Необратимость

ГЛАВА 7

Ослепительные лампы дневного света, как всегда, будят меня. Сегодня им помогают крики женщины из камеры напротив.

— Не трогай меня! — кричит голос. — Не прикасайся ко мне, черт возьми!

Мое сердце замирает.

Остатки сна улетучиваются, когда я вскакиваю на ноги и бросаюсь к огромной металлической двери, прижимаясь к ней ладонями и лбом. Серая и холодная. Стерильная.

Я сгибаю пальцы, ногти царапают поверхность.

— Пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня… остановитесь! Боже, прекратите!

— Какого хрена? — раздается голос Ника, за которым следует удар кулаком. — Кто это?

Я сглатываю.

— Я не знаю.

— Что?

— Я не знаю, — повторяю я громче. — Сиди тихо.

Он так и делает.

Мои веки опускаются, когда я прижимаюсь ближе, желая дотянуться до нее. Тошнота захлестывает меня и оседает в желудке, пока я слушаю, как она умоляет сохранить ей жизнь. Я не уверена, кто там с ней, поскольку видела лишь несколько человек, которые входили и выходили из этой комнаты.

Хранитель времени. Роджер. Медсестры. Рыжеволосый парень — Ник сказал, что его зовут Дольф.

Однажды я видела доктора, который навис надо мной, когда я лежала после наркоза, вытянувшись на холодном стальном столе, с закрепленными в фиксаторах ногами. Редкие пряди совершенно белых волос украшали его голову по бокам, оставляя макушку лысой, а уши торчали из головы, как паруса, ловящие ветер на потрепанном корабле. Он был мерзким и похожим на крысу, но в тот момент я чувствовала себя крысой. Научным экспериментом. Ничем иным, как уязвимым существом, находящимся во власти его пристального взгляда, и лишенным всяческого достоинства.

Мое ухо по-прежнему прижато к двери. Крики таинственной женщины переходят в душераздирающее рыдания, и до меня доносится низкий, незнакомый голос.

— Она идеальна.

— Фантастика. — Хранитель времени. — Я так и думал, зная ваш тип.

Другой мужчина издает сдавленный смешок.

— Как быстро мы сможем это сделать?

— Я подготовлю ее через десять минут. Сначала мы позаботимся об окончательном расчете.

В сердце молнией ударяет ужас.

Десять минут.

Почему у меня есть годы, а у этой женщины — всего десять минут?

Я гадаю, сколько осталось Нику, когда меня настигает какофония ужаса и шума.

Панический визг женщины. Далекие удары и мучительные крики, доносящиеся из других камер. Мое бешеное сердцебиение душит меня.

— Боже мой, пожалуйста! Нет, пожалуйста, нет!

Шаги. Бормотание. Тошнотворный смех.

— Какого черта! Какого ч…

Ее голос обрывается, а затем раздается громкий удар.

Я представляю, как ее тело падает на землю.

Я отхожу от двери и провожу руками по своим отросшим волосам, цепляясь ногтями за спутанные пряди. Стук и грохот стихают, и жуткая тишина сменяет саундтрек из фильма ужасов.

Ник молчит, что меня удивляет.

Я привыкла к крикам, стенаниям и бессмысленным угрозам — особенно со стороны пленников-мужчин. Они никогда не задерживаются надолго. И чем громче они кричат, тем меньше у них времени. Учитывая сдержанный нрав Ника и его склонность к неуместному сарказму, часть меня задается вопросом, не проходил ли он через нечто худшее.

Это невозможно.

Я подхожу ближе к разделяющей нас стене, мой нос в дюйме от нее.

— Ты послушался меня, — говорю я ему. — Ты вел себя тихо.

Долгая пауза.

— Какая, черт возьми, польза от крика?

— Я не знаю. Какая польза была вчера?

Он ничего не отвечает, и я гадаю, ухмыляется он или хмурится.

— Ты когда-нибудь пробовала взломать эту штуку? — наконец спрашивает он.

— Конечно. Мы все пробовали. — Я постукиваю ногтем по белой перегородке и тру свои потрескавшиеся губы. — Не трать силы, ты только навредишь себе. Она чем-то укреплена.

— Понятно.

— Как спалось?

Цепь Ника коротко звякает, и я представляю, как он сидит на своем матрасе, пытаясь устроиться поудобнее в самом неуютном месте на земле.

— Дерьмово. Ты разговариваешь во сне.

Я моргаю, глядя на стену, и хмурю брови.

— Нет.

— Мм.

— Нет. — Я подхожу к своей кровати, опускаюсь на колени и медленно двигаюсь вперед. — Затем прочищаю горло и добавляю: — Что я говорила?

— Поскольку это не имело отношения к тому, как выбраться отсюда, я не стал делать заметок. Почему у тебя нет цепи?

Он наблюдательный, хоть и неприятный.

— Причина в том, что я здесь уже два года.

— И ты не пыталась сбежать? Почему? У тебя должно быть подобие мозга, раз продержалась так долго. Неужели здесь настолько вкусная еда?

Откидывая с лица спутанные пряди волос, я поворачиваюсь и прижимаюсь спиной к стене.

— У меня не было возможности.

— Тебе отрезали ноги?

— Я покладистая. Вот почему я еще жива.

— Бездействие никогда не приводило к победе в войне.

Я натягиваю сорочку на колени и прислоняюсь головой к стене.

— Я пыталась, в самом начале. Но во мне пять футов два дюйма⁵ и сто пятнадцать фунтов⁶. Сейчас, наверное, меньше. Борьба привела лишь к тому, что меня заковали в цепи и морили голодом, так что мне ничего не оставалось, как играть в долгую, используя как инструмент свой разум, а не силу. У меня нет ни единого шанса против этих людей.

Я понимаю, что подчинение ни к чему не приведет, но оно позволяет мне дышать, а дыхание — единственная сила, которая осталась у меня в этом безжалостном аду. Пока я дышу, остается хоть капля надежды, что однажды я увижу другую сторону этих стен.

Если бы только Джаспер ждал меня.

Боже, я не могу об этом думать.

О нем.

В самом начале я требовала от Хранителя времени правды. Я бросалась на него, выкрикивала угрозы, сыпала проклятиями, рыдала, пока у меня не пропал голос. Я был неумолима в своей боли. Но все, что я получила, — это цепь на лодыжке и никаких ответов.

Я все равно не могла ему доверять.

Поэтому я цеплялась за надежду — надежду на то, что Джаспер все еще жив, все еще ищет меня.

А потом появилась Мэри — детская медсестра, сидевшая по другую сторону нашей общей стены. К тому времени я провела здесь уже пару месяцев, расспрашивая других жертв. Но все они, как мужчины, так и женщины, замыкались в своем молчании. Я не могла винить их за то, что им не было дела до какой-то незнакомки, когда они оказались в ловушке того же кошмара. Некоторые даже не были местными жителями, их похищали из других штатов, и они не знали о моем случае.

Но Мэри знала.

И ее слова до сих пор преследуют меня, отдаваясь эхом, как мрачная панихида.

— Джаспер Кросс, верно? Он был твоим мужем? — спросила она, ее голос был тихим и осторожным, как будто правда могла сломить меня. — Ты та модель, которая пропала?

Был.

Это слово взорвалось в моей груди.

— Да, да… С ним все в порядке? О нем говорили в новостях? — Я бросилась к стене, колотя кулаками, слезы застилали мне глаза. — Он выжил?

Ее молчание затягивалось, становилось удушающим, пока не рухнуло под тяжестью моего отчаяния. Когда она заговорила снова, ее слова высекли в камне мой самый большой страх.

— Ну, его показывали в новостях, но… он не выжил. Его нашли мертвым на месте преступления. Мне очень жаль.

Земля ушла из-под ног. Мой мир не просто сгорел — он распался, оставив после себя лишь пепел жизни, которую я никогда не смогу вернуть.

Тогда я действительно смирилась. Стала покорной, покладистой и нетребовательной.

Но время прорвало пузырь отчаяния, и я знаю, что мне еще есть за что держаться — Эллисон, моя мать, друзья, любимые люди и бесконечное множество возможностей, которые ждут момента, когда я вплету их в свое светлое будущее.

— Если я увижу реальный выход, я им воспользуюсь, — наконец говорю я, сжимая колени вместе. — У меня есть только один шанс, чтобы все исправить. И нужно правильно выбрать время.

Ник ворчит.

— Самое подходящее время — сейчас, потому что вчерашний день уже закончился. И позавчерашний. И…

— Кто такая Сара?

В ответ я слышу только молчание. Нику нравится задавать вопросы так же, как и уклоняться от них. Мне интересно, как он жил за пределами этого места. Кем он работал? Были ли у него близкие друзья, семья, мечты? Каждому есть что терять, что оставлять позади.

И именно это делает ситуацию такой трагичной.

Я обдумываю свои следующие слова, когда клавиатура на моей двери оживает. Мои глаза расширяются, и я вжимаюсь в стену за спиной, касаясь ее губами, когда поворачиваю голову в сторону.

— Не шуми. — Это шепот, но достаточно четкий, чтобы он услышал. — Я разберусь с этим.

Роджер входит с тарелкой завтрака, одетый в свой обычный наряд — темно-синюю обтягивающую рубашку, брюки, ремень, тяжелые ботинки. Глаза чернее безлунной ночи.

Я вскакиваю на ноги и накручиваю прядь волос на палец, изображая жгучую радость.

— Доброе утро, Роджер.

Он хмыкает в ответ.

Мое приветствие звучит бодро, я выпрямляю спину, выставляю грудь и складываю руки перед собой. Его взгляд медленно скользит по моим изгибам, задерживаясь на темных ареолах, виднеющихся сквозь тонкую ткань сорочки. Верхний свет отражается от его лысой головы, и от него пахнет, как всегда, — табаком и отбеливателем.

— Похоже, утро было интересным, — продолжаю я, изобразив приятную улыбку.

На его губах мелькает ухмылка, а его взгляд наконец-то поднимается к моему лицу. Он почти никогда не говорит, но я уверена, что он неравнодушен ко мне. Он приносит мне разные вещи: безделушки, бижутерию, угощения. Когда-нибудь я планирую использовать это в своих интересах.

Но только когда придет время.

Роджер закрывает за собой дверь, и мои плечи расслабляются. Я жду дня, когда он оставит ее открытой на достаточное время, чтобы я успела проскочить под его массивной рукой и сбежать.

Наклонившись, он опускает тарелку с едой рядом с моим матрасом. Аккуратно нарезанные ломтики яблока и кусочки ананаса.

Сейчас осень.

Где-то там, снаружи, листья становятся красными и золотыми, а я заперта внутри этого монохромного пузыря.

— Спасибо. Выглядит очень аппетитно. — Я снова улыбаюсь ему, почти флиртуя. Две недели назад он тайком принес плитку шоколада. Это не было свободой, но на вкус было похоже. — А Ник тоже будет есть?

Он не отвечает, но я и не ожидала.

Его глаза-бусинки смотрят на меня с жалостью и вожделением. Потянувшись в передний карман брюк, он достает маленький браслет дружбы, сплетенный из бирюзовой и лавандовой пряжи. Три бусины перекатываются между его толстыми пальцами, и я смотрю на буквы, предполагая, что это чьи-то инициалы.

У меня сводит желудок, но я не хочу этого показывать.

В углу моей комнаты хранится целая куча сувениров. Разноцветные украшения, заколки и даже сверкающий голубой гитарный медиатор. Это то, что осталось от жертв.

Болезненные, омерзительные подарки.

Бросив последний похотливый взгляд на мою грудь, Роджер швыряет мне браслет и, повернувшись, направляется к двери, чтобы провести ключ-картой по считывающему устройству.

Бип.

Пластиковая карта используется для выхода, а четырехзначный PIN-код позволяет войти.

Четыре цифры. Я пытаюсь их запомнить.

3, 2, 4…8.

Последняя цифра все еще ускользает от меня. По эту сторону двери это знание не принесет мне никакой пользы, но это не значит, что никогда не потребуется. Все, что у меня есть, — это время, чтобы наблюдать и запоминать.

Как только дверь закрывается, я бросаюсь к стене, отделяющей меня от Ника. Я прижимаюсь к ней ладонями, растопырив пальцы, и с любопытством прикладываю ухо к поверхности.

Я жду, мой пульс скачет, пока я делаю неглубокие вдохи.

Затем я слышу звук.

Дверь Ника открывается.

Завтрак.

Мои глаза вспыхивают от радости, когда я понимаю, что Ник будет рядом еще какое-то время. Для меня это не должно иметь значения, учитывая, что он был грубым, бессердечным и жестоким… но он — человек. Такой же, как и я, и я не пожелала бы его дальнейшей участи даже своему злейшему врагу.

Звук пластиковой тарелки, звякающей о кафель, звучит для меня как музыка. Двое мужчин не произносят ни слова, я слышу только шарканье ног и шуршание.

И в тот момент, когда дверь закрывается, я слышу, как тарелка ударяется о стену. Конечно, они не стали бы давать ему что-то бьющееся, что можно использовать в качестве оружия.

Я вздрагиваю.

— Тебе стоит поесть.

— Странно, но я не голоден.

— Это хороший знак. Это значит, что ты пока остаешься здесь.

— Ура.

Вздохнув, я прислоняюсь лбом к стене.

— Некоторых не кормят, а значит, их время ограничено часами. Днями, если повезет.

— Повезет, — передразнивает он ядовитым тоном. — Та так думаешь обо мне?

— Тебе повезло больше, чем той женщине из камеры напротив сегодня утром.

— Ты ее знала? Кто она?

— Я никого здесь не знаю. Только тебя и тех, кто был в этой комнате до тебя.

Цепь Ника волочится по полу, как ржавый якорь, каждое звено наливается тяжестью от пугающего, неизвестного будущего. Я представляю, как он собирает с белой плитки остатки яичницы.

— Этот парень прикасался к тебе?

Я качаю головой, хотя он этого не видит.

— Нет.

— Он тебя не насиловал?

— Никогда.

— Почему?

— Ты задаешь много вопросов. — Я опускаюсь на свою кровать и тянусь к тарелке, засасывая в рот кусочек ананаса. — Ты адвокат?

Он усмехается.

— Нет, у меня есть душа.

— Хорошо. Я в этом сомневалась.

— Ты не первая.

Я не могу сдержать легкой ухмылки. Искренняя и добровольная — такая редкость. Засунув в рот кусочек фрукта, я прислоняюсь спиной к стене и скрещиваю ноги в лодыжках.

— Я никогда не подвергалась сексуальному насилию, — говорю я. — Как я уже сказала, я — товар. Мое предназначение в другом. Если я забеременею, я стану бесполезной для их покупателя, и тогда эти стервятники не получат денег. Это бизнес.

Он хмыкает, как будто обдумывает мой ответ.

— Ты флиртовала с людоедом.

— Он — потенциальный способ выбраться отсюда. У Хранителя времени нет совести, нет сердечных струн, за которые можно было бы ухватиться. Роджер проявляет слабость, и я использую это в своих интересах, когда смогу. Я ему нравлюсь.

— Хранитель времени. — Ник произносит это имя, издавая односложный смешок. — Звучит как имя самовлюбленного суперзлодея из далекой-далекой вселенной. Пожалуйста, скажи мне, что он сам себя так не называет.

— Нет. Я не знаю его настоящего имени. Когда я только попала сюда, он сказал мне, что он мой хранитель, и я придумала это имя. Он определяет нашу судьбу, то, сколько времени нам осталось в этом мире. — Ананас становится кислым на моем языке и по вкусу напоминает бензин, проникая в горло. — У него есть эти… песочные часы.

— Что, эта игрушка у него на поясе?

— У него их несколько. Он ставит песочные часы в комнате, когда время его жертв истекает, как обратный отсчет до их смерти. Это ужасно.

Глаза щиплет.

В голове проносятся преследующие меня воспоминания. Крики и мольбы, раздирающие горло. Женщине по имени Кара перенесла это тяжелее всего, она пыталась задушить себя цепью на лодыжке, прежде чем песчинки закончились. Должно быть, за ней наблюдали, потому что прошло всего несколько мгновений, прежде чем дверь с грохотом распахнулась и ее схватили, она так билась и кричала, что мои собственные легкие сжимались от ее ужаса.

Меня пробирает дрожь, и я отодвигаю тарелку с едой в сторону, аппетит пропадает.

Тон Ника немного смягчается.

— Что у тебя там есть, Беверли? Моя комната почти пустая.

Я игнорирую намеренную путаницу в именах и тянусь за браслетом, брошенным на матрас, проводя подушечкой большого пальца по аккуратно вывязанным участкам пряжи.

Кто-то потратил время, чтобы сделать его. Он был кому-то дорог.

Теперь он будет дорог мне.

— Матрас, подушка, одеяло, — говорю я тихим шепотом, едва ли достаточно громким, чтобы было слышно через стену. — Туалет. Раковина. В шкафу есть несколько сорочек и всякие мелочи. Два полотенца. Есть книги. Исторические романы восьмидесятых и девяностых годов.

— Захватывающие.

— Я люблю читать. Я вообще люблю истории. Это помогает скоротать время. — Мой взгляд устремляется в угол комнаты, где неровной стопкой лежат потрепанные романы. — Ты читаешь?

— Да. Людей.

И снова мне становится интересно, кем он работает.

Может психологом?

Нет, у него нет врачебного такта.

— Чем ты зарабатываешь на жизнь?

— Чем попало.

— Это неопределенно. И довольно сомнительно. — Я поджимаю губы. — Мы говорим о… криминальных вещах?

— Нет, и я оскорблен.

Он не обиделся.

— На самом деле, — продолжает Ник, растягивая слова. — Я супергерой, и я здесь, чтобы сразиться с гнусным Хранителем времени и всех спасти.

Я вздыхаю и не могу понять, он меня больше раздражает или забавляет.

— Похоже, ты тоже любишь истории.

— Нет. Ты можешь быть рассказчиком, а я — вынужденным слушателем.

Я смотрю на стену перед собой.

— Восхищенным слушателем, — поправляется он. — Именно это я имел в виду. Пожалуйста, продолжай.

— Ладно. Прекрасно. — Откинувшись назад, я поднимаю голову и смотрю в потолок, пока мои глаза не закрываются. Я принимаю его просьбу за чистую монету, все еще проводя большим пальцем по браслету дружбы.

— У меня в руке браслет. Фиолетовый с бирюзовым. В центре вплетены бусины с тремя буквами: Д, М, А.

Ник ничего не говорит, и я предполагаю, что он в замешательстве. Обдумывает мои странные слова, удивляясь, почему я упомянула о браслете.

Я продолжаю рассказывать одну их историй, которые всегда крутились у меня в голове. Даю им жизнь, делаю их реальными. Эти люди когда-то были настоящими. Они заслуживают второго шанса, даже если это выдуманная сказка.

— Дезире Мари Андерсон. Вот что означают эти инициалы. Его сделала для нее младшая сестра. Джесси. Они были лучшими подругами, и я знаю, что когда-нибудь Джесси получит этот браслет обратно, зная, что ее сестра носила его. Даже в последние минуты жизни. — Я сжимаю браслет в липкой ладони, продолжая свой рассказ. — Дезире была ветеринаром. Она любила животных. У нее было сильное и чуткое сердце, а старые собаки всегда заставляли ее плакать.

— Что за бред ты несешь?

— Роджер принес мне его сегодня утром. Он приносит мне вещи.

— Что он тебе приносит?

— Много всего. У меня в углу комнаты куча личных вещей. — Я бросаю взгляд на разные предметы, груду безделушек ярких цветов. — Он забирает их у жертв и отдает мне… после.

За стеной звякает цепь.

— После того как они умирают, ты имеешь в виду.

— Да, — тихо соглашаюсь я. — Похоже на то. — На мгновение повисает тишина, пока она не становится слишком тяжелой. Истории — лучший способ занять мои мысли, поэтому я продолжаю с того места, на котором остановилась. — Я думаю, что браслет был у Дезире. Девушки, которая кричала. Она была красивой. Длинные темные волосы и большие глаза принцессы из мультфильма. Она была похожа на Жасмин из «Аладдина».

— Итак, ты хочешь сказать, что сошла с ума.

Я хрипло смеюсь.

— Можно подумать, что я сошла с ума, верно? К сожалению, он все еще в полном порядке. Иногда мне хочется, чтобы это было не так.

— Что еще у тебя есть?

— Резинки для волос. Заколки. Косметика. Кольца и ожерелья. Есть полароидный снимок бигля, сидящего перед яблоней. Похоже на старую фотографию. — Мой взгляд останавливается на другом предмете, отличающемся от остальных.

— Но не это моя любимая вещь.

— У тебя есть любимый сувенир умершего человека?

Я мягко улыбаюсь, уже сочиняя новую историю.

— Да.

— И что же это? — Его голос звучит настороженно.

Музыка оживает в моем сознании. Аккорды, ноты, полузабытые мелодии. Мне так многого не хватает в жизни, но музыка занимает первое место в этом списке. Странно думать, что каждый день создается новая музыка, а у меня нет возможности ее услышать.

Я смотрю на сверкающий сувенир, яркого-голубого цвета.

По форме напоминает каплю.

— Гитарный медиатор.