Необратимость

ГЛАВА 40

Какого черта я делаю?

Дверь за мной с грохотом закрывается, заглушая музыку внутри. Через несколько секунд я исчезаю в темноте, зажав сигарету между губами и вдыхая никотиновый дым так, словно это первый вдох за последние несколько дней.

— Черт… — бормочу я на выдохе. — Я почти сделал это.

Пристально глядя на выход, я жду, когда появится эта грива диких кудрей. В любую минуту она набросится на меня. Задаст тысячу вопросов, требующих ответов. Она будет изматывать меня, пока я не расскажу ей все, в чем не хочу признаваться.

Эту работу должен делать кто-то другой.

Это не должен быть я.

Это должен быть я.

Давление нарастает в моей груди, пока не становится трудно дышать. Причины, по которым я пришел, не включают в себя разговор с ней. Я мог бы легко держаться от нее на расстоянии вытянутой руки, и она никогда бы не узнала. Но наблюдать за тем, как она танцует — источая эту опьяняющую сексуальность, владея своим телом, — меня заводит. Настолько, что в минуту слабости я выложил шесть сотен за отдельную комнату и час ее времени.

А потом реальность навалилась на меня, и я исчез.

Я бы предпочел не анализировать это.

К тому времени, как моя сигарета превращается в обгоревший окурок, она так и не появляется.

У меня дрожат руки, как будто я целый год обходился без дозы.

Да. Я в полной заднице.

Каждый раз, когда она оказывалась рядом, я терял дар речи, так что главный вопрос заключается в том, способен ли я вообще говорить с ней так, как она ожидает. Мне нужна стена, чтобы вести интимную беседу с другим человеком?

Возможно.

Мысль о том, чтобы открыться без этого барьера между нами, вызывает у меня тошноту. Тогда это ничем хорошим не закончилось, так почему же сейчас должно быть иначе, когда я даже не уверен, что способен на такую связь?

Таннер считает, что прошедший год повлиял на мою психику, заставил меня немного свихнуться. Но это побочный эффект того, что я отрезал себя от общества и последовал за психопатом в глубины преступного мира.

Под землей есть лабиринт, где монстры процветают прямо под носом у общества. А на охоту вы идете туда, где живет ваша добыча. И становитесь похожим на нее. Возможно, если бы я был более сильным человеком, более привычным к свету, я мог бы одевать этот камуфляж на время, а на следующий день сбрасывать его. Но я был рожден во тьме, и когда она увидела, что я возвращаюсь домой, то раскрыла свои объятия и с радостью приняла меня обратно.

Мне стало еще труднее вспомнить, как существовать среди обычных людей. У меня никогда не получалось, а теперь я даже не знаю, с чего начать. Как завязать обычный разговор.

Что я должен сделать, подойти и представиться?

Возможно, она думает, что я — то, что ей нужно, но не уверен, что ей понравится то, что она обнаружит.

Я достаю из пачки еще одну сигарету, погружаясь в пучину сожалений и ненависти к себе, когда что-то вибрирует у меня на бедре. Раздражение. Мой чертов телефон.

Мне не нужно гадать, кто звонит — этот номер есть только у одного человека.

Достав телефон из переднего кармана, я подношу его к уху, не отрывая взгляда от облупившейся черной краски задней двери.

— Что?

— Перестань рычать. Ты бы скучал по мне, если бы я не звонил.

Мои плечи расслабляются.

— Я сказал одно слово. Как это может быть рычанием?

— Все дело в тоне, Портер. Ты говоришь, как рассерженный подросток.

Я бросаю окурок на землю и давлю его каблуком.

— Отвали, я работаю, — бодро произносит мой голос.

— Преследование бывшей модели сложно назвать работой.

— Я ее не преследую.

— Скажи это запретительному ордеру, которым она тебя прихлопнет, если ты не объяснишься с ней в ближайшее время.

— Я выше этого. — Я не говорю ему, что чуть не сделал это сегодня. Как рушится моя решимость каждый раз, когда я оказываюсь рядом с ней. — Она не знает, что я здесь.

Да, я полон дерьма.

— Дай мне поговорить с ней. Или сам расскажи ей правду. Эта женщина не отпускает меня с крючка, потому что я не могу дать ей ответы, когда она чертовски хорошо понимает, что что-то происходит. Она не идиотка.

— Конечно, она не идиотка, — огрызаюсь я. Моя жизнь была бы намного проще, если бы она была ей. Но тогда она не была бы Эверли, и я был бы к ней равнодушен. — Мне не нужно, чтобы ты с ней говорил.

— Полегче, убийца. Это ее право — знать, что она может быть в опасности. Кроме того, это позволит нам перевезти ее в безопасное место. Обеспечить ей хоть какую-то защиту.

— Я — ее защита.

— Да, только именно из-за тебя она в опасности. — Он говорит это тем мягким тоном, который использует, когда хочет сказать что-то, что мне не понравится. Но я уже знаю. Я играл с огнем. Обрушивал ад на своего врага. Думал, что мне больше нечего терять.

Я ошибался — девушка за стеной стала чем-то большим, чем я предполагал, и он это знает. Эверли была для Винсента не более чем товаром — пока я не стал рушить его империю.

Теперь она — способ отомстить мне.

Я понял это, как только фотография попала в почтовый ящик Таннера.

Проклятье.

Пока я перебираю все возможные сценарии, решая, как лучше поступить, боковая дверь распахивается. У меня перехватывает дыхание, когда из нее выходит вышибала и оглядывается по сторонам. Он кивает через плечо, и появляется Эверли, ее волосы длиной до талии развеваются на ветру.

Черт, она — нечто необыкновенное. Даже в уличной одежде и без макияжа она — самая потрясающая женщина здесь. У меня белеют костяшки пальцев при мысли о том, сколько мудаков дрочили, думая о ней. У скольких она танцевала на коленях.

Черт. У меня проблема.

Продолжающаяся болтовня Таннера прерывает транс, в который я погрузился.

— Поскольку у меня нет специального сигнала, а ты не заморачиваешься с электронной почтой, тебе придется выслушать меня. Я подумал, что ты захочешь узнать, что проклятие твоего существования знает о твоем местонахождении. У меня есть запись с камеры наблюдения, где один из его шпионов следит за тобой… пока ты следишь за ней.

Я вздрагиваю. Я должен был заметить, что за мной кто-то следит.

— Он знал, что я приеду сюда, в этом и был смысл.

— Он надеялся, что ты приедешь. Он закинул наживку, чтобы выяснить это, и ты на нее клюнул.

— Какой я герой.

Эверли болтает с вышибалой несколько минут, кутаясь в легкую куртку, пока из облаков сыпется мелкая морось. По тому, как он жестикулирует, указывая на нее и ее телефон, становится ясно, что он пытается уговорить ее вызвать такси. Она не боится оставаться одна в темноте, не понимая, что я превратил ее в мишень.

Она просто хочет прогуляться под дождем.

Вот почему я сунул ей в сумочку перцовый баллончик, когда гримерка была пуста.

И все же она небрежно относится к своей свободе, как будто пережитое сделало ее невосприимчивой к трагедии. Мне хочется схватить ее на улице и уложить себе на колени, пока она не усвоит урок.

От одной этой мысли мой член становится наполовину твердым, что, блядь, совсем не помогает.

Сколько раз я представлял себе, как она лежит подо мной, разыгрывая ту сцену, которую я описывал ей в грязных подробностях, когда у нас не было никакой надежды воплотить ее в жизнь? Сейчас она тоже одинока, и от того, что она танцует топлес для кучки придурков, находясь вне досягаемости, мои яйца приобретают пятьдесят оттенков синего.

Но на нашем пути все еще слишком много всего. Слишком много причин, по которым мне действительно нужно закатать губу и держаться на расстоянии. Помимо того, что я не уверен, что смогу вынести отношения лицом к лицу, у меня еще бывают моменты, когда мне просто чертовски… горько. Как бы это ни было глупо, я все еще слышу имя ее мужа в своих снах.

Я доверился ей, а она выбрала другого мужчину.

Мужчину, который уже отвернулся от нее.

Иногда я не могу решить, хочу ли я трахнуть ее или заставить страдать.

Оба варианта принесут мне удовлетворение.

Таннер грубо прерывает мой внутренний конфликт.

— Меня беспокоит еще одна вещь. Почему он просто не убрал тебя, если ты у него на прицеле? Должно быть, ему нужно что-то еще.

— Это успокаивает.

— Стоит поразмыслить, однако.

— Действительно. — Я подхожу ближе к Эверли и вышибале, прижимая телефон ближе ко рту. — И я так понимаю, что после Амстердама больше нет никаких зацепок.

На заднем фоне приходит сообщение.

— Нет, — говорит Таннер. — Но я только что отправил фотографию парня, который следил за тобой.

Амстердам стал тем, что меня потрясло окончательно. Убедило изменить стратегию. Но это не закончится, пока я не сотру его с лица земли, а сейчас он решил поиграть.

Именно в Европе моя добыча перестала убегать и начала кусаться в ответ, играя в свои маленькие игры разума. Невинных жертв стало больше. Жертв, оставшихся после него.

Потом это стало личным.

Я находил тела в Бухаресте, Берлине и Амстердаме — жертв, очень похожих на Эверли, Сару и, наконец, меня. После смерти последнего — скромного механика и отца четверых детей, который не сделал ничего плохого, кроме того, что невовремя вышел из своего дома, — я вернулся в Штаты, опасаясь того, что произойдет, если я надавлю на него еще больше.

На этот раз я ушел в подполье. Мне нужно было положить конец бессмысленным смертям.

Но я ошибся в своих суждениях — Винсент любит игры больше всего, и он не хочет прекращать играть. Месяц спустя в электронном письме Таннера появилась фотография Эверли, за спиной которой отчетливо угадывался мост Золотые Ворота. Не было никаких сомнений в том, кто ее прислал, но на случай, если я засомневаюсь, в теме письма стояли эмодзи в виде песочных часов.

Тонко.

И вот теперь я здесь, слишком близко к тому, чтобы переступить черту, из-за которой не смогу вернуться. Конечно, я мог бы присмотреть за ней незаметно. Оставаясь невидимым. Но я не могу мыслить здраво, находясь так близко к ней. Я не могу…

— Получил фотографию?

— Подожди. — Я отвожу взгляд от женщины, поглотившей мое внимание, чтобы взглянуть на фотографию в сообщении Таннера. Неприметный парень в бейсболке. Неузнаваемый. Движение на периферии привлекает мое внимание, и я поднимаю взгляд в тот момент, когда вышибала исчезает из дверного проема. Эверли направляется в сторону своей квартиры, уверенно шагая с высоко поднятым подбородком. — Черт побери!

Мне хочется подойти к ней и встряхнуть. Сказать ей, что в радиусе трех кварталов может случиться такое же дерьмо, как и в радиусе трех миль.

— Поговори со мной, Портер. Что происходит? Ты знаешь этого парня?

— Нет, не… — И тут я замираю.

Когда Эверли проходит мимо, из-под уличного фонаря возле парадного входа, пошатываясь, выходит фигура, и его невнятные слова доносятся до нее, когда он приближается к ней.

— Эй, красотка, тебе нужны дополнительные чаевые?

— Кто это, черт возьми? — Моя рука медленно опускается, пока я наблюдаю за реакцией Эверли. Вздернув подбородок и расправив плечи, она качает головой, обходя его, чтобы продолжить свой путь. Костяшки пальцев моей свободной руки трещат от того, как сильно я сжимаю кулак.

— Я не хотел тебя обидеть. Просто одинокий парень, ищущий компанию. — Он идет за ней, потирая ладонью промежность.

Этот парень нарывается.

Не сводя глаз с этого придурка, я поднимаю телефон, чтобы прорычать в динамик.

— Поговорим позже. Я должен убить кое-кого. — Затем я засовываю телефон в карман и подхожу ближе, медленно и бесшумно, держась ближе к зданию.

— Давай, детка, — кричит он ей вслед, — я могу устроить тебе лучшую поездку в твоей жизни. Ты не знаешь, что упускаешь.

К несчастью для него, скоро он лишится половины зубов и, возможно, члена, если, конечно, он у него есть.

Как только Эверли сворачивает за угол, я оказываюсь перед ним, и мой кулак врезается в его лицо прежде, чем он успевает его увидеть.

Ударившись о стену клуба, ему требуется минута, чтобы вытереть лицо тыльной стороной ладони и прийти в себя. Затем, с глазами, полными злобы, и кровью, текущей из носа, он пристально смотрит на меня.

— Кто ты, блядь, такой?

Мне кажется, или этот говнюк мгновенно протрезвел?

— Ты искал компанию. — Я хватаю его за горло и отрываю от земли. — Я и есть компания.

Я тащу его в самый темный угол соседней стоянки подержанных автомобилей и бросаю на землю. Он остается там, кашляя и отплевываясь, а я стою над ним.

— Убеди меня, что у нас нет общего друга, который послал тебя следить за моей задницей.

— Ты под кайфом, что ли? Мне не нужна твоя задница. — Он кивает в ту сторону, где исчезла Эверли, и ухмыляется, как идиот, мечтающий о смерти. — Мне нужна ее.

И все.

Я выплескиваю всю свою ярость, которую сдерживал до сих пор, пока он не теряет сознание.

Если я продолжу, он может не прийти в себя.

Дрожа от усилий, которые требуются, чтобы остановиться, я достаю телефон, открываю фотографию и подношу ее к его лицу.

Черт возьми, я надеялся убить двух зайцев одним выстрелом.

Если не считать того факта, что этот мудак сейчас выглядит так, словно его пропустили через мясорубку, я не думаю, что это тот же самый парень. По правде говоря, трудно сказать наверняка, но сомнений достаточно, чтобы не прикончить его, хотя мне этого чертовски хочется.

Оставив его истекать кровью на парковке, я тороплюсь догнать Эверли. Черт, как же я ненавижу эту ее новую работу. Почему она не может сидеть где-нибудь в лаборатории и изучать жуков? Если я начну выбивать дерьмо из каждого придурка, который не так на нее посмотрит, это быстро выйдет из-под контроля.

Стриптизерши зарабатывают на жизнь тем, что мужчины смотрят на них не так, как надо.

Я догоняю ее как раз в тот момент, когда она открывает дверь своей квартиры, не подозревая, что я чуть не убил пьяного придурка из-за нее. К счастью для него, она цела и невредима.

Вскоре я отправлюсь в свой мотель за углом, а пока перевожу дух, направляясь к месту, где я провожу больше времени, чем она, вероятно, была бы рада узнать. Напротив ее окна есть ряд деревьев, за которыми я могу спрятаться, трава примята от времени, которое я провел, наблюдая за ней.

Если бы она вышла сюда, то увидела бы, что это место усеяно окурками.

Жалюзи на окнах ее квартиры закрываются, оставляя по краям крохотные полосы золотистого света. Раньше она этого не делала. Интересно, не подсказывают ли ей инстинкты, что за ней кто-то наблюдает?

Догадывается ли она, кто это может быть? Мой взгляд задерживается на несколько секунд дольше, чем нужно.

Муррр.

Черный кот сидит у ее входной двери, протестуя против дождя. Выглядит обиженным, что его оставили по эту сторону двери. Я замечал, как он вбегал и выбегал из комплекса за другими жильцами, так что, наверное, он кому-то принадлежит.

Морось усиливается, превращаясь в крупные капли. Похоже, в этом году сезон дождей наступит рано.

Муррр.

Животное смотрит на меня так многозначительно, что я почти слышу его мысли:

— Почему ты просто стоишь здесь, тупица? Разве ты не видишь, что я промок?

От света одинокого фонаря над дверью его мокрая от дождя шерсть блестит, когда я подхожу и смотрю вниз. Медленно вытянув одну переднюю лапу, он выпускает когти и запускает их в мои джинсы.

— Ладно, я понял намек. — Я лезу в карман куртки, достаю ключ, отпираю дверь и держу ее открытой, пока он не проскальзывает внутрь.

Мысль о том, чтобы последовать за ним, подняться наверх и постучать в ее дверь, заставляет меня задуматься. Что бы она сделала? Что самое страшное может случиться, если я пойду и представлюсь?

Я невесело усмехаюсь.

Может быть, она думает, что после нескольких откровенных признаний перед лицом смерти она знает, кто я такой. Но от того, что я раскрыл ей несколько темных секретов через стену, правда не изменится.

Смогу ли я когда-нибудь стать достаточно хорошим для такой женщины, как она?

Нет.

Я смотрю, как струйки воды стекают по металлической ручке, собираются в капли, которые дрожат и падают в лужу на бетоне. На подъезд, уставленный почтовыми ящиками. На кота, взбегающего по лестнице.

Затем я делаю долгий, медленный вдох через нос и отпускаю ручку.

Она закрывается, надежно запирая Эверли внутри.

И я отворачиваюсь.