Необратимость

ГЛАВА 10

— Кем ты хотел стать, когда вырастешь, Ник?

Это один из тысячи вопросов, которые задает мне Эверли с тех пор, как я очнулся прикованным в этой комнате пару недель назад. Когда я рассказал ей ту слегка завуалированную историю о Саре, то, как ни странно, почувствовал облегчение, и после этого стал чаще беседовать с ней.

Теперь эта похищенная женщина, запертая в камере размером с аквариум для золотых рыбок, знает меня лучше, чем кто-либо из ныне живущих.

Мне было сложно приспособиться — тяжело общаться, когда ты всегда был замкнутым и занятым работой. Кто бы мог подумать, что я продержусь так долго? Точно не я.

Я до сих пор не имею ни малейшего представления, почему они меня держат здесь.

Готовясь к своему возможному побегу, я провожу дни в тренировках, насколько позволяет мое медленно восстанавливающееся тело, и впитываю всю информацию, которую могу получить от девушки за стеной. Никогда в своей чертовой жизни я не произносил столько слов. Не могу сказать, что у меня это отлично получается, но я учусь. В основном. Это довольно просто — несколько моих слов тут и там гарантируют еще как минимум час ее разговоров. Она просто не понимает, что мои слова состоят из расплывчатых истин и искусных уверток, тщательно продуманных, чтобы защитить мою личность и не подпустить ее слишком близко.

В конце концов, возводить стены — это то, что у меня получается лучше всего. Иронично, что, когда я наконец начинаю открывать частички себя, это происходит из-за одной из них.

И все же она до сих пор не знает моего имени.

Что касается вопроса о моих детских мечтах, то я использую этот повод, чтобы прервать мучительно медленные отжимания, упираюсь коленями в пол и, задыхаясь, отвечаю.

— Не знаю… Наверное, я думал, что либо спасу мир, либо уничтожу его. Типичные детские штучки.

По правде говоря, я всегда хотел стать детективом. Шерлок Холмс был моим героем. И Бэтмен.

— А как насчет тебя? Ты всегда хотела оказаться на глянцевых снимках, чтобы на них дрочили незнакомцы?

— В твоем исполнении это звучит как порнография.

Она принимает это за грубую шутку, но я помню ту рекламу купальников из своего расследования. Человеку с хорошим воображением не нужно было много додумывать.

— Вообще-то моя карьера сложилась совершенно случайно, — продолжает она. — Правильное место, правильное время. Это было лестно, я думала, что снимусь пару раз, пройдусь по подиуму и заработаю немного денег, чтобы выплатить кредиты на колледж, но, видимо, пышные вьющиеся волосы были в тренде. Поразительно, но все получилось.

— Студентка колледжа, да? — Она еще молода, ей, кажется, около двадцати пяти. Я не задумывался о ее жизни за пределами того, что видел в материалах.

— Да, модельный бизнес затянул меня, но в детстве я всегда считала себя ботаником. Наука — моя первая любовь.

— Красота и мозги. Одобряю. — Я представляю себе Эверли с ее большой грудью и пышными волосами в лабораторном халате и очках горячей учительницы, и ощущения в нижней части тела напоминает мне, что я не так уж далек от того подростка, которым был когда-то.

Да… умные девочки меня заводят.

Я отворачиваюсь и делаю несколько быстрых приседаний. Мои слова вылетают с резкими выдохами, когда я продолжаю расспрашивать ее.

— Что за наука? Астрономия? Медицина? — В моей голове лабораторный халат превращается в сексуальную униформу медсестры.

Когда я в последний раз трахался?

— Пауки.

Я останавливаюсь в середине приседания.

— Прости, что?

Раздается легкий смех, она знает, что шокировала меня.

— Я не шучу. Энтомология всегда казалась мне увлекательной. Именно это я и изучала.

Я сажусь и упираюсь руками в колени. Эверли Кросс становится все интереснее с каждой минутой.

— Ладно, этого я не ожидал.

— Видел бы ты лица людей, когда я предлагала им показать свою коллекцию домашних животных. У меня в вольере был самый симпатичный маленький прыгающий паучок, прямо как из «Маленькой мисс Маффет».

— Я должен спросить, что тебя в этом заинтересовало?

— Изначально? Не знаю. Может быть, я увидела в этом вызов. Предполагается, что девочки должны бояться насекомых, а мне просто нравилось быть не такой, как все. Потом я начала узнавать больше. Когда изучаешь их получше и перестаешь думать о них как о страшных и отталкивающих, они оказываются очень увлекательными.

— Что ж, это объясняет, почему тебе нравится со мной разговаривать.

Слушая ее рассказ об удивительно интересных особенностях размножения паукообразных, я упираюсь ладонями в пол, удерживая себя в планке. Из-за поврежденной лодыжки, ноющего плеча и ребер, грозящих треснуть и вывалить грудную клетку на пол, я неожиданно быстро падаю на пол.

Физиотерапевт был бы недоволен моей методикой реабилитации, но мне в любой момент может понадобиться свернуть шею людоеду, так что какие у меня варианты?

Держась за бок, я осторожно перекатываюсь, пока моя спина не касается холодной плитки. Мое физическое восстановление идет медленно.

— Это дерьмо собачье, — стону я. — Такими темпами у меня никогда не хватит сил выбраться отсюда.

По ту сторону стены слышен шум воды — знак того, что Эверли принимает душ с любезно предоставленной ей мочалкой и куском мыла. Не то чтобы я их винил. Если бы я приблизился к этому людоеду с куском мыла, я бы засунул его так глубоко ему в глотку, что он бы пускал пузыри из задницы каждый раз, когда пукал.

Но, скорее всего, сначала он умрет.

— У меня такие слабые руки, что не удержат планку и секунду, — говорит она, перекрикивая шум воды. — Ты должен отдать себе должное.

— Да ладно, ты же позировала в бикини. Наверняка тебе приходилось время от времени заниматься спортом, чтобы сохранить свою стройную фигуру.

Рассказы Эверли о модельном бизнесе оказались интереснее, чем я мог предположить. Как бы мне ни нравилось ворчать по поводу ее постоянной болтовни, я благодарен за то, что она с удовольствием проводит время, рассказывая мне подробности своей жизни. Благодаря полицейским архивам я уже знаю больше, чем простой незнакомец. Но здесь я Ник Форд, какой-то парень с улицы, а не детектив Айзек Портер — то есть бывший детектив. Я постоянно напоминаю себе, что не должен ляпнуть ничего из того, что она не рассказала мне сама.

— Я много занималась йогой. Но если говорить о кардио, то я лучше останусь дома и пересчитаю волоски на лапках своего тарантула.

— В этом есть какой-то скрытый смысл?

— Думаю, ты сам догадаешься. — Я практически вижу, как она закатывает глаза. — Хотя у меня есть тарантул… Или, по крайней мере, был два года назад. Он был совсем маленьким, когда я его купила.

— Как долго живут домашние тарантулы?

— Это зависит от вида, но некоторые самцы могут жить до десяти лет или около того. Самки могут дожить до тридцати.

Тридцатилетние пауки, черт возьми.

— В таком случае, логика подсказывает, что у тебя, скорее всего, все еще есть тарантул.

— Я ценю эту теорию, спасибо. — В ее голосе звучит благодарность. — А теперь, если ты не против, я отлучусь на пару минут. Вода включается на полную мощность.

Интересно, она голая?

Хватит ли у нее смелости раздеться, когда на нее круглосуточно направлена камера, или человек под постоянным наблюдением в конце концов просто теряет свою скромность и ему становится все равно? Если подумать, то я могу представить, какие идеи возникли бы у этих мужчин с сомнительной моралью, если бы она разгуливала без одежды.

Да. Определенно не голая.

В любом случае, я притворюсь, что она голая, просто чтобы скоротать время.

Я закрываю глаза и на несколько минут погружаюсь в свои мысли. Вода выключается, и на смену ей приходят несколько шуршащих звуков.

— Все в порядке?

Ответа нет.

Затем, как по команде, из соседней комнаты доносится тихий стон, и я чуть не прыскаю со смеху. Я понимаю, что это, скорее всего, не то, что рисует мое мужское воображение, но я далек желания прерывать приятные фантазии, находясь в плену ночного кошмара.

По очереди я вытягиваю ноги перед собой, не обращая внимания на сильную боль, возникающую при тренировке заживающих мышц. Если бы я был другим парнем — милым, уважительным, — я бы беспокоился, что поставлю ее в неловкое положение. Но я не такой, и мне интересно…

Если я заставлю ее покраснеть, как далеко распространится ее румянец?

Окрасит ли он верхнюю часть ее груди…

До моих ушей доносится еще один стон.

— Что ты там делаешь, Би?

— Собаку мордой вниз.

Подожди, что?

Мои глаза прищуриваются, я ухмыляюсь.

— Это дети так называют в наши дни?

Наступает пауза, затем раздается характерный скрип, когда она опускается на свою кровать.

— Что?

— Я слышал разные названия… потереть фасолинку, погладить киску, подрочить. Но «собака мордой вниз» — это…

Раздается глухой стук.

— …креативно. — Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться при этом слове. — Ты уверена, что делаешь все правильно?

— Ты издеваешься? — Это самая громкая фраза, которую я слышал от нее с тех пор, как мы стали вынужденными соседями.

— Осторожно, Роджер может услышать и застукать тебя со спущенными штанами.

Стук. Потом еще один.

— Это асана из йоги. Я пытаюсь избежать атрофии, а не… — Она хмыкает. — Ты просто невероятен.

— Слушай, я мужчина, а по ту сторону стены — голая женщина. И что ты в меня кидаешь?

— Я не голая. — Она явно раздражена, а я явно превращаюсь в двенадцатилетнего подростка.

Иисус.

— Это был «Похотливый дровосек».

Она бросает в меня свое женское порно. Я не могу перестать смеяться.

— Я насчитал три удара. Что там было еще?

— «Ласки в лунном свете» и «Двенадцать рыцарей страсти». Надеюсь, ты доволен собой. Я могла повредить их, а они даже не задели твою крепкую голову.

Я притворно вздыхаю.

— Только не «Двенадцать рыцарей страсти»!

— Чедвик и Алессандра — мои любимые.

— Ты должна убедиться, что с ними все в порядке. Жизнь в шестнадцатом веке и без того достаточно трудна, чтобы их швыряли в стену.

Я понимаю, что стою перед камерой с нелепой ухмылкой на лице. Роджеру, должно быть, интересно, что я обсуждаю с его любимой девушкой. Я подумываю подмигнуть ему и сделать непристойный жест, но останавливаю себя.

— Посмотрим… — Эверли хмыкает, перелистывая страницы, а я представляю ее стоящей по ту сторону стены без штанов. — Ну вот… — С громким вздохом, который служит драматическим вступлением, она превращается в персонажа из другого времени и другого места:

— Чедвик… — Облизнув губы кончиком языка, Алессандра опустила взгляд к его губам. Внутри у нее все сжалось от желания. — Тебя когда-нибудь целовали?

С любопытством ожидая, к чему это приведет, я откидываюсь назад и позволяю интонациям ее голоса увлечь меня за собой.

— Его кадык дернулся, он закрыл глаза. Когда он снова открыл их, его рука двинулась вверх по ее руке, мимо плеча и запуталась в каштановых кудрях. Сжав их в кулак, он коснулся ее лба и прошептал, — в своих мечтах я целовал тебя бесконечное количество раз.

— Пожалуйста, скажи мне, что женщины ищут в мужчинах не это, — стону я.

Мой рассказчик шикает на меня.

— Алессандра потянулась вперед и прижалась к его губам, отчаянно желая воплотить его мечты в жизнь. Она никогда раньше не поступала так смело, но, когда дело касалось любви, трусости не было места. Сдержаться было невозможно.

— Не сдерживайся, Алессандра.

Эверли прочищает горло.

— Застонав с дикой самозабвенностью, Чедвик мгновенно приоткрыл губы, его язык был жадным и голодным. Требовательным. Алессандра забралась к нему на колени, обхватила руками за шею, и их губы занялись прекрасной любовью. Она целовала его со страстью и нежностью, обхватив его щеки ладонями и лелея его, как он того заслуживал. Его возбуждение, твердое, как стальная труба, дразнило место между ее бедрами, заставляя стонать от желания.

— Ты действительно только что сравнила его член со стальной трубой?

— Не перебивай. Я хочу убедиться, что с ними все в порядке. — В ее голосе звучит едва сдерживаемое веселье. — И это были слова Алессандры, а не мои.

— Алессандра, — с вожделением прошептал он, отстраняясь, чтобы перевести дух. — Мы поступаем глупо. Это погубит нас.

Она поцеловала его нижнюю губу один раз, затем второй.

— Если бы мне пришлось выбирать между этим или чем-то еще в мире, я бы предпочла быть влюбленной дурой.

Я прерываю этот слащавый диалог несколькими медленными хлопками.

— Кажется, у них все в порядке. Мы должны оставить их наедине.

Ладно, слушать ее довольно увлекательно, и я, возможно, не против, чтобы она продолжала, хотя и не признаюсь в этом. Точно так же, как я никогда не скажу, что ее смех напоминает мне нежный перезвон ветряных колокольчиков в весенний день.

Я закрываю глаза.

Прижавшись ухом к стене, я едва улавливаю серию звуковых сигналов, предшествующих тихому щелчку моей двери. Она открывается, и прежде чем я успеваю сориентироваться, в мое пространство стремительно вторгается воплощение сатаны, облаченное в пурпурный атлас, с серебристыми волосами и чистым садистским злом на лице.

Из комнаты исчезает весь воздух.

Я мгновенно переключаюсь в защитный режим и прищуриваюсь на человека, который держит нас в плену.

— Ну, похоже, ты уже освоился. — Его голос оставляет маслянистую пленку везде, к чему прикасается. Угольный глаз буравит меня, словно черная дыра, бесчувственная пустота, а его ледяная противоположность хранит секреты, над которыми я не хочу долго размышлять.

— Мне жаль. — Я сосредоточен, каждый мускул напряжен. — Часы посещения закончились. Боюсь, мне придется попросить тебя уйти.

В том, как он наблюдает за мной, есть какая-то отстраненность. Не похоже на то самодовольное ликование, которое он демонстрировал во время нашего первого разговора. Как будто я чем-то его разозлил.

Может, он просто не любит утро.

— О, да ладно, сейчас время завтрака. — Улыбка на его лице обещает смерть, пока он вертит в руке висящие на поясе песочные часы.

Я повторяю его выражение лица.

— Мы закрыты.

— Я не задержусь надолго, просто принес тебе небольшой подарок. Твоя новая подруга сможет объяснить его значение. — Он небрежно указывает на стену, затем тянется в нагрудный карман пиджака и достает…

Вот черт.

Еще одни маленькие песочные часы лежат у него на ладони, словно приз. Они всего несколько дюймов в высоту, но я не забыл разговор с Эверли о бывших обитателях этой комнаты.

Когда их время истекает, они получают песочные часы.

Мое сердце колотится от прилива адреналина. Я целыми днями строю планы грандиозного побега, но иногда забываю, что моя жизнь так же хрупка, как и любая другая.

Я изображаю на лице скуку, будь я проклят, если позволю ему увидеть, как я ломаюсь.

— Это мило.

— Тебя трудно вывести из себя, не так ли? — Его губы растягиваются в мрачной улыбке. — А может, ты просто хорошо обучен?

Мои мысли замирают. Хорошо обучен?

Улыбка становится зловещей.

— Увы, хотя мне больше всего на свете хочется начать обратный отсчет, твой покупатель задерживается.

Вздыхая с притворным разочарованием, я делаю вид, что размышляю над его дилеммой.

— Что ж, полагаю, ты можешь считать это неявкой и просто отпустишь меня. Я никому не скажу, конечно. И уж точно не вернусь и не убью тебя тупым предметом. Или острым. — Я поднимаю ногу и, не обращая внимания на боль, покачиваю ею так, что цепь бьется об пол. — А теперь, если ты не против, сними с меня цепь, и я пойду.

— Ты и вправду решил стать занозой в моей безупречно одетой заднице, да? — Его губы оскаливаются, обнажая зубы, и я не совсем понимаю, улыбается он или готовится откусить мне голову. — Честно говоря, я бы предпочел покончить с этим и избавиться от тебя прямо сейчас. Я даже взял на себя труд подобрать для моего клиента альтернативных кандидатов. Но, как выяснилось, он в восторге от твоего резюме и не согласен на замену.

— Ну разве я не должен чувствовать себя особенным?

— Не сомневаюсь. — Держа песочные часы двумя пальцами, он с вожделением смотрит на них. — К сожалению, как бы ты ни был мне неприятен, мне предложили слишком заманчивую цену, чтобы я отказался.

Переступив невидимую черту, которая удерживает его вне досягаемости, он вытягивает руку, как фокусник, исполняющий трюк с исчезновением. Песочные часы падают на плитку и катятся.

Мои мышцы напрягаются, готовясь броситься, схватить, разобрать и использовать их в своих целях.

Но они недостаточно близко. Не совсем.

Его нога резко опускается, разбивая песочные часы вдребезги. У меня возникает четкое ощущение, что он представляет, как сделает то же самое с моей головой.

— Сообщение получено, хуесос. — Мой тон остается спокойным. — Я знаю, на что ты способен.

Его плечи выпрямляются.

— В том-то и дело, друг мой… Ты даже не представляешь. — С высокомерием человека, который не любит, когда его недооценивают, он делает шаг вперед.

Мое тело напрягается.

— Я уверен, потому что если бы ты знал… — Под подошвой его ботинка хрустит битое стекло, его гнев достигает точки кипения.

Ну же… еще чуть ближе.

Его лицо искажается.

— У тебя хватило бы ума продемонстрировать…

Хруст.

— Немного…

Хруст.

— УВАЖЕНИЯ.

Это слово вырывается из него, эхом разносясь по комнате. Я почти уверен, что в любой момент меня настигнет адское пламя.

Я ткнул змею, но, возможно, разбудил нечто гораздо худшее.

Если бы он был ближе, я мог бы дернуть его за невидимую черту и свернуть ему шею. Но он знает. Каждое его движение просчитано до дюйма.

— Вот видишь, мой дорогой, беспомощный человек. — Его тон отчасти напоминает воспитателя детского сада, и в то же время легкомысленный. — У тебя нет здесь никакой власти.

Я опускаю глаза на плитку, где на свету поблескивают осколки стекла, дразня меня. Крошечные, хрупкие на вид осколки. Сколько сего я мог бы сделать всего с одним из них…

Сцепив пальцы, он медленно двигается по невидимой границе.

— Я знаю, ты считаешь себя умнее, думаешь, что можешь изображать беспечное отношение и подначивать меня, пока я не совершу ошибку.

Смотри на меня, засранец.

Он усмехается.

— Но в этом плане есть изъян.

Приподняв брови, я жду, когда он просветит меня.

— Я не совершаю ошибок.

— Впечатляет, — холодно отвечаю я.

— Видишь ли, мне кажется, ты недооцениваешь масштабы моих возможностей. — Поворачивая ногу, он растирает стекло в порошок подошвой своих дорогих туфель. — Я могу, например, выкрасть влиятельного адвоката из его пентхауса просто потому, что его редкая группа крови совпадает с группой крови стареющего миллиардера, которому нужны его органы.

Вспоминая дела о пропавших людях, я понимаю, кого именно он имеет в виду. Я сжимаю челюсти.

Я так и знал.

— Или я могу заполучить сногсшибательную будущую звезду и использовать ее для создания прекрасных детей тех, кто готов заплатить за правильную генетику.

Из-за стены не доносится ни звука — конечно, не доносится, — но она там, слушает.

— Она должна быть благодарна, знаешь ли. — Он злобно ухмыляется в сторону стены, как будто смотрит прямо на нее. — Я мог бы использовать ее как племенную кобылу и отправлять мужчин прямо в ее комнату.

Во мне неожиданно поднимается желание защитить ее.

— Хватит.

В его взгляде появляется коварный блеск, и я понимаю, что мне не понравится то, что будет дальше.

— Я могу даже прихватить с тротуара симпатичную маленькую музыкантшу, пока она ждет, пока ее подвезет мужчина, который слишком одержим своей работой, чтобы приехать вовремя.

Воздух покидает мои легкие.

— Что ты сказал?

— Она меня разочаровала… оказалась совершенно бесполезной для меня.

Мое зрение становится туннельным, и я снова вижу ту ночь.

На следующей неделе исполнится два года.

Сара перекидывает гитару через плечо, ее любимое голубое платье развевается за спиной, когда она проносится мимо.

— Ты должен прийти посмотреть, как я играю. Прошла целая вечность.

Я отправляю сообщение Таннеру, договариваясь, чтобы он помог мне с допросом свидетелей, поскольку никто не хочет, чтобы это делал я.

— Не смогу вырваться сегодня. Ты же знаешь, как обстоят дела в последнее время.

Общественность была в панике после недавнего громкого взлома, закончившегося стрельбой и похищением известного человека. СМИ набросились на меня, как стервятники. Я не мог позволить себе выделить время на концерт, даже если выступал мой любимый музыкант.

— Я знаю, что ты нужен этим пропавшим людям, но я беспокоюсь, что ты доведешь себя до нервного срыва. Однажды тебе понадобится выходной. Нормальные люди называют это выходными.

— Я никогда не был нормальным. Работа — это все, что у меня есть.

— Нет, Айзек. — Ее лицо становится серьезным. — Это не так.

— Позвони мне, и я заеду за тобой. Мне все равно, что это несколько кварталов, ты не пойдешь домой пешком после наступления темноты.

Она смеется.

— Ты снова становишься чрезвычайно опекающим братом.

— Это лучше, чем попасть в статистику. Обещай мне.

— Хорошо. Обещаю. — Подтянув гитару повыше, она берется за ручку двери. — Люблю тебя.

Я бросаю ей сырную лепешку, от которого она ловко уворачивается. Это максимально близко к проявлению чувств, но все в порядке, она меня понимает.

Прежде чем дверь закрывается, она просовывает голову обратно и бросает на меня взгляд, который, как я тогда и не предполагал, станет последним.

— Если успеешь к десяти, я придержу для тебя «Wild Horses».

Время пролетело незаметно, я забыл про телефон. К тому времени, когда владелец заведения позвонил в департамент, обеспокоенный тем, что они нашли ее чехол с гитарой брошенным на улице, у меня было четыре сообщения о том, что она все еще ждет меня.

Когда я приехал, ее не было.

Ее нигде не было.

— С другой стороны, я полагаю, что она оказалась не такой уж бесполезной, в конце концов. — Усмешка мужчины вырывает меня из воспоминаний и возвращает в камеру, в которой мы оба оказались. — Она привела тебя ко мне, не так ли? В конце концов. И оказалось, что ты стоишь гораздо больше.

Я смотрю на него.

— Что ты с ней сделал? — спрашиваю я хриплым шепотом.

— Я же говорил тебе, мой дорогой Айзек. — Он наблюдает за каждой эмоцией, отражающейся на моем лице, по мере того, как до меня доходит осознание. — Здесь у меня есть власть. Я контролирую происходящее, я определяю твою судьбу. Если мне будет угодно, я положу конец твоей бессмысленной жизни прямо здесь, где ты стоишь.

На меня наваливается тяжесть. Десять тонн реальности, которую, как мне казалось, я скрывал за поддельным удостоверением и напускной бравадой.

Он назвал мое имя.

Не Николас. Не Ник. Он сказал…

— Айзек? — повторяет Эверли. Так тихо, что я едва слышу.

Но психопат слышит, и его глаза медленно поднимаются, фокусируясь прямо над моей головой.

— А может быть… — Его улыбка превращается в нечто такое, что я видел только в фильмах ужасов. Он задумчиво проводит языком по нижней губе. — Может, я возьму ее.

Я открываю рот, но впервые за все время теряю дар речи. Слишком много всего нужно переварить. Слишком много откровений обрушивается на меня в считанные секунды.

Прежде чем реальность настигает меня, он разворачивается. Проталкивается мимо Роджера, который стоит в дверях с совком и метлой в руках, словно готовился к уборке после истерики своего босса.

Время замедляется, словно я под водой. Как будто черная дыра его левого глаза втянула меня в себя и выплюнула в космос.

Я не могу дышать.

Человек, которого Эверли называет Хранителем времени, резко сворачивает направо, направляясь к ее комнате.

Я должен предупредить ее, но не могу подобрать слова.

Звякает стекло, когда Роджер сметает осколки песочных часов в совок для мусора. Я сижу в оцепенении, когда открывается дверь в соседнюю комнату.

Она видит, что он приближается.

Кричит.

Это заставляет меня вернуться в свое тело и вскочить на ноги.

— Эй! — Мой кулак ударяется о стену, и снова, когда она кричит, чтобы он держался подальше. Меня трясет от ее предупреждения.

Я бью еще три раза.

— Эй, ты, гребаный трус! Вернись и разберись со мной!

Теперь она кричит. Пытается бороться с ним. Неужели так все закончилось для Сары? Неужели Эверли стояла там, как свидетель последних криков моей сестры, а этот кровожадный ублюдок играл роль безумного Бога, решая, кому жить, а кому умереть?

Что-то внутри меня обрывается.

Звук искажается.

Мир окрашивается в алый.

Я даже не осознаю, какие слова вылетают из моего рта и как долго я колочу по этой проклятой стене, но, когда я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, мои руки в синяках, горло горит, и я всерьез подумываю о том, чтобы оторвать себе ногу, чтобы освободиться от этого манжета.

И тут я понимаю, что я не один.

Возле открытой двери стоит огромная тень и сердито смотрит на меня, все еще держа в руке метлу.

Поскольку я до сих пор не услышал от людоеда ни слова, не говоря уже об эмоциях, его взгляд застает меня врасплох.

— Хочешь что-то сказать, Родж? — Мой голос похож на скрежет.

У него дергается челюсть, глаза презрительно прищуриваются.

— Не думал, что ты настолько тупой.

Он уходит, оставляя меня переживать свой провал.