Необратимость

ГЛАВА 32

Я смотрю на свое отражение в заляпанном больничном зеркале.

Впалые щеки. Темные круги под измученными, покрасневшими глазами. Бледная кожа, окруженная копной грязных русых волос, которые выглядят так, будто в них попала молния. Губы потрескавшиеся, ногти длинные и ломкие. Мое тело хрупкое и истощенное.

Но я все еще здесь.

Я имею значение.

Я прижимаю обе ладони к щекам и отрабатываю перед зеркалом разные выражений лица. Удивление, радость, гнев, шок. Мой рот все еще знает, как улыбаться, мои глаза все еще могут сиять.

Со мной все будет в порядке.

Когда вода становится теплой, я скидываю халат и впервые за долгое время встаю под струи. Настоящий душ.

Жидкое мыло. Шампунь. Кондиционер.

Боже… кондиционер.

Я хочу утонуть в нем. Я оставляю его на волосах на двадцать минут, пока брею ноги и позволяю аромату чистых цитрусовых и жимолости смыть остатки моего плена. Проходит час, прежде чем я вытираюсь полотенцем и укладываюсь обратно в постель, где запихиваю в рот ложку лимонного желе.

Мгновение спустя в палату входит медсестра с яркой и жизнерадостной улыбкой.

— Доброе утро, миссис Кросс. Как вы себя сегодня чувствуете?

Я проглатываю желе.

— Немного лучше. Обезболивающие действуют, и за ночь температура наконец-то спала.

— Это хорошие новости. Еще какие-нибудь симптомы?

— Только потеря аппетита. Но желе вкусное.

Она кивает.

Вчера вечером мне поставили диагноз — синдром гиперстимуляции яичников, или сокращенно СГЯ. Это когда яичники увеличиваются до опасных размеров — редкое и смертельно опасное осложнение, которое может возникнуть у женщин, принимающих препараты для стимуляции роста яйцеклеток.

Пересадка яйцеклеток чуть не убила меня.

Если бы мой похититель не дал мне дозу антибиотиков, то, скорее всего, этим бы все и закончилось.

Я отставляю пустой стаканчик из-под желе в сторону, пока медсестра проверяет мои показатели и делает записи.

— Думаю, вы пробудете у нас еще день или два. Вы правы, ваша температура пришла в норму. Доктор просто хочет понаблюдать за вами, чтобы не было никаких сюрпризов.

У меня зудят ноги от желания выйти за эту занавеску и никогда не возвращаться, но я натянуто улыбаюсь.

— Я понимаю. Спасибо.

— Отдыхайте. Я скоро снова вас навещу.

Я сворачиваюсь калачиком под одеялом и ищу пульт от телевизора, а вокруг меня раздаются посторонние звуки. Другие пациенты рассказывают свои истории. Врачи болтают, медсестры смеются. Вздыхая, я переключаю каналы, надеясь, что красочные, мелькающие картинки и звуки смеха убаюкают меня и помогут почувствовать себя нормальной. Но мои мысли скачут, я не могу сосредоточиться. Это слишком серьезная атака на мои чувства.

Я выключаю телевизор и падаю обратно на кровать, умоляя сон унести меня на несколько часов до проведения следующих тестов.

Не проходит и минуты, как в палату входит Джаспер.

— Эверли.

Увидев его, я снова сажусь и широко улыбаюсь.

— Эй. Доброе утро.

— Я принес тебе кое-что. Ничего особенного… — Он вытягивает руку из-за спины, демонстрируя букет свежих розовых, фиолетовых и кремовых цветов. — Он робко пожимает плечами. — Чувствую себя глупо, правда. Но я подумал, может, они поднимут тебе настроение.

— Они прекрасны. — Мои глаза наполняются слезами. — Спасибо.

Он осторожно подходит к моей кровати и ставит вазу на соседний столик. Неуверенность сквозит в его шагах, взгляде, движениях. Взглянув на меня, он сглатывает, затем отводит взгляд. Постукивает напряженными пальцами по бедрам. Переминается с ноги на ногу.

Я ненавижу это.

Подвешенное состояние, в котором мы находимся.

Он — мой муж, я — его жена.

И все же мы чувствуем себя чужими.

Между нами пролегли годы, и я не знаю, как их вернуть.

Облизнув губы, я жестом указываю на ближайший стул.

— Присядь.

Он прочищает горло.

— Хорошо. — Джаспер придвигает стул к моей кровати, ножки скрипят по линолеуму. — Как ты?

— Я в порядке. Принял душ. Это было чудесно.

На его лице расцветает улыбка.

— Могу себе представить. Ты пахнешь божественно.

— Прости, что вчера от меня воняло. Уверена, тебе пришлось десять раз принять душ, чтобы избавиться от вони.

— Нет. Ты пахла именно так, как я запомнил.

Боже, надеюсь, что нет.

— Как?

Он замолкает, и в его глазах вспыхивает мука.

— Домом. — Мы смотрим друг на друга несколько напряженных мгновений, прежде чем Джаспер берет мою руку и переплетает наши пальцы.

— Доктор сказал, что тебя выпишут через день или два. Как ты к этому относишься?

— Я более чем готова продолжить жить дальше. Находясь здесь, я чувствую себя почти как в плену. Словно в ловушке.

— Это не так, — бормочет он. — Ты в безопасности. Клянусь.

— Мне кажется, я еще не осознаю этого. Возможно, я все еще в шоке. — Я поджимаю губы, пока мои глаза затуманиваются. — Кто-то кричал прошлой ночью, в другом конце коридора. Плакал и причитал. Мне показалось, что я все еще там, что я никуда не уходила. Я представляла, что женщина испускает последний вздох, а я заперта в своей камере и не в силах этому помешать. Часть меня задается вопросом, избавлюсь ли я когда-нибудь от этого чувства.

Между его глаз появляется морщинка. Линии беспокойства перерезают переносицу и лоб.

— Возможно, потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть. Тебе не нужно спешить. Мы поможем тебе освоиться, не стоит торопить события.

Я размышляю над двойным смыслом его слов.

Не спешить.

Привыкнуть к жизни.

Приспособиться к браку.

Мои мысли путаются. Будем ли мы по-прежнему спать в одной постели? Вернется ли он сразу же на работу? Вернусь ли я на работу… когда-нибудь?

Я слишком труслива, чтобы задавать эти вопросы прямо сейчас. Все, чего я хочу, — это наслаждаться каждым мгновением.

Джаспер сжимает мою ладонь, успокаивая меня.

— Мы справимся с этим, хорошо? Не волнуйся. Не напрягайся. Мы будем двигаться маленькими шажками.

Я смотрю на наши переплетенные руки.

— Да. Думаю, я просто…

Мои слова обрываются.

В горле образуется комок.

Прерывисто вздохнув, я поворачиваю наши руки из стороны в сторону и смотрю на его безымянный палец.

Кольца нет. На его пальце.

Вчера я не заметила этого, слишком поглощенная всем остальным. Слишком растерянная и ошеломленная. Я перевожу взгляд на него.

— Где твое обручальное кольцо?

Джаспер моргает, обдумывая мой вопрос. Он как будто не осознавал, что не носит его. Инстинкт заставляет его разъединить наши руки и потереть пустой безымянный палец, как будто он может скрыть то, что я уже заметила.

— О… я… — Его брови хмурятся еще больше, а лицо бледнеет.

— Прости. Я забыл надеть его обратно.

Не знаю почему, но это похоже на маленькую смерть.

Словно нож в живот. Удавка вокруг шеи.

Я скрежещу зубами, сдерживая рыдание.

— Я вижу.

— Это ничего не значит. Я просто… я думал, что ты умерла. Это не было намеренно.

— Думаю, было. — Отодвинувшись от него, я натягиваю одеяло и стараюсь сохранить нейтральное выражение лица. Это не должно быть так больно. — Ты намеренно снял его со своего пальца.

— Не потому, что я больше не люблю тебя.

— Нет. Потому что ты отказался от этой любви.

— Эверли. — Он скорбно качает головой, сожаление читается в каждой черте его лица. — Детка, пожалуйста. Я не…

— Я устала. — Я смотрю в потолок. Моя нижняя губа дрожит, и я прикусываю ее, чтобы унять дрожь.

— Медсестра сказала, что мне нужно отдохнуть.

Я не вижу его реакции, но слышу звук, который он издает.

Сдавленный вздох. Отчаяние.

Он встает со своего места, нависает надо мной и кладет дрожащую ладонь на мое укрытое одеялом плечо.

— Эверли… мне очень жаль.

Я закрываю глаза и медленно киваю, борясь со слезами.

— Мне тоже.

Джаспер задерживается еще на несколько секунд.

Двадцать две.

Затем его рука соскальзывает с моего плеча с абсолютным поражением, и он поворачивается, чтобы выйти из комнаты.

Я смотрю, как он исчезает из поля моего зрения. Занавеска колышется, его мокасины замирают по другую сторону, когда его охватывает нерешительность. Я думаю, не собирается ли он вернуться, завалить меня очередными извинениями, привести свои доводы.

Но он этого не делает.

Он уходит.

Слеза скатывается по моему виску, когда я смотрю на букет цветов, стоящий на прикроватном столике.

У меня перехватывает горло.

Я спрашивала Айзека, подарит ли он мне когда-нибудь цветы.

Интересно, подарил бы?

Еще два дня тянутся, как патока. Мне неспокойно, муторно.

Я хочу домой.

К счастью, новость приходит, когда я на минуту отвлекаюсь на чистку зубов и тупо смотрю в зеркало.

Голос медсестры вырывает меня из пустоты.

— Ваши документы на выписку готовы. Сегодня тот самый день.

Сегодня.

Начинается новая глава.

Я выплевываю остатки зубной пасты и споласкиваю раковину, затем расчесываю пальцами волосы, в то время как по мне прокатывается нервная дрожь. За последние сорок восемь часов мама то и дело появлялась в моей комнате, принося мне домашние угощения и теплые улыбки, и мимоходом сказала, что привела в порядок комнату для гостей в своем причудливом бунгало, расположенном на окраине Лос-Анджелеса.

На всякий случай.

Полагаю, Джаспер рассказал ей о моем открытии на днях, что и послужило толчком к появлению этого «на всякий случай».

Мое сердце замирает при воспоминании об этом.

Цветы у моей кровати уже почти завяли, когда я возвращаюсь в палату, все еще слабая и истощенная. Сегодня утром мне удалось съесть овсянку, пока антибиотики делают все возможное, чтобы избавить меня от инфекции.

Через несколько минут после ухода медсестры, появляется моя мама дорожной сумкой, набитой сменной одеждой. Настоящей одеждой. Что-то кроме ночных рубашек.

— Думаю, первые несколько ночей ты можешь провести со мной, — говорит мама, устремив взгляд вниз, когда достает пару джинсов и небесно-голубую блузку. Она раскладывает вещи на мятом одеяле, разглаживая воротник одной из моих любимых блузок, украшенной принтом с ромашками. — Только пока ты не освоишься. И, возможно, потому, что я — обеспокоенная мать, которая не хочет выпускать тебя из виду по крайней мере месяц. — Она бросает на меня ласковый взгляд. — Как прошла беседа с детективом?

— Все было хорошо. — Я прочищаю горло, подхожу к краю кровати, и беру со столика рядом с вазой прямоугольную визитную карточку. Изучая ее, я провожу подушечкой большого пальца по надписи: Детектив Лукас Таннер. Это был тот самый человек, с которым я разговаривала во время операции по нашему спасению, тот, кто спросил мое имя. Вряд ли я узнала бы хоть одно лицо из того пятиминутного сумасшествия, но детектив Таннер выделялся на общем фоне. — Это была не совсем беседа. Просто пара вопросов, — поясняю я. — Я собираюсь поговорить с ним, как только приду в себя. У меня голова шла кругом.

Все, на что я была способна, — это поток бесплодных вопросов об Айзеке.

Жив ли он?

Где он?

Кто он?

Детектив ничего не ответил. Вообще ничего. Похоже, неуловимый человек по ту сторону моей стены навсегда останется неуловимым. Плодом моего воображения.

Во всяком случае, я предпочитаю верить именно в это.

Другой вариант — несомненно, худший — заключается в том, что он так и не выбрался оттуда.

Помимо вопросов об Айзеке, другой животрепещущий вопрос, который не давал мне покоя, касался младенцев и безликих покупателей, которые заплатили за кражу моих яйцеклеток. К сожалению, никаких следов не осталось. Все в этой тюрьме черного рынка было создано для анонимности — ни записей, ни имен, ни лиц. Только тени и шепот. Я никогда не узнаю, кто они, где живут и чем закончились их беременности.

Эти дети могут быть где угодно в мире, не подозревая об ужасе, связанном с их происхождением. И как бы мне ни хотелось получить ответы, я цепляюсь за одну мрачную уверенность — они не смогут меня найти. Анонимность, которая стерла их происхождение, защищает и мою личность.

Все, что я могу сделать, — это надеяться, что у них будет хорошая жизнь.

Я встречаюсь взглядом с мамой, кладу визитку на стол и поворачиваюсь к ней.

— Ты говорила с Джаспером?

Хмыкнув под нос, она делает паузу, прежде чем ответить.

— Да.

Она не вдается в подробности.

Я опускаю взгляд на свою руку без кольца — пустую, но не по своей воле, а лишь потому, что кольцо сорвали с моего дрожащего пальца, когда я кричала и плакала, а огромный мужчина обхватил меня за талию и заставил подчиниться. Его украли и, скорее всего, продали.

Я моргаю, возвращаясь в больничную палату, и тянусь за одеждой. Мгновение спустя я уже готова, волосы стянуты в хвост. Джинсы свободно болтаются на талии, они тяжелые и кажутся неудобными. Моя любимая блузка зудит, когда я вожусь с воротником и расстегиваю верхнюю пуговицу, чтобы было легче дышать.

Меня пронзает жалкая мысль — скучаю по своим ночным рубашкам.

Не понимая, что это значит, я выкидываю это безумие из головы и сосредотачиваюсь на том, что предстоит. Я стараюсь оставаться в реальности. Сегодня будет хороший день.

Эллисон присоединяется к нам двадцать минут спустя, когда женщина-врач с седыми волосами дает мне инструкции. Она выписывает рецепт на антибиотики и обезболивающие, а затем говорит, чтобы я не напрягалась в течение следующей недели. Не поднимала тяжести, не занималась активной деятельностью. Я смотрю на нее, рассеянно кивая, но понимаю только каждое второе слово. Я в оцепенении, в тумане неизвестности.

— Я купила тебе новый телефон. — После ухода доктора Эллисон протягивает мне мобильный, и ее лицо озаряет улыбка с ямочками. — Я подумала, что он может тебе понадобиться.

Я смотрю на него так, будто это древняя реликвия, выкопанная из могилы.

— О. Спасибо.

— Я не очень разбираюсь в технике, но могу попробовать помочь тебе настроить его. Я запишу свой номер.

— Отлично. — Я беру телефон и сжимаю его пальцами. Тягостный, инородный предмет. — Я не уверена, что помню, как им пользоваться.

— Ты быстро вспомнишь.

Эллисон и мама непринужденно болтают рядом со мной, пока я присаживаюсь на край кровати и смотрю на вазу с цветами. Забрать их с собой? Кажется, им осталось недолго.

Впрочем, все когда-нибудь умирает.

Люди.

Мечты.

Любовь.

— Эверли?

Я смотрю на маму, медленно моргая. Мои мысли путаются, сменяются мрачными. Я не понимаю, что со мной не так. Это счастливый момент, самый лучший момент.

— Простите, я немного не в себе. В это трудно поверить.

Женщины обмениваются встревоженными взглядами, и мне это не нравится.

Со мной все будет в порядке. Я адаптируюсь, научусь снова жить в реальном мире. Мало кто может с уверенностью сказать, что выбрался из такого ада, как мой, целым и невредимым. Всем моим поврежденным частям нужно время, чтобы зажить. А это не происходит за три дня.

Я в порядке.

Я вздергиваю подбородок, когда в комнату входит еще один человек. Я задерживаю дыхание и смотрю на своего мужа. Он только что принял душ, на нем поло в черно-белую полоску, заправленное в отутюженные черные брюки. На ногах у него, как всегда, мокасины. Волосы уложены гелем и блестят в свете ламп, ни одна прядь не выбивается.

Джаспер замирает, оглядываясь по сторонам, словно ожидал, что я буду одна.

Атмосфера в комнате меняется.

Ощутимо.

Засунув руки в карманы, он смотрит на Эллисон, которая быстро отворачивается и начинает что-то набирать в своем мобильном телефоне.

Мама прочищает горло и отходит в другой конец комнаты.

Я хмурюсь. Внезапно я чувствую себя посторонней, единственной в комнате, кто не посвящен в секрет или только им известную шутку. Наступившая тишина тяготит меня, я встаю с кровати и перекинув хвост вперед, начинаю возиться с секущимися кончиками.

— Доброе утро. Наконец-то я — свободная женщина. — Никто не смеется. Никто не отвечает. — Напряженная компания, — бормочу я, натянуто улыбаясь.

Джаспер, наконец, слегка улыбается и идет в мою сторону, выглядя скованным и напряженным.

— Это важный день.

— Да. Я пытаюсь решить, что мне сделать в первую очередь. — Я прикусываю губу. — Все самое жизненно важное я уже сделала. Приняла душ. Почистила зубы. Съела желе. Думаю, следующее в списке — чашка горячего кофе.

— Уверена, это можно устроить. — Вклинивается мама. — У меня дома есть твое любимое лакомство. Хрустящее арахисовое масло.

При этой мысли у меня текут слюнки, и аппетит, кажется, возвращается.

Джаспер подходит ближе, проводит рукой по своим собранным волосам.

— Я как раз направлялся в офис, когда узнал, что тебя выписывают. Я решил заехать и проводить тебя.

Мои губы дергаются.

— Так официально.

Его голос затихает, когда он оглядывается по сторонам, а затем снова смотрит на меня и сглатывает.

— Послушай…, наверное, тебе потребуется немного пространства, пока ты встанешь на ноги. Я знаю, что тебе тяжело. Я думаю, мы можем поужинать на следующей неделе и поговорить. Воссоединиться.

Мое горло гудит, как пчелиный улей.

— Конечно.

Это не то, чего я хочу.

Я хочу обнять его. Поцеловать его. Заснуть рядом с ним, чтобы биение его сердца усмирило мой беспокойный разум и унесло в залитые солнцем сны. Я хочу танцевать на кухне под аромат свежеприготовленного завтрака и есть китайскую еду на вынос у потрескивающего камина.

Но между нами пропасть. Старый шаткий мост, по которому я не могу пройти, не упав в глубокую темную воду. Все, что я могу сделать, — это держаться изо всех сил, пока доски опасно шатаются у меня под ногами.

Я тянусь к нему. Мои пальцы обхватывают его запястье, и сердце замирает, когда он вздрагивает и отстраняется. Это кратковременно, но разрушительно. Смертельный удар по моему едва сшитому сердцу.

Раскаяние наполняет его глаза. Вспышка вины. Он пытается сгладить неловкость, опуская руку мне на плечо и извиняющимся жестом пожимая его.

Инстинкт заставляет меня перевести взгляд на Эллисон.

Я не знаю, почему.

Я замечаю, как напрягается ее поза, а на лице появляется странное выражение. Повернувшись к нам спиной, она склоняет голову и смотрит в свой телефон.

Я снова поднимаю взгляд на Джаспера.

— Что происходит?

Он вздрагивает, это непроизвольная реакция.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что все стало странно, когда ты вошел сюда.

— Тебе показалось. Просто нужно время, чтобы…

— Не делай этого. — Паника захлестывает меня. Я сглатываю, пульс учащается от волнения. — Что-то происходит.

Моя мама подскакивает к нам и вмешивается:

— Давай отвезем тебя домой, Эверли. Я хочу показать тебе новую пристройку. Маленькую солнечную комнату, которая…

Я отступаю назад.

— Пожалуйста. Кто-нибудь, скажите мне, что я упускаю. — Мои зубы начинают стучать против моей воли. — Кто-то умер? Этого не может быть — все, кем я дорожу, находятся в этой комнате. — В мире произошло какое-то трагическое событие? Апокалипсис?

Такое ощущение, что да.

Моя интуиция говорит мне, что что-то не так, что все не так. В легких — осколки, в груди — дыры, у ног — кровь.

Джаспер качает головой и проводит рукой по лицу.

— Ничего страшного, — выдыхает он.

Ложь.

Что-то точно произошло, и это что-то убьет меня прежде, чем у меня появится шанс жить по-настоящему.

Я знаю это.

Я чувствую это.

Я снова смотрю на Эллисон. Она все еще стоит ко мне спиной, но больше не занята своим мобильным телефоном. Он болтается в сжатом кулаке, а обе руки дрожат.

— Джаспер, — шепчу я, поднимая глаза к его пепельно-серому лицу. — Почему ты не хочешь прикоснуться ко мне? Не обнимешь меня? Не поцелуешь? Почему ты не носишь кольцо?

— Это просто… слишком быстро. — Он снова качает головой, его адамово яблоко перекатывается в горле. — Я не знаю, как это сделать. Что правильно, что неправильно. Это сбивает с толку… Это…

Мой взгляд мечется между моими любимыми людьми. Единственные люди, о которых я думала два года, что они ждут меня по ту сторону моей камеры пыток. Мой свет в конце темного, удушливого туннеля. Они что-то скрывают от меня.

Они предатели.

Уперев руки в бока, я делаю глубокий вдох, снова поднимаю взгляд на Джаспера и вижу его. По-настоящему вижу.

И мне кажется, что я знаю. Это обрушивается на меня, как ураган.

Я знаю, я знаю, я знаю.

Но я не хочу знать.

Чувство вины смотрит на меня темно-зелеными лужами.

Предательство.

Меня тошнит. Мой желудок сводит судорогой. Желчь обжигает горло, грудь словно разрывает.

— Нет. — Это шепот, тихий вскрик, когда все внезапно становится кристально ясным. — Нет…

Эллисон начинает плакать.

Моя мать стоит в стороне, прижимая руки к груди, по ее лицу текут слезы.

Подтверждение.

Джаспер берет меня за плечи и наклоняется, глядя мне прямо в глаза.

— Я не хотел, чтобы ты узнала об этом вот так. В его голосе — мука, гравий и сера. — Боже, Эверли, мне так жаль.

Я вырываюсь из его объятий и падаю на кровать. Меня трясет, я дрожу с головы до ног. Время искажается, зрение затуманивается.

Я слышу крик, и мне кажется, что это мой, когда в палату вбегают медсестры словно в черно-сером, лишенном цветов тумане. Руки тянутся ко мне, лица расплываются, к носу и рту прижимают кислородную маску. Мои рыдания приглушенно звучат в ушах, когда кто-то берет мою руку и сжимает. Моя мама. Она рыдает, ее горе смешивается с моим, и это все, что я чувствую.

Горе.

Невыносимое горе.

— Нет, — кричу я сквозь маску, когда игла вонзается в мой локоть. — Нет!

Мой муж.

Мой муж и моя лучшая подруга.

Они вместе.

Медсестра удерживает меня, пока другая возится с капельницей. Я бьюсь и кричу, рыдаю, слезы застилают мне глаза.

Я просовываю руку под подушку и сжимаю синий гитарный медиатор, сворачиваясь в клубок и содрогаясь от душераздирающей боли. Лекарства текут по моим венам, делая все возможное, чтобы успокоить мой агонизирующий разум. Это не может быть реальностью. Я променяла один кошмар на другой.

Когда мои крики ослабевают до всхлипывания, я вспоминаю как почувствовала, что потеряла его, пока успокоительные препараты уносят меня прочь. Я вижу это в совершенно новом свете, мой самый большой страх оживает в ярких красках.

Джаспер и Эллисон стали жить дальше. Оставили меня позади, как призрак, привязанный к месту, которое больше никто не посещает.

Теперь я понимаю — мир не забыл обо мне.

Но они забыли.