Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 23

Воздух становился колючим и острым, как лезвие, предвещая скорый снег. Тан Лань куталась в роскошную парчовую накидку, подбитую мягким, нежным мехом горностая, и с закрытыми глазами наслаждалась его животворным теплом, впитывая его всем телом. Но её блуждающий взгляд упал на евнуха, стоявшего у входа в её покои. Статный, но осунувшийся мужчина переминался с ноги на ногу, стараясь согреться, судорожно растирая окоченевшие, покрасневшие пальцы и поднося к лицу ладони, сложенные лодочкой, чтобы согреть их скудным теплом собственного дыхания.

Бедный, — мелькнуло в голове у Тан Лань, и она мысленно поправила себя, окинув взглядом пустынный двор: Бедные они все.

Она остановилась, наблюдая, как первые робкие ледяные капельки, словно разведчики зимнего войска, закружились в воздухе, пробуя землю на вкус. Осень окончательно сдавала позиции, её золотое убранство поблёкло и осыпалось, вот-вот готовая уступить место суровой, безжалостной зиме.

— Лу Синь, — позвала она стража, не оборачиваясь, чувствуя его присутствие за спиной. — Скажи, а сколько всего у меня слуг во дворце?

Вопрос, простой и бытовой, застал его врасплох. Он замер на мгновение, его сознание переключилось на несвойственные ему подсчёты.

— Две служанки, ваше высочество. Сяо Вэй и Цуй Хуа, — начал он перечислять ровным, докладным тоном. — Два садовника для внутреннего сада. Трое слуг для уборки и поручений. И… два стража. Я… и Ван Широнг. — Он чуть запнулся, упоминая имя покалеченного товарища, и в его голосе на миг прорвалась тень чего-то тёплого и человеческого.

— Девять, — тихо, почти шёпотом, подвела итог Тан Лань, как будто делала сложные вычисления. Девять человек. Цифра отозвалась в ней странной тяжестью. Девять пар рук, которые работали на неё, поддерживая хрупкий мирок её существования. Девять пар глаз, которые, возможно, смотрели на неё со страхом или тайной ненавистью. Девять живых людей, которым сейчас, в преддверии стужи, было так же холодно и неуютно, как тому одинокому евнуху у её дверей. И она, укутанная в свой дорогой мех, была центром этой маленькой, замёрзающей вселенной. Осознание было горьким и щемящим.

Она молча наблюдала за первыми робкими снежинками, кружащимися в пронзительном воздухе, словно пепел угасшего лета. Её взгляд скользнул по собственной роскошной накидке, ощутил её бархатистую тяжесть и безжалостную теплоту, а затем устремился в сторону главного въезда во дворец. Туда, где всегда толпились смиренные торговцы, закутанные в поношенную холстину, их лица покрасневшие от холода, а надежды — хрупкие, как ледяная корка на луже, целиком положенные на милость обитателей этих золочёных стен.

— А знаешь что? — сказала она внезапно, и в её голосе, обычно томном или высокомерном, зазвучала стальная решимость, смешанная с лёгкой, авантюрной ноткой, словно она затевала не выход в город, а небольшую экспедицию. — Давай-ка выйдем ненадолго в город. Я видела у самых ворот торговца тканями. Отличные, густые шали у него были. Прямо вот такие. — Она даже показала руками размер, совершенно не заботясь о том, насколько это выглядело несвойственно её статусу.

Она уже развернулась и сделала первый решительный шаг в сторону главных ворот, не ожидая возражений и даже не глядя на него. Это был не вопрос, не просьба — это было утверждение, приказ нового, странного образца.

Лу Синь замер на месте, будто врос в промерзающую землю. Его мозг, отточенный для анализа опасностей и тактических ходов, беспомощно буксовал, пытаясь обработать этот новый, совершенно безумный поворот событий. Самопроизвольный выход в город уже был неслыханной дерзостью. Но выход с конкретной, приземлённой целью — купить шали… Кому? Слугам? Он видел, как она смотрела на замёрзшего евнуха. Он слышал, как она тихо подсчитала количество слуг. И теперь… теперь она вела его, своего личного стража-мстителя, на рынок, чтобы покупать им подарки?

Его лицо, скрытое под шлемом, в который раз за этот день стало маской полнейшего, абсолютного недоумения. Все его теории о её коварстве, притворстве или безумии трещали по швам, не в силах объяснить эту простую, абсурдную человеческую доброту. Он мог бы понять, если бы она захотела купить новое ожерелье. Но шали для прислуги… Это не укладывалось ни в одну из известных ему схем. Он мог только молча последовать за ней, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног, а привычные ориентиры рушатся один за другим.

Этот простой, бытовой порыв противоречил всему, что составляло фундамент его мира. Всему, что он знал о знати, о извращённой механике двора, о самой природе власти, которая зиждилась на безразличии. В его вселенной, выстроенной на обломках собственного горя, господа не замечали, как синеют пальцы у слуг на зимнем ветру. Они не видели, как стынут на посту стражи, не ощущали ледяного сквозняка в неухоженных каморках прислуги. Господа покупали себе шелка и соболиные манто, а слуги довольствовались тем, что перешивали прошлогоднюю поношенную вату. Власть приказывала, а те, кто был внизу, — дрожали. И дрожали они не только от страха перед наказанием, но и от пронизывающего, физического холода, который был такой же неотъемлемой частью их существования, как и покорность.

Но приказ, каким бы абсурдным он ни был, оставался приказом. Дисциплина, вбитая в него годами службы, оказалась сильнее смятения. Медленно, почти механически, всё ещё переваривая немыслимую абсурдность ситуации, он сделал шаг. Затем другой. Его сапоги глухо стучали по промёрзшему камню мостовой, пока он следовал за своей госпожой, которая, похоже, твёрдо вознамерилась снова перевернуть с ног на голову его мир, все его чёрно-белые категории. И на этот раз — не с помощью демонов, интриг или внезапных ударов головой о мебель, а с помощью самых обыкновенных, тёплых, вязаных шалей. Это было настолько нелепо, что граничило с гениальностью. И самым пугающим было то, что в этом жесте не читалось ни расчёта, ни желания унизить. Читалось лишь… простое человеческое участие.

Торговец тканями, пухлый и расторопный мужчина, чьё лицо привыкло отражать подобострастие и алчную радость при виде знатных клиентов, смотрел на высокородную госпожу с нарастающим, неподдельным недоумением. Его ожидания рушились одно за другим. Она не вступала в изощрённый торг о цене, не щупала с пренебрежением самые дорогие шёлковые полотна, не требовала показать товар, привезённый из самых дальних стран.

Вместо этого она стояла перед его лотком и водила руками в холодном воздухе, словно обнимая невидимых, прозрачных людей. Её движения были странными и загадочными.

— Примерно… вот такого роста, — говорила Тан Лань с сосредоточенным видом, показывая ладонью на уровень своего подбородка. — И пошире в плечах. Основательный такой. — Она нарисовала в воздухе некий мощный контур, явно представляя кого-то весьма солидного. — И ещё две… вот такие, — она тут же обозначила другой, более изящный и хрупкий силуэт, едва заметно очертив его пальцами.

Торговец нервно икнул, сжимая в потных ладонях рулон добротной шерсти. Его быстрый ум лихорадочно перебирал варианты: неужто знатная дама меряет наряды для призраков? Или это какой-то новый, невероятно изысканный способ покупок, неизвестный ему, простому смертному? Может, так аристократы выбирают подарки для невидимых друзей? Он растерянно перевёл взгляд на мрачного стража, стоявшего позади госпожи, в тщетной надежде найти хоть какое-то объяснение в его каменном лице. Но стражник смотрел куда-то вдаль, явно желая оказаться в любой другой точке вселенной, кроме этой.

Лу Синь, стоявший в стороне, в тени развевающегося навеса, наблюдал за этой нелепой пантомимой с каменным лицом, но внутри него бушевала тихая буря. Вид его госпожи, с серьёзным видом обнимающей воздух и измеряющей воображаемых людей, был настолько абсурден, так далёк от всего, что он ассоциировал с холодной, расчётливой принцессой, что вопреки всем защитным механизмам его души, угрюмые, плотно сжатые уголки его губ дрогнули. На его обычно суровом, непроницаемом лице, на мгновение, озарённом тусклым зимним светом, промелькнула тень улыбки. Быстрая, почти неуловимая, как вспышка молнии на горизонте. Он тут же поймал себя на этой измене самому себе, резко отвел взгляд в сторону и с невероятным усилием воли вновь выковал на лице привычную каменную маску, с трудом подавив предательское хмыканье, готовое вырваться наружу. Это непозволительно, — прошипел внутри него голос, привыкший к ненависти и подозрению. Но было уже поздно — щёлкающий, отлаженный механизм его неприязни дал очередной, уже тревожащий своей частотой сбой.

— И две вот эти, — уверенно указала Тан Лань на аккуратно сложенные стопки мягких шалей из тонкой, но тёплой овечьей шерсти, украшенных по краям изящными белыми воротничками из кроличьего меха. — Для служанок.

Лу Синь снова, уже непроизвольно, удивлённо поднял брови. Это новое указание заставило его забыть о необходимости сохранять невозмутимость. Служанкам — шали с меховыми воротниками? Его мозг, воспитанный в строгих законах иерархии, отказался принимать эту информацию. Это был аксессуар для знатных дам, кокетливо выглядывающий из-под парчовых накидок, а не утилитарная вещь для прислуги, которой полагались простые, без излишеств, одеяния из грубой ткани. Такая шаль стоила больше, чем Сяо Вэй и Цуй Хуа зарабатывали за год. Это было не просто проявление заботы — это был вызов. Вызов всему укладу, всем неписаным правилам, которые разделяли обитателей дворца на тех, кто носит мех, и тех, кто дрожит от холода. И в её голосе не было ни тени снисхождения — лишь твёрдая решимость подарить не просто тепло, а крупицу достоинства.