Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 47

Тан Лань, отойдя на почтительное расстояние от тронного зала, наконец приостановилась в тени высокой кедровой арки. Её грудь вздымалась от быстрого шага и переполнявших её эмоций — ярости, отчаяния и странного, адреналинового подъёма после словесной перепалки с сестрами.

Она обернулась и с лёгким удивлением увидела, что за ней, стараясь скрыть лёгкую одышку, следует Ван Широнг. Его лицо было бледнее обычного, на лбу выступила испарина — напоминание о не до конца заживших ранах и её собственном стремительном, почти безумном темпе.

— Ох, извини, — выдохнула она, и в её голосе прозвучала искренняя досада. — Я совсем забылась… Я тебя загоняла.

Ван Широнг выпрямился, стараясь сделать вид, что всё в порядке. Его дыхание постепенно выравнивалось.

— Ничего страшного, госпожа, — ответил он с лёгким, почтительным поклоном головы. — Это моя работа. Следовать за вами — куда угодно и с какой угодно скоростью.

Тан Лань потупила взгляд, разглядывая вышивку на своих рукавах. Тишина повисла между ними, нарушаемая лишь отдалённым гулом дворцовой жизни. Тяжёлые мысли, ненадолго отогнанные яростью, вернулись, снова сжимая её сердце ледяными тисками.

Она подняла на него глаза, в которых плескалась смесь надежды и тревоги.

— Ван Широнг… — начала она неуверенно. — Ты… ты знаешь, как выглядит генерал Цзян Вэй? И что он… что он за человек?

Стражник удивлённо поднял брови. В его взгляде мелькнуло недоумение.

— Но… вы же знаете его, госпожа, — осторожно произнёс он. — Он не раз бывал на дворцовых приёмах. Вы даже… обменивались с ним несколькими словами на последнем осеннем празднике.

Тан Лань нервно хихикнула, потирая виски. Жест был неуклюжим и выдавал её крайнее смущение.

— Нууу… — протянула она, избегая его взгляда. — Я ж, знаешь ли… пришибленная. Голова как решето. Много чего не помню. Совсем ничего не помню о генерале, если честно. — Она посмотрела на него с наигранной, но отчаянной мольбой. — Так что, пожалуйста, расскажи. Каков он? Строг? Жесток?.. Стар? — последнее слово она произнесла почти шёпотом.

Ван Широнг смотрел на неё, и его обычная суровая непроницаемость дрогнула, уступив место лёгкой растерянности и странной жалости. Он видел не капризную принцессу, а напуганную девушку, которую внезапно и безжалостно продали в чужие руки.

— У генерала… много военных достижений, — снова начал он, стараясь подобрать правильные слова, но звучало это неуклюже и казённо.

— Ну да… — выпалила Тан Лань, и в её голосе прозвучала горькая ирония. Она отвернулась, глядя куда-то в сторону сада, но не видя его. — Конечно, достижения. Это я могу узнать у любого воина в казарме. Вряд ли он расскажет мне что-то действительно важное. А уж тем более не расскажет то, что важно… женщинам.

Она обернулась к нему, и в её глазах стояла настоящая, неподдельная тоска.

— Важно конкретно мне, Ван Широнг. Любит ли он музыку? Или он из тех, кто считает её пустой тратой времени? Терпит ли он рядом с собой умных женщин? Или предпочитает, чтобы они молчали и ублажали его? Поднимет ли он на меня руку, если я хоть в чём-то ему перечу? Спит ли он с кинжалом под подушкой? — Голос её срывался, становясь всё тише и отчаяннее. — Станет ли он… хоть немного на моей стороне? Или я навсегда останусь для него лишь политическим грузом, нежеланной обузой, которую ему вручили вместе с новым титулом?

Она снова потупила взгляд, сжимая руки в кулаки.

— И что мне со всем этим теперь делать-то? — прошептала она, и это был уже не вопрос к нему, а крик души в пустоту. — Через две недели… меня отвезут в чужой дом, к чужому человеку. И всё… Всё кончится.

Она стояла, беззащитная и подавленная, и вся её недавняя бравада испарилась, оставив после лишь горький осадок страха и безысходности. Ван Широнг молчал, понимая, что никакие слова утешения здесь не помогут. Он мог лишь охранять её жизнь, но не мог защитить её от судьбы, которую уготовил ей двор.

Весть о скорой свадьбе Тан Лань достигла Лу Синя не через официальные указы, а через шёпот служанок, пробивавшийся сквозь стены дворца, как сквозняк. Он стоял на своём посту в тени галереи, неподвижный, как изваяние, когда обрывки фраз — «генерал», «бракосочетание», «через две недели» — сложились в чёткую, оглушительную картину.

Сначала не было ничего. Лишь ледяная пустота, в которую провалилось сознание, отказываясь верить. Потом — удар. Глухой, тяжёлый, где-то в районе солнечного сплетения, заставивший кровь отхлынуть от лица и замереть в жилах. Воздух перестал поступать в лёгкие.

Её отдают другому.

Мысль пронеслась с ясностью, обжигающей, как раскалённое железо. И за ней хлынуло то, что он подавлял, запирал в самых тёмных, самых недоступных глубинах своей души.

Чёрт возьми.

Он не просто её страж. Он не просто обязан защищать её по долгу службы. Он…

Признание, от которого он бежал, на которое закрывался плащами ненависти и мести, обрушилось на него с сокрушительной силой. Её упрямство. Её глупая, безрассудная отвага. Её улыбка, которая редка, но способна осветить всё вокруг. Её хрупкость, которую она яростно пытается скрыть. Её ум, острый и не вписывающийся в рамки этого гнилого дворца.

Её у него отнимают. Отдают как вещь, как разменную монету в политической игре. Чужому человеку. Тому, кто не знает, каково это — видеть страх в её глазах и желать разорвать в клочья любого, кто его вызвал. Тому, кто не стоял бессонные ночи у её дверей, прислушиваясь к её дыханию. Тому, кто не чувствовал, как что-то в нём ломается и перестраивается каждый раз, когда она смотрит на него не как на слугу, а как на… человека.

Нет.

Этот внутренний рык был тихим, но таким мощным, что ему показалось, будто стены задрожали. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и он почувствовал, как по ним пробежала знакомая дрожь — не ярости, а абсолютной, животной непримиримости.

Он не отдаст её. Никому.

Он не имеет на неё права. Он — тень, орудие, человек из прошлого, несущий на себе печать смерти. У него нет имени, нет положения, ничего, что могло бы сравниться с титулом генерала. Но у него есть нечто иное. Ярость. Решимость. И умение забирать то, что ему принадлежит.

Его лицо оставалось каменной маской, но глаза, обычно скрытые в тени, горели теперь алым пламенем. В них не было ни капли смирения, лишь холодная, бездонная решимость хищника, защищающего свою добычу.

Пусть объявили. Пусть готовятся. Он не позволит этому случиться. Он сожжёт дотла весь этот проклятый дворец вместе со всеми его интригами, но не отдаст Тан Лань другому. Это было не желание. Это было знание, отпечатавшееся в каждой клетке его тела.

Он медленно выдохнул, и в тишине галереи этот выдох прозвучал как клятва. Клятва, скреплённая не честью, а тьмой, что он носил в себе. Свадьбы не будет.