрывочные, пугающие, как вспышки молнии в ночи, видения:

…Холодная лунная дорожка, дрожащая на черной, как чернила, воде озера. Она сама, но не она — одетая в тяжелые, роскошные шелка, от которых немеют руки, с прической, впившейся в кожу шпильками. Голос, ее собственный, но пронзительный, полный ядовитой горечи, выкрикивает что-то, обращаясь к невидимой тени в темноте. Чувство жгучей, удушающей обиды и слепой ярости, такой чужеродной для ее собственной натуры. И вдруг — мощный, безжалостный толчок в спину. Не ожидаешь предательства от того, к кому обращена речь. Неожиданность, сбивающая дыхание. Удар о ледяную гладь. Всепоглощающий, парализующий холод воды, заливающей рот, нос, легкие, выжигающий изнутри…

…Резкая смена. Яркий свет, сад. Красивая, невероятно надменная девушка в ослепительных одеждах, с высоко поднятым подбородком и глазами, полными ледяного презрения. Она говорит что-то тихо, ядовито, с усмешкой, от которой у Снежи-Тан Лань сжимается сердце и по лицу разливается жар унижения. Слова неразличимы, но их яд проникает прямо в душу, оставляя после себя тошнотворную горечь…

…И снова темнота, сумбур, хаос. Оглушительный звон стали о сталь, перекрывающий дикие крики. Дым, запах гари. И она, Тан Лань, парализованная страхом. И эта самая добрая служанка с круглым лицом — ее черты искажены не ужасом, а яростной решимостью. Она вдруг с криком бросается на нее, не для атаки, а чтобы закрыть своим телом, принимая на себя удар занесенного кем-то меча. Молчаливая жертвенность, абсолютная и безоговорочная…

…И последнее. Чье-то искаженное злобой и отчаянием лицо незнакомой служанки, которую грубо волокут под руки стражники в лакированных доспехах. Ее крик, полный ненависти, прорезает шум: «Вы монст. Они все вас ненавидят! Все!» Эти слова висят в воздухе, тяжелые и ядовитые, как приговор.

Снежа очнулась с сердцем, бешено колотившимся в груди, словно пытавшимся вырваться. Дыхание перехватило. Эти образы были наполнены такой интенсивной болью, горечью и чувством предательства, что ей стало физически не по себе. Это была не просто память — это была квинтэссенция всей боли этой другой женщины, ее одинокой войны против всего мира.

Она лежала, стараясь дышать глубже, всматриваясь в узор на балдахине над кроватью, пытаясь отделить себя от этого водоворота чужих эмоций. Она была Снежей. Она была сильной. Ей нужно было осмыслить это.

И тогда ее взгляд, уже более осознанный, медленно переместился на добрую служанку с круглым лицом, которая все еще стояла на коленях, тихо всхлипывая. Теперь Снежа видела ее не просто как часть этого сумасшедшего ритуала унижения. Она видела ее иначе. Сквозь призму того видения — яростного, самоотверженного броска, готовности умереть.

В этом море лжи, страха и ненависти, которое было жизнью Тан Лань, эта девушка была единственным живым островком преданности. Не рабской, а настоящей, прошедшей проверку сталью и огнем.

Не поднимаясь с подушек, Снежа медленно, почти нерешительно, протянула руку в сторону служанки. Ее движение было неуверенным, лишенным прежней высокомерной резкости.

— Ты… — ее голос все еще звучал хрипло. — Встань. Подойди ко мне.

Служанка подняла заплаканное, опухшее лицо, полное такого глубокого недоумения и страха, что, казалось, она ожидала не вопроса, а удара. Но долг и привычка к повиновению оказались сильнее. Она послушно, будто на ватных ногах, поднялась и робко, мелкими шажками приблизилась к ложу, стараясь не дышать.

— Как тебя зовут? — спросила Снежа, стараясь вложить в свой новый, непривычно низкий голос всю мягкость, на которую была способна. Звук вышел тихим, немного скрипучим, но лишенным привычной для этих покоев ледяной повелительности.

— Сяо… Сяо Вэй, ваше высочество, — прошептала та, и ее голос сорвался на шепот, а колени вновь предательски подогнулись, готовые коснуться пола в униженном поклоне.

— Не надо! Сиди, — Снежа поспешила остановить ее, указав на край роскошной кровати. Ее движение было резким, выдавшим ее собственное напряжение. Сяо Вэй вздрогнула, но послушалась, опустившись на самый кончик, склонив голову так низко, что было видно ее нежную, уязвимую шею. — Сяо Вэй… — Снежа понизила голос до интимного, доверительного шепота, наклонившись к ней, будто делясь страшной тайной. — А я… кто я? И что здесь произошло?

В комнате повисла мертвая, гробовая тишина, настолько густая, что можно было услышать трепет пламени свечи в канделябре. Даже евнухи, эти мастера бесшумного присутствия, перестали дышать, превратившись в замершие изваяния. Хитрая служанка с острыми чертами приподняла голову, и в ее узких, блестящих глазах читался уже не просто страх, а неподдельный, жгучий интерес и расчетливость. Она ловила каждое слово, каждый вздох.

Сяо Вэй смотрела на госпожу с огромными, полными слез глазами, в которых отражался настоящий ужас от услышанного.

— Вы… вы не помните, госпожа? — ее голос дрожал. — Вы — её высочество Тан Лань, старшая дочь императора Тан Цзяньюя. Вы… вы упали в озеро три дня назад во время прогулки. А сегодня… — она замялась, ее взгляд с животным страхом метнулся к неподвижной фигуре стража у двери, — сегодня вы ударились головой о мраморную колонну в зале, когда… когда споткнулись. Пытались встать слишком резко.

Кусочки пазла с оглушительным грохотом начали складываться в душераздирающую, сюрреалистичную картину. Императорская дочь. Тан Лань. Тот самый надменный, ядовитый голос из артефакта в ее мире говорил с ней именно так — с холодным, безраздельным высокомерием. Она не просто оказалась в чужом теле. Она оказалась в теле той самой женщины.

— Я всё поняла, — солгала Снежа, чувствуя, как комната плывет перед глазами, а земля уходит из-под ног. Информация обрушилась на нее лавиной. Она сделала глубокий, почти судорожный вдох, пытаясь совладать с паникой, и обвела взглядом всех собравшихся. Они замерли в ожидании. Они ждали вспышки гнева, уничижительной тирады, наказаний, может, даже немедленных казней за то, что стали свидетелями ее слабости и потери памяти.

Она должна была сыграть эту роль. Ради своего выживания. Ради их безопасности, которая, как она уже понимала, зависела от ее настроения. Вот только Снежа едва ли была на это способна.

Она попыталась улыбнуться. Это была ее обычная, открытая, солнечная улыбка Снежи, которая никогда не появлялась на надменном лице Тан Лань. Уголки ее губ дрогнули, стараясь растянуться в знакомом ей выражении добра и облегчения.

— Всё хорошо. Со мной всё в порядке. Просто… голова немного кружится от удара. Никто не виноват. Все можете идти. Отдохнуть. И… — она сделала паузу, переводя дух, — спасибо за вашу заботу.

Эффект был ошеломляющим. Пожилой лекарь, поправлявший свои инструменты, выронил из рук изящный серебряный игольник, который с тихим звоном покатился по полу. Евнухи переглянулись в немом, абсолютном шоке, их невозмутимые маски треснули, обнажив полную растерянность. Хитрая служанка замерла с широко раскрытыми глазами, будто увидела не просто призрака, а самое невероятное существо в Поднебесной. Ее острый ум явно отказывался верить в происходящее.

А Сяо Вэй просто расплакалась, но на этот раз — от непонятного, щемящего чувства облегчения и какой-то пронзительной жалости. Она посмотрела на свою госпожу, и в её взгляде читалась преданность пса, который получил неожиданную ласку вместо плетки, замешанная на полном, абсолютном недоумении.

Только страж у двери не дрогнул. Каменная статуя оставалась недвижимой. Но Снеже, обостренно чувствующей каждую деталь, показалось, что его плечи под темной лакированной кирасой на мгновение неестественно напряглись. И в узкую щель под шлемом, на нее упал тот самый, колкий, пронизывающий и безжалостно оценивающий взгляд. Взгляд одинокого волка или хищной птицы, который наблюдает за очень, очень странным поведением своей привычной добычи и не понимает, стоит ли атаковать или лучше пока понаблюдать.

Внутри у Снежи всё сжалось в ледяной ком. Осознание ударило с новой силой. Она была не просто в чужом теле. Она была в логове тигра. В теле тигрицы, которую здесь все искренне ненавидят и боятся. И малейшая ошибка, малейшая неверная нота в этой роли могла стать для нее последней.

Примечания.

Тан Цзяньюй (кит. 谭江雨) — Речной дождь.

Тан Лань (кит. 谭岚) — Легкая дымка в горах