Необратимость

ГЛАВА 38

На следующей неделе я вползаю в свою квартиру в шесть утра, измотанная и сонная. Перед глазами все еще мелькают вспышки разноцветных стробоскопов, а ноги гудят от долгих часов, проведенных на сцене в туфлях на дурацких высоких каблуках.

Вздыхая от усталости, я тянусь вниз, чтобы расстегнуть свои украшенные драгоценными камнями шпильки. В процессе я замечаю что-то черное на столешнице, отчего резко выпрямляюсь и дергаю головой вправо.

На моей кухне сидит кот.

Смотрит на меня.

Я смотрю в ответ и дважды медленно моргаю.

Мррууу.

Животное выглядит гораздо менее потерянным, чем я.

А еще… у меня нет кота.

— Как ты сюда попал? — спрашиваю я, словно ожидая ответа.

Тревога — мой постоянный спутник дома, она заставляет меня спать большую часть ночей с кухонным ножом под подушкой, в постоянном ожидании вооруженных взломщиков, грабителей или серийных убийц, ломящихся в дверь. Меня лишили единственного места, где я должна чувствовать себя в безопасности, сделав его более незащищенным и уязвимым, чем любое другое.

Удивительно, но то, что взломщиком может быть кот, никогда не приходило мне в голову.

Я глубоко вздыхаю, хмуро глядя на животное, которое машет хвостом туда-сюда, сметая крошки со столешницы.

— Давай отправим тебя домой. У тебя больше шансов выжить с… кем-нибудь еще. — Я медленно приближаюсь к загадочному коту и смотрю на красный ошейник на его шее — Мистер Бинкерс.

Мистер Бинкерс лижет лапу, давая понять, что он уже дома. Я вздыхаю. Выселение моего нового соседа может оказаться более сложным, чем предполагалось. Несмотря на усталость, я набираюсь сил и уговариваю его подойти к открытой двери и выйти в коридор.

— Пойдем, кис-кис. Кыш. Адиос. — Я издаю несколько мяукающих звуков и хлопаю в ладоши, подпрыгивая вверх-вниз, чтобы привлечь внимание.

Ура, коридор! Как весело!

Судя по бесстрастному взгляду, который я получаю, мистер Бинкерс считает меня идиоткой.

Мои плечи опускаются.

— Ладно, — вздыхаю я, признавая поражение. — Спи на моей столешнице. Может, от нее наконец-то будет какая-то польза. То есть, если не считать моих ежемесячных показательных выступлений в департаменте полиции Западного Лос-Анджелеса. В большинстве случаев это что-то из бакалеи и замороженные ужины.

Я сбрасываю туфли на каблуках и стягиваю с бедер юбку из искусственной кожи. Она падает на бежево-серебристое ковровое покрытие, затем я вешаю сумочку на крючок на стене и иду на кухню, чтобы достать из шкафа коробку глазированных черничных поп-тартов¹¹. Я бросаю на мистера Бинкерса настороженный взгляд, когда откусываю кусочек — черствые, приторные крошки слабая замена настоящих сладостей.

Мрруууу.

Я морщу нос. Отламываю кусочек и кладу его на столешницу рядом с котом.

— Приятного аппетита.

Зажав остаток печенья между зубами, я, одетая только в трусики и топ, подхожу к оттоманке и плюхаюсь на нее. Это предмет мебели цвета настоящей рвоты — неприятного оттенка оранжевого, который никогда не вписывался в цветовую гамму, — но это было воспоминание из детства, а мама собиралась отправить ее в мусорный контейнер.

Я увезла ее с собой, нуждаясь в чем-то привычном. Напоминании о доме.

Мой взгляд скользит к дальней стене и останавливается на десятигаллонном террариуме, в котором живет мой домашний тарантул, Фестус МакГаррити IV. Я поднимаюсь с подушки, чтобы проверить его, заглядываю внутрь стеклянного вольера и любуюсь миниатюрным миром внутри. Растения, камни и ветки аккуратно расставлены, имитируя естественную среду обитания паука. Он ползает по дну, лампа обеспечивает мягкое тепло. Затем я возвращаюсь к дивану и опускаюсь на него, закрывая глаза и запихивая в рот остатки поп-тарта. Он застревает у меня в горле, как комок жевательной резинки.

Теперь это моя жизнь — непонятно откуда взявшиеся кошки, черствые пирожные, стриптиз и посттравматический синдром.

Засовывая руку между подушками в поисках пульта от телевизора, я слышу какие-то звуки из соседней квартиры. Голоса. Разговор доносится сквозь стену, отделяющую меня от одного из соседей. Я различаю низкий хриплый тон в сочетании с женским мучительным кашлем, но не могу разобрать ни слова.

Я стараюсь не обращать внимания на приглушенный диалог по ту сторону стены, потому что он напоминает мне о другой стене — белой, исцарапанной моими ногтями и залитой моими слезами, слишком прочной, чтобы сломать ее хрупкими кулаками, книгами или кружевными ночными рубашками.

Однажды я попыталась оторвать со стены фарфоровую раковину, но моих сил оказалось явно недостаточно, и она не сдвинулась с места. Иногда мне снилось, как я отрываю ее, швыряю в стерильный барьер и проделываю достаточно большую дыру, чтобы пролезть.

Это не привело бы к свободе… но я оказалась бы рядом с ним.

И это похоже на одно и то же.

Что-то трепещет у меня в груди, когда голоса становятся громче.

Мне всегда кажется, что я слышу, как он шепчет мне на ухо. Он тень, призрак — безликий образ, ставший осязаемым благодаря моей собственной вине и горю.

Я теряюсь в его последних словах, в тембре его голоса. Я представляю себе карие глаза, которые мне так и не удалось увидеть. Он часто преследует меня в моменты покоя, когда я размышляю о моей новой реальности, столь отличной от той, которую я себе представляла, мечтая выбраться из моей тюрьмы.

Не думаю, что он гордился бы мной.

Уверена, он был бы ужасно разочарован.

Я мысленно возвращаюсь к прошлой неделе, вспоминая мужчину, наблюдавшего за моим выступлением. Он курил и не сводил с меня глаз. Темные волосы, темные глаза. Молчаливый и неуловимый.

С тех пор я его не видела.

Той ночью, лежа в постели с маленьким голубым медиатором в руке, я думала, мог ли это быть он — Айзек. Мои инстинкты отозвались холодными мурашками на шее.

Но я выкинула эту мысль из головы.

Это было неправдоподобно.

Мой Айзек никогда бы не исчез на целый год, чтобы потом найти меня и ничего не сказать.

Мой Айзек никогда бы не позволил мне поверить в его смерть после всего, что мы пережили вместе.

Мой Айзек не поступил бы так жестоко.

В мире миллионы темноволосых, привлекательных мужчин. Я видела их, я рассматривала их. И всегда жестоко ошибалась.

Чем скорее я смирюсь с его потерей, тем скорее перестану оглядываться через плечо, перестану видеть его на людных улицах, перестану удивляться, тосковать и задавать вопросы каждому незнакомцу.

Его больше нет, Эверли.

Я пытаюсь стряхнуть с себя побежавшие по коже мурашки и тянусь к мобильному телефону, когда звук уведомления эхом разносится по моей необычной квартире. Мой взгляд останавливается на новом текстовом сообщении, и я вздрагиваю. Все внутри меня съеживается, как быстро увядающие цветы, их оттенки становятся серыми.

Я моргаю, узнав имя, и задерживаю дыхание.

Эллисон: Я так по тебе скучаю. Пожалуйста, вернись домой.

Откинувшись на спинку дивана, я перечитываю сообщение полдюжины раз, борясь со слезами.

Иконка Эллисон сияет передо мной, на ней изображены мы двое — с улыбками от уха до уха, щеки прижаты друг к другу, руки переплетены. У меня так и не хватило духу убрать ее. Воспоминания о том давнем дне в парке развлечений проносятся в моей голове, как ураган солнечного смеха, музыки и нерушимой дружбы.

Или мне так казалось.

Я просматриваю еще несколько пропущенных сообщений, несколько от мамы с ее ежедневными мудрыми советами. Она — мое человеческое печенье с предсказаниями.

Мама: Мы должны отпустить жизнь, которую мы планировали, и жить той, которая нам дана.

Мама: Когда жизнь дарит тебе лимоны, приготовь текилу. Или три.

Мама: Не бывает плохих дней. Есть только усвоенные уроки.

Улыбка появляется на моих губах, когда я отправляю в ответ несколько сердечек.

Я продолжаю прокручивать сообщения и натыкаюсь на еще одно, отправленное вчера около девяти вечера.

Я замираю.

В горле встает комок.

Джаспер: Мы можем поговорить? Пожалуйста. Это важно.

Он никогда раньше не писал мне таких сообщений.

Как правило, это всегда была длинная череда извинений и исполненных чувства вины просьб о прощении. Каждое сообщение я игнорировала, каждое слово выкидывала из головы. Нет смысла поддерживать отношения — мы развелись, и он с Эллисон. Я забрала деньги, доставшиеся мне при разводе, переехала почти за четыреста миль и собрала осколки своей разбитой жизни, стремясь начать все сначала.

Мне больше нет места в их мире.

Мой большой палец зависает над клавиатурой, пока я обдумываю свой следующий шаг. Любопытство терзает меня. Нерешительность завязывается колючим узлом в груди.

Мы можем поговорить?

Пожалуйста.

Это важно.

Закрыв глаза, я выключаю экран и бросаю телефон рядом с собой. Я достаю плед и сворачиваюсь калачиком на двухместном диване, позволяя усталости одолеть меня и надеясь, что сладкие сны не заставят себя ждать.

Самое важное сейчас — пережить еще один день.

Проснувшись три часа спустя, сонная и голодная, я заглядываю на кухню в поисках своего нового пушистого компаньона.

Но его там нет.

Мистер Бинкерс исчез.