Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 54

Тан Лань сидела в своём кресле, словно в центре маленького, застывшего мира. Её лицо освещала та самая отстранённая, почти безмятежная улыбка, в то время как вокруг царила атмосфера подавленной паники. Служанки перешёптывались, перебирая складки платьев, евнухи переминались с ноги на ногу, бросая на неё тревожные взгляды.

Позади её спины, у дверей, неподвижно, как скала, стоялВан Широнг. Но его обычно бесстрастная маска дала трещину. Он странно сопел, чуть слышно покашливал, будто пытаясь прочистить горло и привлечь внимание, но не решаясь нарушить этикет.

Тишину, наконец, разорвалаСяо Вэй. Она подошла ближе, её лицо было искажено искренним страхом.

— Госпожа, вы чего улыбаетесь? — прошептала она, чуть ли не плача. — Это же катастрофа! По всей столице уже ходят слухи, что на вас проклятье! Что вы… что вы приносите гибель всем, кто к вам приближается!

Тан Лань медленно перевела на неё взгляд. Её глаза, ещё секунду назад отсутствующие, теперь вспыхнули озорным, почти безумным огоньком. Затем она с силой хлопнулаладонью по столику.

— Да кто вообще такие слухи сочиняет⁈ — воскликнула она, и в её голосе звучало не горе, а возмущённое веселье. — Чтобы я ни сделала! Побегала — «сумасшедшая»! Погиб жених — «проклятая»! А если я… — она сделала театральную паузу, глядя на округлившиеся глаза служанок, — … а если я вдруг объявлю, что вступила в телепатическую связь с карпами в дворцовом пруду и теперь знаю все придворные секреты? Назовут «просветлённым оракулом»? Или «одержимой речными бесами»?

Слуги встрепенулись от неожиданного хлопка, несколько человек дёрнулись, но… на этом всё и закончилось. Никто не рухнул на колени в ужасе. Никто не начал молить о пощаде. Лишь Сяо Вэй ахнула, прикрыв рот рукой, а Ван Широнг за спиной издал странный звук, похожий на подавленный смех.

И тут Тан Лань осознала.

Пару месяцев назад от такого её внезапного крика и хлопка вся прислуга в ужасе плюхнулась бы на пол, ожидая немедленной и суровой кары. Сейчас же они лишь слегка вздрогнули. Они смотрели на неё с тревогой, с беспокойством, но уже без того животного, рабского страха.

Умиротворённая улыбка медленно вернулась на её лицо, но теперь в ней была иная глубина.

Распустила я их, малясь, — подумала она с лёгким, странным удивлением. — Своим «сумасшествием», своими выходками, своим нежеланием играть по их правилам. Они всё ещё боятся меня, но… уже по-другому. Они начинают привыкать.

Это было маленькое, почти незаметное изменение. Но в мире, построенном на страхе и иерархии, оно значило очень многое.

Мысль озарила Тан Лань с тихой, почти нежной ясностью. Она наблюдала за ними — за Сяо Вэй, чьи глаза блестели не только от страха, но и от искреннего сочувствия; за другими служанками, которые перешёптывались, кидая на неё взгляды, полные не раболепного ужаса, а тревожной жалости; даже за евнухами, чьи лица выражали не просто обязанность, а некое подобие человеческой озабоченности.

Раньше слово Тан Лань было законом, который дрожа исполняли. Её настроение — погодой, от которой зависела атмосфера во всём дворце. Они падали ниц, замирали в ожидании гнева, видели в ней лишь капризную, опасную госпожу.

А теперь… Теперь они переживали за неё.

И это странное, новое ощущение согревало её изнутри куда сильнее, чем самый жаркий летний день. Это было не то унизительное, коленопреклонённое почтение, к которому она привыкла. Это было нечто более… настоящее. Хрупкое, как первый ледок, но бесконечно более ценное.

В этом сочувствии, в этой тихой, неподдельной тревоге простых людей была капля той самой нормальности, того самого простого человеческого тепла, которого ей так не хватало в этом золотом аду. Они видят не «чёрную вдову» или «проклятую принцессу». Они видят женщину, на которую обрушилось слишком много бед.

И ей это нравилось. Это давало ей странную силу. Силу быть не просто иконой, не просто пешкой, а человеком в глазах тех, кто её окружает. Возможно, единственным человеком, который останется на её стороне, когда рухнут все придворные интриги.

Она медленно выдохнула, и её улыбка стала мягче, менее театральной, более… настоящей.

— Ничего, — тихо сказала она, и на этот раз в её голосе не было ни вызова, ни сумасбродства. — Всё будет хорошо.

И слуги, видя её улыбку, не расслабились, но их собственные лица чуть-чуть разгладились. Они кивнули, не потому что должны были, а потому что — возможно, впервые — захотели ей верить.