Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 59

Тишина между ними была густой и звонкой, как натянутая струна, наполненной невысказанными словами, пониманием чужой боли и тяжёлыми тайнами, которые они скрывали друг от друга. Мерцающие фонарики отбрасывали тёплый, дрожащий свет на их лица, стирая на миг границы между госпожой и стражем, принцессой и мстителем, человеком прошлого и будущего, оставляя только их мужчину и женщину, нашедших хрупкое утешение в присутствии друг друга.

И в этот самый миг, когда мир сузился до пространства между двумя сердцами, из густой тени между праздничными палатками что-то шевельнулось.

Великий Праздник Весны, мгновение назад сиявший огнями и звонкий смехом, в одно мгновение обратился в кромешный ад.

Сначала был лишь оглушительный грохот и треск ломающихся прилавков. Потом — леденящий душу, многоголосый шип, от которого кровь стыла в жилах.

Тень ожила, сгустилась и вырвалась наружу с шипящим звуком, похожим на рвущийся шёлк. Это не был человек. Это было воплощение древнего кошмара.

Из мрака выползло нечто.

На миг воцарилась оглушительная тишина, полная непонимания и ужаса. Кто-то замер с лепёшкой на полпути ко рту. Кто-то выпустил из рук купленного бумажного фонарика.

А потом раздался первый крик. Нечеловеческий, пронзительный, полный чистейшего животного страха. И этого было достаточно.

Толпа взорвалась.

Людское море, ещё секунду назад неторопливое и весёлое, превратилось в бушующий поток паники. Больше не было ни господ, ни слуг, ни богатых, ни бедных — все были равны перед лицом древнего ужаса. Люди сшибали друг друга с ног, давя расписные сладости и глиняные игрушки, бежали, не разбирая дороги, сбиваясь в кучки и расталкивая всех на своём пути.

— Демон! Девятиглавый змей! Сянлю! — неслось отовсюду, тону в общем хаосе.

Торговцы, забыв о своём товаре, с дикими глазами бросали лотки и кидались в ближайшие переулки. Дети, оторванные от родителей, рыдали, их голоса терялись в оглушительном рёве толпы. Женщины, спотыкаясь о длинные юбки, падали, и по ним, не останавливаясь, бежали другие, обезумевшие от страха.

Воздух, ещё недавно сладкий от пряностей и персиков, наполнился пылью, гарью от опрокинутых жаровен и кислым запахом человеческого пота и ужаса. Алые фонарики, символ праздника, теперь, раскачиваясь под напором бегущей толпы, отбрасывали на стены сумасшедшие, пляшущие тени, превращая улицу в подобие дантова круга.

Была лишь одна цель — бежать. Бежать прочь от этого места, от этого чудовища, от этого кошмара, внезапно свалившегося на голову. И в этом всепоглощающем страхе никто уже не видел тёмной фигуры с алыми глазами, вступившей в бой со змеем. Им было не до того. Они спасали свои жизни.

Гигантское, чешуйчатое тело, цвета гниющей бронзы и запёкшейся крови, извивалось, с грохотом сноя лотки и опрокидывая палатки. Над этим чудовищным туловищем, на змеиных шеях, колыхались девять голов. Их пасти разевались, обнажая ряды кинжалообразных клыков, с которых капала ядовитая слизь, шипящая на камнях мостовой. Восемнадцать глаз — узких, вертикальных зрачков, горящих ярко-жёлтым, ядовитым светом — уставились в одну точку. На Тан Лань.

Это был Сянлю*. Девятиглавый змей, пожиратель душ, тень из самых тёмных легенд. Его шипение слилось воедино, превратившись в леденящий душу, многоголосый хор, полный ненависти и голода. Он не просто напал. Он пришёл. Пришёл именно за ней.

Одна из голов, самая крупная, рванулась вперёд с молниеносной скоростью, её пасть, пахнущая смертью и разложением, распахнулась, чтобы сомкнуться вокруг её хрупкой фигуры. Воздух взревел.

Время замерло. Гигантская пасть, усеянная кинжалами-клыками и источающая смрад смерти, уже смыкалась вокруг Тан Лань. Казалось, спасения нет.

Лу Синь рванулся вперёд не как человек, а как сгусток чистой, яростной воли. Он встал между ней и чудовищем, подставив под удар собственное тело. Острая, как бритва, челюсть змея с грохотом сомкнулась на его плече, прошивая плоть и кость. Но он даже не дрогнул. Его рука, словно тиски, впилась в челюсть твари, не давая ей двинуться дальше, к беззащитной Тан Лань. Кровь тёмной струйкой потекла по его униформе.

— Нет… — прошептала Тан Лань, застыв в ужасе.

И тогда с Лу Синем начало твориться нечто невозможное.

Из раны на его плече, вместо крови, повалил густой, чёрный дым, пахнущий пеплом и озоном. По его коже поползли трещины, из которых прорывался адский багровый свет. Воздух вокруг него заколебался, зазвенел, наполнился свистом рассекаемой энергии.

— Отойди! — его голос прозвучал уже иначе — низко, гулко, словно набат, разносящийся по пустоши.

Он выпрямился во весь рост, и его человеческая оболочка начала рушиться. Одежда и плоть испарялись, как утренний туман, обнажая истинную сущность. Тело его окуталось клубящейся тьмой, сквозь которую проступали очертания могучего демонического облика. Из дымки, словно тлеющие угли, проступили черты лица — острее, жесточе, прекраснее и ужаснее прежнего. А глаза… его глаза вспыхнули двумя кровавыми алыми звёздами, полными древней, нечеловеческой ярости.

Он преобразился.

Сянлю на мгновение отступил, почуяв силу, равную себе. Но ярость взяли верх. Все девять голов с оглушительным рёвом устремились на него.

И начался танец смерти.

Лу Синь — нет, уже Цан Синь в своей истинной форме — оттолкнулся от земли с такой силой, что брусчатка под ним треснула. Он не бежал — он парил, перемещаясь в воздухе со скоростью мысли, оставляя за собой шлейф из пепла и багровых искр. Его клинок, который мгновение назад был обычной сталью, теперь пылал алым пламенем, оставляя в воздухе светящиеся шрамы.

Он метнулся навстречу змеиным головам. Его движения были стремительны и изящны, как полёт ястреба. Уворот от ядовитого плевка одной головы, молниеносный прыжок на спину другой, сокрушительный удар пламенным клинком по третьей — всё слилось в единый, смертоносный балет.

Каждый удар Сянлю он принимал на себя, прикрывая собой Тан Лань. Когти змея рвали его дымную плоть, яд шипел на его коже, но раны мгновенно затягивались пеплом и тьмой. Он не отступал ни на шаг. Он был незыблемой скалой, стеной между ней и ужасом.

В кульминации битвы самая большая голова змея с рёвом ринулась вниз, чтобы раздавить его. Цан Синь не стал уворачиваться. Он встретил её в прыжке, вонзив пламенный клинок прямо в нёбо чудовища, и с оглушительным рёвом пронзил его насквозь. Чёрная кровь хлынула водопадом, но он, не смыкая своих пылающих глаз с Тан Лань, стоял под этим ливнем, непоколебимый и страшный в своей демонической мощи.

Сянлю отполз с оглушительным шипением, его тело исчезая в тени, из которой и появились.

Тишина, наступившая после, была оглушительной. Цан Синь медленно опустился на землю. Дымка вокруг него медленно рассеивалась, багровый свет в глазах угасал, обнажая знакомые черты Лу Синя. Но на его лице застыла маска нечеловеческой усталости и боли. Он повернулся к Тан Лань, и в его взгляде читалось нечто большее, чем просто долг стража.

Мир для Тан Лань сузился до двух точек: отступающего в тенях гигантского змея и фигуры, что стояла перед ней. Дымка рассеивалась, пепел оседал, обнажая знакомые черты Лу Синя. Но это уже был не он. Это был кошмар, оживший в плоти и крови.

Её разум, онемевший от ужаса, начал просыпаться, и каждая мысль впивалась в него, как отравленная игла. Его глаза. Алые, пылающие, полные древней ярости. Его движения. Стремительные, нечеловеческие, изящные в своей смертоносности. Она видела это раньше. В своих самых страшных воспоминаниях. В кошмарах, которые преследовали её каждую ночь.

И тогда память нанесла свой главный удар. Маска. Чёрная, лакированная маска с бездушными прорезями. Тот самый ужас, что охватил её на рынке. Это был не просто страх перед безликим злом. Это было узнавание. Её душа, её инстинкты кричали ей об этом ещё тогда, но её разум отказывался верить.

Нет. Нет. Нет. Этот внутренний вопль заглушал всё. Она не хотела верить. Не могла. Лу Синь… её молчаливый страж, её тихая гавань, человек, чью боль она только что ощутила… Он не мог быть…

Но он был. Повелитель Демонов. Тот, чьё имя её клан шептал с ненавистью и страхом. Тот, чьё прикосновение несло смерть. Тот, кто уничтожил всё, что она любила в своей прошлой жизни.

Голова её буквально взрывалась от этого осознания. Противоречивые чувства — страх, ненависть, ярость за убитых друзей и… что-то ещё, тёплое и предательское, что она лелеяла в глубине души, — схлестнулись в ней в яростной схватке, разрывая её изнутри. Сердце не просто болело — оно ощущалось как расколотое надвое, и каждая половина истекала кровью от своей собственной, особенной боли.

И вот он сделал шаг. Его человеческая оболочка была едва жива — одежда в клочьях, на руках и спине зияли глубокие, страшные раны, из которых сочилась тёмная кровь. Он шатался, держась на ногах лишь силой невероятной воли. Его рука, та самая, что только что сжимала пылающий клинок, дрожа, протянулась к ней. Не чтобы схватить. Чтобы успокоить. В его потухших, снова ставших тёмными глазах читалась не ярость, а… мука. Предвосхищение того удара, который он сейчас получит.

— Не подходи ко мне!

Её крик вырвался хриплым, разорванным звуком, полным такого неприкрытого ужаса и отвращения, что, казалось, сам воздух вокруг них содрогнулся. Её всю трясло — мелкая, неконтролируемая дрожь предателя, выдавшего все тайны её души.

Лу Синь… нет, Цан Синь замер. Его протянутая рука медленно, с невыразимой тяжестью опустилась вдоль тела. Он не стал ничего отрицать. Не стал оправдываться. Он просто опустил глаза, и в этой покорности была страшная, всепоглощающая горечь. Как я и предполагал, — словно говорила его сгорбленная поза, его потухший взгляд. Этот миг настал. Она увидела монстра. И возненавидела его.

Тишина между ними была страшнее рёва девятиглавого змея. Она была полна крушением мира, доверия и той хрупкой, едва зародившейся надежды, что они оба по очереди пытались в себе задавить. И теперь она лежала в руинах, и двое людей стояли по разные стороны этой пропасти, раненые, одинокие и понимающие, что обратного пути нет.

Примечание

Сянлю (相柳) — ядовитое девятиглавая гидра из китайской мифологии. Вызывал наводнения, поедал людей и скот.