Необратимость

ГЛАВА 47

Я сижу, закинув ноги в носках на уродливую оранжевую оттоманку, и смотрю на свой мобильный телефон, зажав за щекой вишневый леденец. Телевизор мерцает на заднем плане, громкость убавлена до минимума, идет какой-то модный фильм Netflix, к которому я потеряла интерес после пяти минут просмотра.

Снаружи, сквозь приоткрытые жалюзи, доносится автомобильный гудок, и я раскусываю конфету.

Мрроу.

Мистер Бинкерс сворачивается калачиком у меня на коленях, его мягкая шерстка действует как успокоительное, когда я провожу пальцами у него между ушами. Ноябрьский дождь хлещет по оконному стеклу, стекая вниз неумолимыми косыми струями. В Сан-Франциско начинается сезон дождей.

Вздохнув, я снова смотрю на экран телефона, мои глаза останавливаются на одном имени.

Айзек добавил свой номер в мой телефон в отеле два дня назад, наказав звонить или писать ему, если я почувствую опасность. Он ничего не сказал о том, чтобы я писала ему из чувства вины, но груз моей совести стал слишком тяжелым, и я написала ему вскоре после того, как Джаспер подвез меня до моей квартиры, и рассказала о деловом ужине. Он прочел и ничего не ответил.

Теперь его имя снова светится передо мной, и я не могу избавиться от искушения. Вероятно, он не предполагал, что я буду пялиться на его имя только потому, что я запуталась в мыслях о нем — дерзком, непредсказуемом и тем не менее, почему-то заставляющем меня чувствовать себя в большей безопасности, чем когда-либо.

Я перекладываю леденец за другую щеку, большой палец зависает над его контактом, а затем я прижимаю телефон к груди, надеясь притупить боль, которая возникает от его имени, даже когда я не смотрю.

— Что ты думаешь, мистер Бинкерс? У меня есть к нему чувства?

Это преуменьшение.

Я чувствую к нему что-то с тех пор, как он назвал меня Пчелкой и обнажил свою душу через белую стену, его голос пробился сквозь мою пустоту, как спасательный круг.

Кот довольно урчит у меня на коленях, его мягкая шерсть греет мою руку. Я сдерживаю улыбку.

— Да, — бормочу я, поглаживая его уши. — Наверное, ничем хорошим это не закончится.

Откинувшись назад, я открываю новое сообщение и скольжу пальцами по клавиатуре.

Я: Привет.

Он читает его почти мгновенно. Мой пульс учащается, пока я жду ответа.

Айзек: ?

Я хмурюсь.

Я: …Я не знала, что «привет» должно сопровождаться чем-то еще.

Проходит несколько секунд, пока мои зубы сжимаются вокруг конфеты.

Айзек: Ты в порядке?

Я: Да

Потом я добавляю:

Я: Думаю о тебе.

Мое сердце бьется в предвкушении.

Он не очень-то разговорчив. И не любит делиться. И, возможно, не любит переписываться.

Мы никогда не стали бы ходить на свидания за ужином или обмениваться слащавыми сообщениями с пожеланиями доброго утра. И все же что-то в этом есть… правильное. Как будто все, что у нас будет, будет чистым и настоящим, сотканным из моментов, которые никто другой не сможет понять.

Несовершенно совершенным.

Его ответ приходит через минуту.

Айзек: Я голый?

Я с хлопком вынимаю конфету изо рта и ухмыляюсь.

Я: Ты мне скажи.

Айзек: Легко выполнимо.

Я наблюдаю за тем, как его пузырьки то лопаются, то двигаются, но отправляю ответ до того, как приходит его сообщение.

Я: Ты сегодня занят? Я хочу приготовить тебе ужин.

Пузырьки замирают и исчезают. Струи дождя бьют по зданию, усиливаясь при порывах ветра. Я глубже вжимаюсь в диван, ожидая ответа и чувствуя себя более уязвимой, чем думала. Для него это может быть просто секс — знакомое тело, согревающее постель, отношения, построенные на хрупкой связи и запутанной истории, но что-то подсказывает мне, что это нечто большее.

Это чувствовалось в том, как он обнимал меня, когда моя щека прижималась к его груди, когда я дремала в его объятиях, как он открылся и поделился со мной большим, чем я когда-либо могла себе представить. В его обещании защитить меня и собственными руками лишить жизни нашего похитителя.

Он поклялся, что убьет его… ради меня.

Его пузырьки снова оживают.

Десять секунд. Пятьдесят секунд. Две минуты.

Должно быть, он пишет диссертацию.

И тут мой телефон пикает.

Айзек: К.

Я моргаю, глядя на экран.

Согласно всем статьям об отношениях, которые когда-либо были написаны, это универсальный код для «ты ему просто не нравишься». Но в случае с Айзеком я понятия не имею, что это значит. Он может появиться у моей двери через двадцать минут, чтобы поужинать, материализоваться в моей спальне в два часа ночи для быстрого секса или никогда больше со мной не разговаривать.

Тяжело вздохнув, я бросаю телефон рядом с собой, а мистер Бинкерс спрыгивает с моих коленей и убегает на кухню. Независимо от намерений Айзека, я хочу есть и приготовлю ужин.

Я вспоминаю давний разговор в наших камерах, когда он упомянул, что скучает по куриному пирогу в горшочке, который готовила его сестра, утверждая, что это «единственный вид пирога, который стоит есть». Воспоминание смягчило его обычно сдержанный тон, и я представила, какое тепло он испытывал, просто думая об этом.

При воспоминании о том дне на моих губах появляется улыбка. Это был крошечный огонек, светлячок в темноте. По правде говоря, я думаю, что это был определяющий момент для него — для нас обоих.

Разобравшись с конфетой и порывшись в холодильнике, я раскладываю ингредиенты на кухонном столе, пока мои ноги остывают на потертой плитке. Как раз в тот момент, когда я беру коробку с охлажденным коржом для пирога, раздается стук в дверь. Мои пальцы сжимают коробку, и я задаюсь вопросом — это Айзек или кто-то другой?

Хранитель времени все еще где-то там, — кричит мой разум.

Это очень в его духе — постучать.

Но тут из-за двери доносится голос, который мгновенно успокаивает меня.

— Это я.

Облегченно вздохнув, я пересекаю квартиру и открываю дверь. Айзек стоит на пороге, его мокрые волосы прилипли ко лбу, он прижимается плечом к косяку и смотрит на меня. Я одета не так, чтобы произвести впечатление: облегающая розовая майка и мешковатые белые спортивные штаны, волосы заплетены в косу, перекинутую через плечо. Его глаза останавливаются на косе, в его взгляде мелькает что-то темное и собственническое, как будто он уже представляет, как обхватывает ее пальцами, сильно дергает и использует как своего рода причудливую петлю.

Затем он переключает свое внимание на коробку с коржом для пирога, прижатую к моей груди.

— Хороший выбор.

Мои губы растягиваются в улыбке, когда я отступаю в сторону, позволяя ему войти.

— Я не знала, придешь ли ты.

— Я сказал, что приду, — говорит он, переступая порог и стряхивая капли дождя с волос.

— Твой ответ был неопределенным.

— Правда? — Он фыркает, пряча руки в карманы своих влажных синих джинсов. — Думаю, в следующий раз я отправлю тебе миллиард эмодзи.

Я закрываю дверь и поворачиваюсь к нему лицом.

Какое-то мгновение мы смотрим друг другу в глаза, и меня захлестывает волна уязвимости. Айзек стоит в моей квартире, ожидая, пока я приготовлю ему ужин, и это кажется… интимным. Даже более интимным, чем те компрометирующие позы, которые мы разделили две ночи назад, что кажется нелогичным. И все же с каждым взглядом, каждым прикосновением и каждым разделенным моментом эмоциональная связь между нами становится все глубже и глубже, и я не могу понять ее до конца.

Нервная энергия переполняет меня, заставляя мои слова звучать неуверенно.

— Эм… ты говорил, что скучаешь по куриному пирогу.

Он слегка хмурится, бросая взгляд на коробку с коржом, зажатую у меня подмышкой.

— Ты помнишь об этом?

Кивок.

— Сара готовила его для тебя.

При звуке ее имени он заметно напрягается и сглатывает.

Он не отвечает.

— В общем, я подумала, что мы могли бы поговорить. Ну, знаешь… пообщаться. — Прикусив губу, я прохожу мимо него на кухню, заставленную шкафами. — В одежде?

— Не понимаю вопроса.

Я ухмыляюсь, доставая ингредиенты из упаковок.

— Ты быстро добрался, — говорю я. — Я помешала твоему преследованию?

— Я был неподалеку. — Айзек бросает взгляд на кухонный высокий стул, как будто если он сядет, это как-то усугубит момент. Придаст нашим отношениям новый вес, другой смысл. Спустя мгновение он садится, упираясь локтями в столешницу.

— Как прошло свидание?

Отводя глаза, я качаю головой и достаю нож для разделки.

— Я же говорила, что моя встреча с Джаспером — это не свидание.

— Ты надела платье?

— Нет. Толстовка и джинсы.

— Волосы распустила?

Я удивленно смотрю на него и кладу стебель сельдерея на разделочную доску.

— Да.

— Он покойник.

У меня вырывается смешок.

— Поверь мне, я не заинтересована в возобновлении отношений. Это был чисто деловой разговор. Платонические отношения.

Он следит за тем, как нож нарезает овощи.

— Так в чем же был смысл?

— Завершение, я думаю. И он хочет, чтобы я вернулась в модельный бизнес. — Я разворачиваю пачку масла. — Я подумываю об этом.

Айзек складывает руки под подбородком, наблюдая за тем, как я порхаю по кухне.

— Почему?

— Не знаю. Некоторые аспекты индустрии казались удушающими и пустыми — люди, отдающие приказы, отрепетированные позы и улыбки, — но бывали моменты, когда я чувствовала себя частью чего-то большего. Я не был невидимкой. Люди видели меня, понимаешь?

Его брови сходятся на переносице.

— И этого достаточно, чтобы ты захотела вернуться?

— Не совсем, — признаю я, прижимаясь к столу. — Скорее… Я не хочу провести остаток жизни, гадая о том, как бы все повернулось, если бы я продолжила занималась этим. Что, если я смогу сделать это на своих условиях? — Я пожимаю плечами, отводя взгляд. — В пятницу состоится большой подиумный показ. Джаспер потянул за ниточки, чтобы я приняла в нем участие. Думаю, я хочу попробовать, а потом решить, подходит ли мне этот путь.

Его выражение лица мрачнеет.

— Ты хочешь отправиться в путешествие по дорогам памяти со своим бывшим?

Нахмурившись, я качаю головой.

— Нет, это не так. Он не будет представлять меня в профессиональном плане. И в личном плане между нами все кончено. Он с Эллисон, а я с… — Мои слова обрываются на полуслове. Я моргаю и прочищаю горло. — Шоу пройдет здесь. Оно будет идти только один день. И, возможно, я просто хочу доказать себе, что больше не собираюсь убегать.

— А как же жуки?

— Жуки? — Я морщу нос.

— Да. Эверли, которую я знаю, — ученый. Она мечтает об открытии новых видов жуков и бабочек, а не о модных тенденциях.

Я делаю паузу, обдумывая это заявление.

Это то, чего я хочу.

Но это кажется далеким воспоминанием, омраченным беспомощностью, которую я испытала в плену. В этом жестоком, темном месте, охваченная отчаянием, я жаждала свободы, чтобы исследовать, делать открытия, которые имели бы значение. Я хотела помогать людям, нести свет в мир любым доступным мне способом.

Сейчас, когда я стою здесь, груз моих несбывшихся мечтаний ощущается тяжелее, чем когда-либо. Еще одно печальное напоминание о том, кем я была раньше.

— Я действительно этого хочу, — говорю я, восстанавливая дыхание и возвращаясь к нарезке овощей. — Я хочу помогать людям, менять жизни. Но это выходит за рамки энтомологии. Я хочу быть голосом тех, кто не может говорить за себя. Я просто не уверена, что уже не слишком поздно для этого.

Я понимаю, что ищу совета у человека, который так же потерян, как и я.

Но Айзек, кажется, смягчается. Он изучает меня с другой стороны стола, медленно снимая с себя промокшую кожаную куртку и опуская ее на соседний табурет.

— Ты молода. Еще ничего не поздно.

Мои губы подергиваются, я продолжаю работу.

— Я думала о психологии.

— Ты любишь поговорить.

Еще одна сдержанная усмешка.

— В этом-то и дело. Я два года выступала в роли импровизированного психотерапевта, пытаясь помочь тем людям, у которых не было ни единого шанса. Обсуждала с ними их страхи, выслушивала их сожаления. Пыталась дать им хоть что-то, за что можно было бы ухватиться в месте, где не было никакой надежды. — Я запинаюсь, нарезая морковку, чувствуя крепкую хватку тех воспоминаний и ледяной холод призраков, оставшихся позади. — Я не смогла спасти никого из них. Ни одного.

Взгляд Айзека нехарактерно спокойный, почти нежный.

— Может быть, дело не в том, чтобы говорить или слушать, а в том, чтобы находить ответы.

Я делаю паузу, обдумывая его слова.

— Находить ответы?

— Криминалистика. — Он облокачивается на стойку, внимательно наблюдая за мной. — Подумай об этом. Ты любопытна, наблюдательна — всегда копаешь глубже. Ты все равно будешь помогать людям без голоса, только иначе. Ты будешь помогать тем, кого они оставляют позади.

Идея поселяется в моей груди удивительно естественно, как будто она ждала этого момента, чтобы появиться. Не просто изучать, а раскрывать правду.

Находить справедливость.

Я думаю обо всех жертвах, которые приходили и уходили, а их истории оставались незаконченными. Я представляю себе матерей, дочерей, мужей, которые ждут, когда их любимые вернутся домой. Мои глаза застилают слезы, а внутри меня расцветает тихая решимость.

Криминалистика.

Да… может быть, я смогу этим заняться.

Когда-нибудь.

Я киваю, делаю глубокий вдох и кладу нож на стол. Но прежде чем я успеваю ответить, Айзек встает со стула, огибает столешницу, подходит ко мне, обхватывает меня руками за талию и притягивает к себе.

Расслабившись, я смотрю на него, мое тело реагирует на жар в его глазах и силу его объятий.

— Сначала ужин, — бормочу я, мои пальцы скользят по его груди и обхватывают плечи.

— М-м-м. У меня на уме другое меню. — Он наклоняется и проводит губами по моему уху. — Думаю о тебе в криминалистической лаборатории, в коротком халатике, с собранными волосами … Чертовски сексуально.

— Там были бы трупы.

Он приподнимает меня за бедра, обвивая мои ноги вокруг талии.

— По крайней мере, они не стали бы мешать.

— Романтично. — Я целую его, прикусывая нижнюю губу, пока он не издает стон. — Я принесу скальпель, а ты — цветы.

— Я думал, это будут сигареты и чай с пузырьками. — Он ухмыляется сквозь очередной поцелуй.

Айзек несет меня в спальню и бросает на незастеленную кровать. Матрас прогибается под моим весом, когда его тело накрывает мое, я выгибаюсь навстречу к нему. Это привычное безумие — мы срываем одежду, тянем друг друга за волосы, сжимаем конечности — ногти, зубы, стоны. Мои колени раздвигаются, поднимаются вверх, когда он обхватывает меня обеими руками и врывается внутрь.

Я выгибаюсь, разрываюсь на части.

Все начинается с настойчивых, жестких толчков и нетерпеливых криков. Я почти не сомневаюсь, что он сорвет наволочку и привяжет мои запястья к столбикам кровати и будет доводить до исступления, пока у меня не начнет двоиться в глазах и я не начну молить о пощаде. Но вместо этого он обвивает мои ноги вокруг своей талии и опускается на меня, наши тела оказываются вровень. Он нежно гладит меня по щеке.

Я нахожу его глаза.

Мы замираем.

Между нами возникает новое чувство, его движения замедляются. Он хмурится, и я не могу понять, о чем это говорит. Мое дыхание сбивается на всхлипывание. Я поднимаю руки, запускаю пальцы в его спутанные, медленно высыхающие волосы, но не сжимаю, не тяну.

Я наслаждаюсь.

Мягкими волосами, нежным взглядом.

Близость окутывает нас, и я чувствую все — больше, чем его тело, прижатое к моему, гладкое и твердое. Больше, чем темное желание, за которым мы привыкли гнаться. Это что-то проникает мне под кожу и обвивается вокруг ребер, проникая когтями в поврежденные камеры моего сердца и крепко сжимая его. В его глазах светится нежность, которую я редко вижу, словно он держит в руках что-то хрупкое и не знает, сможет ли это сохранить.

Не уверен, что умеет это делать.

Айзек двигается медленнее, глубже, и это похоже на невысказанное обещание, которое ни один из нас не знает, как озвучить. Мой пульс бьется в такт заданному им ритму, — размеренный темп, оставляющий место для дыхания. Позволяющий чувствовать. Я прижимаю его лоб к своему, закрываю глаза, позволяя себе погрузиться в эту неожиданную перемену.

Мы словно счищаем с себя все слои брони и мусора, которыми мы себя окружили, и каждый поцелуй становится тихим признанием. Прикосновение его руки к моему подбородку говорит то, чего никогда не смогли бы выразить слова. И когда оргазм достигает пика, я обхватываю его затылок и, притянув его лицо к изгибу моей шеи, вскрикиваю. Айзек вонзается в меня сильнее, темп ускоряется, пока он не находит свою разрядку, изливаясь в меня с низким стоном.

Наши тела расслабляются, опустошенные и измотанные. Улыбка появляется на моих губах, теплое медовое чувство разливается по всему телу, когда я наматываю прядь его волос на палец. Я жду, когда он притянет меня в свои объятия, чтобы продлить эту тихую близость, которая все еще витает в воздухе.

Но он отодвигается, увеличивая расстояние между нами. Тепло исчезает, сменяясь знакомым холодом. Его взгляд устремлен куда-то вдаль, челюсть сжата, выражение лица непроницаемо.

Я жду, перебирая пальцами его волосы, надеясь, что он посмотрит на меня, скажет что-нибудь, чтобы нарушить сгущающуюся тишину. Но он этого не делает. Выражение его лица становится жестким, его стены возвращаются на место, и я чувствую, как он отдаляется, хотя физически он рядом со мной.

— Эй, — бормочу я, придвигаясь ближе. — Поговори со мной.

Он смотрит в потолок, затем поднимается с кровати и ищет свою одежду.

— Ты все еще готовишь ужин?

Я сглатываю.

— Айзек…

— Или мы можем пойти на второй раунд. У меня в машине есть наручники.

Я сажусь, натягиваю на себя простынь и смотрю, как он надевает джинсы и застегивает их. Я потираю губы друг о друга, вспоминая один из наших прошлых разговоров. Когда он рассказал мне о своей семье. О своем ужасном воспитании.

Куриный пирог в горшочке.

У Айзека никогда никого не было, у него не было ни защиты, ни поддержки. Он всегда был в режиме выживания, боролся в одиночку. Даже сейчас я вижу это в его глазах — стены, которые он воздвиг, чтобы отгородиться от мира. Чтобы держать все хорошее и чистое на расстоянии вытянутой руки.

Все, что у него было, — это Сара. И ее отняли у него, оторвали, как конечность от тела, не оставив ничего, кроме фантомной боли. Сколько бы времени ни прошло, утрата не дает покоя, словно часть его тела была жестоко отрезана и так и не зажила.

Каждый день — напоминание о том, что он не смог спасти, не смог защитить.

— У меня есть кое-что для тебя, — говорю я тихим голосом, едва слышным сквозь повисшее напряжение.

Он останавливается, его руки замирают на пуговице джинсов. Настороженный взгляд поднимается на меня, как будто он уже готовится к тому, что я могу сказать.

Я резко вдыхаю, нервничая, затем тянусь к ящику прикроватной тумбочки и достаю голубую капельку, которая была со мной с самых мрачных времен. Гитарный медиатор кажется в моей руке легким, как перышко, его поверхность потерта от многолетнего использования. Я хранила его все это время, как реликвию из плена — крошечный, упрямый символ надежды.

Для нас обоих.

В комнате темно, дождь продолжает барабанить в окно. Я медленно разжимаю руку, открывая маленькое сокровище, спрятанное в моей ладони. Его взгляд останавливается на нем, глаза слегка расширяются, когда он понимает, что я держу.

Его захлестывает волна эмоций — узнавание, неверие, проблеск чего-то более глубокого, что, кажется, прочертило новые линии на его лице. На мгновение он становится абсолютно беззащитным, и вся тяжесть воспоминаний оседает между нами, как тяжелый туман.

Он делает шаг вперед.

Мое дыхание замирает, и я жду. Наблюдаю. Медиатор дрожит в моей ладони. Я не могу понять его, не могу подобрать слова.

Айзек в нерешительности останавливается у края кровати, смотрит на мою протянутую руку, его пальцы то разгибаются, то сжимаются. Он опускается рядом со мной, как будто ноги его не держат. Наши плечи соприкасаются, и я чувствую, как напрягаются его мышцы, когда он наклоняется вперед, упираясь локтями в бедра.

Зрение затуманивается из-за слез, я тянусь к нему, осторожно вкладываю медиатор в его ладонь и ослабляю хватку, пока он не оказывается в его руке. Его взгляд останавливается на нем, каждый вздох становится тяжелым и затрудненным, прежде чем он зажимает его в ладони и подносит кулак ко рту.

Он не спрашивает, почему он до сих пор у меня, или как мне удалось взять его с собой.

Думаю, это не имеет значения.

Я изучаю его, не зная, как пережить этот момент. Он более значимый, чем я себе представляла. Мои глаза изучают его профиль, и я клянусь, что вижу блеск слез. Этот образ — лассо вокруг моего сердца. Засада, тугой капкан. Я почти представляю себе Сару, как он ее описывал: темные волосы, заплетенные в косички, хрустальные глаза и улыбка, которая меняла людей. Я чувствую теплый золотой ореол, окутывавший ее, светящийся музыкой. Ее любимая песня играет в глубине моего сознания, призрачная мелодия, пронизанная сердечной болью и любовью.

«Wild Horses».

Слеза скатывается по моей щеке, сердце разрывается на части.

Тут нечего сказать.

Но… возможно, слова и не нужны. Мы цеплялись за них в те мрачные месяцы, когда глухое эхо отражалось от стен, которые мы не могли преодолеть. Но теперь есть нечто большее. Я могу предложить больше, гораздо больше, чем шепот в темноте или рука, прижатая к холодной, непреклонной стене.

Наклонившись вперед, я обхватываю его бицепс и упираюсь виском в его плечо. Так мы сидим долгое время. Я, обвившаяся вокруг его разбитых частей, удерживающая их вместе.

Секунды превращаются в минуты — я их не считаю.

Затем Айзек выпрямляется рядом со мной, глубоко вздыхает и шепчет:

— Она была бы признательна, если бы ты позаботилась о нем.

Мои глаза закрываются, из них течет еще больше слез. Я тихо киваю, крепче прижимаясь к нему.

Его рука поднимается, теплая ладонь ложится на мой затылок, он проводит пальцами по моим волосам, нежно, словно в знак молчаливой благодарности.

Он целует меня в висок.

И этот момент, эта застывшая во времени секунда — все, что мне нужно, чтобы двигаться вперед. Каждая секунда, которую я считала в одиночестве по ту сторону стены, отчаянно желая увидеть его, умоляя о чем-то, за что можно было бы ухватиться, страстно желая еще хотя бы одну — все они погибли под тяжестью этой.

Тихое мгновение, чтобы погоревать.

Чтобы вспомнить.

Восстановить утраченное.

Мы едим куриный пирог бок о бок на моей неудобной оттоманке, слушая, как дождь барабанит в окно. Спустя несколько часов он ведет меня в спальню, где мы снова теряем себя — одежда исчезает, кожа согревает кожу, поцелуи затягиваются. Я засыпаю, уютно устроившись в изгибе его руки, моя ладонь лежит на его груди, ощущая биение сердца.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, Айзека уже нет.

Но он оставил кое-что после себя.

Рядом со мной на тумбочке стоит полный стакан клюквенного сока.