Необратимость

ГЛАВА 2

Смс приходит в полночь с номера, который я игнорирую уже несколько месяцев.

Придурок: Нужно поговорить. Двадцать первая и Деланси.

Я: Отвали.

Придурок: У меня есть новости.

Я: Мне все равно.

Удерживая кнопку, пока телефон не потухнет, я падаю на диван, натягиваю на лицо бейсболку и пытаюсь отключить мозг. Если бы новости были хорошими, я бы уже знал.

Мои глаза закрываются.

Открываются.

И так повторяется еще час, пока я не включаю телефон и не вижу последнее уведомление.

Придурок: Мне нужно, чтобы ты услышал это от меня.

Черт возьми, он знал, что это меня зацепит.

Двадцать минут спустя я здесь.

— Привет, красавчик. — Я едва успеваю войти в дверь, как передо мной возникает блондинка в красном, расшитом блестками платье. — Угостишь меня выпивкой?

— Я занят. — Я протискиваюсь мимо нее, хрустя скорлупой арахиса под ногами. Саша, стоящая за барной стойкой, встречает мой взгляд, кивком указывает на столик в дальнем углу и отрицательно качает головой девушке в блестках, которая все еще следует за мной.

Должно быть, новенькая.

Гипнотический ритм разносится над сценой, где танцовщица обхватывает одной ногой шест и выгибается назад почти до пола, где она взмахивает завесой темных волос перед толпой завороженных мужчин. Ритм медленный и ровный, в такт биению моего сердца.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Вдохнув полной грудью воздух, насыщенный дымом, я привычно осматриваю помещение и направляюсь к задней стене. На первый взгляд, я ничем не отличаюсь от остальных клиентов, пробираясь в темноте, обходя столы, стулья и несколько сомнительных липких луж, о происхождении которых я отказываюсь думать. Но я здесь не ради удовольствия. Я здесь по делу.

Хотя я горжусь своими хорошо отточенными инстинктами, они не нужны, чтобы найти мою цель: он ждет в нашей обычной кабинке, потягивая виски, в его русых волосах отражаются вспышки движущихся огней цвета фуксии.

Люк Таннер.

Я почти уверен, что я один из трех человек, кто понимает, что его фамилия не Таннер.

Остановившись перед столом, я забираю бокал у него из рук.

— Ты не мог просто зайти ко мне?

— Зачем? У тебя есть дела поважнее? — Он выхватывает у меня виски с таким видом, будто наступит конец света, если я попробую алкоголь.

Вполне справедливо, он не раз видел меня в жутком состоянии.

— Я тоже рад тебя видеть. — Он кивает головой на стакан с газированной жидкостью, стоящий напротив него. — Саша приготовила его специально для тебя. В нем есть лайм.

— У тебя есть тридцать секунд, чтобы убедить меня не возвращаться прямо сейчас обратно в постель. — Я игнорирую приглашение сесть. — Некоторые люди спят в час ночи, знаешь ли.

— Ты не из их числа.

— Не в этом дело.

Дело в том, что я ненавижу это место. Не за то, что оно из себя представляет, а за то, что встреча в этом сомнительном баре для джентльменов на Деланси почти наверняка гарантирует, что мне не понравится то, что скажет мой бывший партнер.

Когда мы работали в паре, этот клуб был местом, где мы связывались с информаторами и проводили тайные встречи. Один взгляд на немногочисленных посетителей, половина которых сжимает в руках свои члены, и становится ясно, что никого из них не волнует разговор, происходящий в кабинке, спрятанной в тени. В этом и заключается прелесть этого клуба — можно уединиться на виду у всех.

Здесь даже есть свой вышибала.

Таннер, наклонив подбородок, стреляет через мое плечо своей пресловутой очаровательной улыбкой.

— Я скучаю по этому заведению. Здесь отличный выбор пива. И женщин.

— Ты не пьешь пиво. — Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы покачать головой официантке, пока она не подошла слишком близко. — А в моем заведении вообще ноль людей. Я выиграл.

— А, но женщины… Он машет рукой в сторону сцены.

— Насколько я знаю, женщины все еще люди. — Это не дискриминация, просто я вообще не люблю людей. — Почему я здесь?

— Если бы я постучал в твою дверь, ты бы открыл?

— Нет.

— Присаживайся, Портер.

Я смотрю на мои несуществующие часы.

— Десять секунд.

— Айзек. — Его выражение лица становится мрачным. — Пожалуйста.

У меня скручивает желудок. Он никогда не называет меня по имени. Я помню только один раз, когда…

Внезапно мое любопытство сменяется леденящим страхом, я больше не хочу слышать его новости.

— Я пойду.

Я успеваю повернуться, когда он сбрасывает на меня бомбу.

— Соммерфилд взял вину на себя.

Вину.

Мое горло обжигает кислотный коктейль из желчи и плохих предчувствий.

— Что?

— Он добавил ее в свой список.

— Нет. — Я глупо моргаю. Выражение его глаз — единственное подтверждение, в котором я нуждаюсь. — Это был не он, — рычу я, сжимая челюсти так крепко, что можно размолоть стекло. — Это был не он, мать его… Скажи мне, что они не купились на это.

Но я уже знаю ответ. Рухнув в кабинку, я провожу рукой по лицу, пока в глазах не мутнеет. Таннер достает из переднего кармана пачку сигарет.

Это значит, что все серьезно.

— Его арестовали за убийство Дженсон только на следующий день после… ну, ты понимаешь. — К счастью, он этого не говорит. — Теоретически, у него было время.

— Черт побери! — Я хлопаю ладонью по столу, опрокидывая пепельницу. — Это чушь собачья, Таннер. Верить на слово гребаному серийному убийце, который уже приговорен к пожизненному заключению. Это самый простой выход. Они не могут…

— Ты знаешь, что я согласен с тобой, Портер. Согласен. — Его руки беспомощно поднимаются. — Но окружной прокурор купился на это. Шеф тоже.

— О, я уверен, что они не просто купились на это, они с радостью это проглотили. — И я больше не работаю там, чтобы возразить. Я потираю лоб от усиливающейся боли. — Это совсем не похоже на почерк Соммерфилда. Схема соответствует нераскрытым делам. У меня есть куча доказательств, подтверждающих это. Почему они не откроют свои чертовы глаза?

Это тот же самый аргумент, которого я придерживался почти два года. Поначалу они прислушивались, потому что мой послужной список детектива был блестящим. Потом след потерялся. Дело замяли. Но я не переставал настаивать. До того самого дня, когда надавил так сильно, что меня вышвырнули за дверь.

— Это. Был. Не. Соммерфилд. — Я буду повторять это до конца своих дней. Я чувствую это нутром, а оно никогда меня не подводит.

— Им больше не на кого это повесить. — Он говорит это слишком мягко. Слишком заботливо. Мне хочется ударить его по лицу.

— Они закрыли дело. — Осознание этого обрушивается на меня, как звон бьющегося стекла.

— Да. — Таннер выглядит так, будто вот-вот расплачется. — Закрыли.

И они даже не сочли нужным сообщить мне об этом.

— Они не могут закрыть его на основании голословного заявления монстра. Что, если она еще жива? Что, если…

У меня перехватывает дыхание.

— Мне очень жаль, Портер.

Ему больше нечего сказать.

Все кончено.

Я сжимаю волосы на макушке в кулаки, готовый вырвать их и сжечь весь мир.

Нет, нет, нет.

— Какие у них доказательства?

Он открывает пачку сигарет, засовывает одну в уголок рта и протягивает мне другую. Когда я не беру, он кладет ее передо мной, как подношение.

— У них появилась зацепка, которая позволяет предположить, что он был в кофейне в тот вечер. Я показал Соммерфилду ее фотографию, и он подтвердил это, сказал, что она была номером девять. — Извинение омрачает его лицо.

Номер девять. Признание по такому нераскрытому делу — это слишком большая удача, чтобы прокурор подвергал его сомнению.

— Черт. — Я сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони, что угодно, лишь бы отвлечься от этой ноющей тьмы в груди. — Он лжет.

— Ну, он психопат, такое не редкость. Но как ты это докажешь?

— Им нужно тело. Где ее тело? Ткнуть в фотографию — это не доказательство. — Я пронзаю его взглядом, который может вызвать спонтанное самовозгорание. — Мне нужно ее чертово тело. Где оно?

— Я не знаю, что сказать, Портер. — Он разводит руки в стороны. — Что ты хочешь, чтобы я сказал?

Как бы мне ни хотелось кому-нибудь врезать, он всего лишь гонец, принесший дурную весть. Без сомнения, завтра мне позвонят — официально. Таннер сделал одолжение, предупредив меня.

Никто не убедит меня, что этот псих не сидит за решеткой и не набивает себе цену, чтобы почувствовать свою значимость. Серийные убийцы ведут себя так, будто соревнуются друг с другом за попадание в Книгу рекордов Гиннесса, и он не первый, кто делает необоснованные заявления по нераскрытому делу.

Но разве это имеет значение, в конце концов? В любом случае, ее больше нет. И реальность такова, что я мог бы этому помешать. Если бы был там.

Воздух покидает мои легкие, словно их сжали тисками. Конечности немеют. Шок должен был наступить еще два года назад, но я был занят. Похоже, он наконец-то настиг меня.

Моя голова опускается на руки. Я не могу дышать. Не могу думать.

Это моя вина…

Таннер позволяет мне просидеть так бог знает сколько времени.

— Ты в порядке? — Кто-то легко дотрагивается до моего плеча. Краем глаза я замечаю красную вспышку. Девушка в блестках.

К счастью для нее, моя реакция сейчас такая же быстрая, как патока.

— Не сейчас, Серендипити. Я сам с ним разберусь. — Быстрое предупреждение Таннера делает свое дело, и рука отдергивается, словно она коснулась лавы.

— Она новенькая. Она не знала. — Он бросает на нее взгляд, который красноречивее всяких слов говорит о том, по какой яичной скорлупе она ходит, и поворачивается ко мне. — А ты?

Я?

— Что?

— Ты в порядке?

— Что это за тупой вопрос? — Я выхватываю зажженную сигарету у него из рук, подношу к губам и затягиваюсь так, будто от этого зависит моя жизнь. С первой порцией никотина шок притупляется.

Немного.

— Это обычный вопрос, который друзья задают друг другу, когда слышат что-то неприятное.

— У меня нет друзей.

— А у меня есть. И по непонятной никому причине я выбрал тебя. Смирись с этим.

Меня охватывает ярость.

— Да, ты такой замечательный друг. И все же, когда они решили меня убрать, ты согласился.

Таннер боролся, какое-то время. Но когда в департаменте все пошло кувырком, он согласился, что мне нужно уйти. Он, черт возьми, сказал об этом шефу прямо при мне.

Я не могу ему этого простить.

— Черт возьми, Портер, это было для твоего же блага. Ты был в заднице. — Его рука крепко сжимает бокал. — Сейчас я пытаюсь быть твоим другом. Почему, по-твоему, я здесь?

— Может, ты чувствуешь себя виноватым. Откуда, черт возьми, мне знать?

— Или может, у меня чувство преданности, граничащее с мазохизмом. — Теперь настал его черед гневно сверкать глазами. — Что бы ты ни думал, я забочусь о твоих интересах. И я знаю, что это не одно и то же, но то, что случилось… это сильно ударило и по мне. Ты же знаешь, я любил ее как…

— Ты сказал мне сесть и заткнуться. — Я обвинительно тычу в него сигаретой. — Довериться департаменту. Но они подвели меня, когда я в них нуждался, и выбросили на обочину, когда я разозлился.

Он смотрит на меня так, будто я полон дерьма.

— Нет, я сказал, что больше людей захотят прислушаться к твоим теориям, если ты будешь вести себя спокойно. Мало кто жаждет иметь дело с твоей вспыльчивой задницей.

— Ну, теперь все изменилось, не так ли? — Я кладу руки на стол и наклоняюсь. — Я свободный агент. И, возможно, настало время использовать эту свободу в своих интересах.

— Осторожно. — Его голос понижается. — Когда эти границы размываются, ты переходишь опасную грань. — В отличие от большинства людей, он держит зрительный контакт. Он всегда был одним из тех редких людей, кто не отступал, когда я впадал в ярость. Даже шеф обычно сдавался и позволял мне делать свое дело, какими бы нестандартными ни были мои методы, и я добивался результата. А несколько месяцев назад я дал волю своему гневу на публике, и это нельзя было не заметить.

Оказывается, если появиться на вечеринке конгрессмена со всеми его друзьями-политиками и потребовать, чтобы они вытащили головы из своих задниц, признали нераскрытые исчезновения своих граждан эпидемией и заменили деньгами свои мысли и молитвы, то на тебя навесят ярлык сумасшедшего.

Кроме того, возможно, в процессе перевернулось несколько столов и возник небольшой пожар…

Таннер настороженно наблюдает за мной.

— Работаешь ты или нет, ты все равно обязан соблюдать закон. В прошлый раз тебе повезло, но я бы не рассчитывал, что это повторится.

Мы оба были удивлены, что мне не выдвинули никаких обвинений, но в конечном итоге меня спасла шумиха в прессе. За последние пару лет было слишком много случаев пропажи людей — казалось бы, случайных ситуаций, с совершенно разными жертвами. Если бы стало известно, что детектив полиции Лос-Анджелеса считает, что все они связаны между собой, и его отстранили, потому что он был родственником одного из пропавших, граждане потребовали бы ответов.

Поэтому под видом сочувствия моему горю мне предложили выбор. Я мог остаться в полиции, согласиться на расследование и, скорее всего, быть уволенным… или второй вариант, который я выбрал, — отпуск по состоянию психического здоровья с последующим досрочным выходом на пенсию.

Я бы предпочел засунуть их «выбор» прямо им в задницу. Именно Таннер убедил меня, что я еще смогу принести пользу в частном секторе, если не окажусь в тюрьме.

Но…

Выдыхая струю дыма, я благодарю никотин за то, что он успокаивает мои нервы и помогает мыслить ясно. То, что я теперь не работаю в правоохранительных органах, не означает, что я утратил свои навыки. Я был лучшим агентом под прикрытием последние десять лет, черт побери. Это не изменилось.

— О чем ты думаешь? — Таннер знает меня достаточно хорошо, чтобы понять, что в моей голове формируется план.

Внезапно я успокаиваюсь. Решено.

— Тебе пора идти домой. — Я киваю в сторону двери. — Дана ненавидит, когда тебя не бывает дома всю ночь.

— Я уверен, что она спит. — Кожа вокруг его глаз слегка напрягается. Он смотрит на сигарету, словно она вдруг стала кислой, и бросает ее в пепельницу. — А ты меняешь тему.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Сейчас между нами сложились странные отношения — и это полностью моя вина. Пытаться быть моим другом — безнадежное дело, и это его заслуга, что он продержался так долго.

В конце концов, я был слишком зол. Я не мог вынести общения с другими людьми, и порвал со всеми.

Всеми — это значит с ним, потому что только один человек был заинтересован в том, чтобы терпеть мое дерьмо, и она…

Неважно.

Таннер выглядит усталым, и не только потому, что сейчас середина ночи. Я знаю этого парня лучше, чем кто-либо другой, и наконец-то успокоился настолько, чтобы обратить внимание на детали. На его обычно чисто выбритой челюсти выросло существенно больше, чем пятичасовая щетина. Галстук скомкан в кармане пиджака, как будто он еще не был дома. Пачка сигарет, слегка помятая, наполовину пустая, и легкое дрожание пальцев, когда он прикуривал.

Он бросил курить за ночь до свадьбы. Я был там, на репетиции — к большому огорчению будущей невесты, Таннер заставил меня быть его шафером. Мы в последний раз покурили вместе за церковью, пока организатор свадьбы звал жениха занять свое место. После этого он завязал. И держал пачку при себе только для того, чтобы успокоить меня, когда я… выйду из-под контроля.

Он купил новую пачку за день до того, как я сказал ему, чтобы он отвалил и больше никогда со мной не разговаривал.

— Ты что-то планируешь. — Две подозрительные морщинки появляются между его бровями.

— Я все еще не верю, что это был Соммерфилд. — Я пожимаю плечом. — И никогда не поверю.

— Я знаю, что не поверишь.

— Что ты думаешь по этому поводу?

— Думаю, вполне вероятно, что это был он. — Он помешивает алкоголь на дне своего бокала. — И еще я думаю, что у тебя лучшие инстинкты из всех, кого я встречал. Если ты говоришь, что это был не он, я не буду убеждать, что ты ошибаешься.

— Ничего страшного. Все остальные уже сделали это за тебя.

— Потому что ты слишком вовлечен.

— Не надо. — Слово вырывается из меня. Мое только снизившееся кровяное давление снова поднимается. — Я в курсе, о чем ты. Меня это бесит с самого начала.

Предвзятость — вот как они это называли. Родственная необъективность. По сути, это оказалось удобным оправданием для всего, с чем они были не согласны.

Он тяжело выдыхает через нос и сцепляет пальцы перед подбородком.

— Знаешь, я действительно твой друг. — В его взгляде сквозит грусть. — Я не раз прикрывал твою задницу. Это значит, что я начинаю беспокоиться.

Притворившись, что мой напиток — это что-то покрепче, я допиваю его и отталкиваю стакан, наблюдая, как он скользит по лужице конденсата.

— Не заставляй меня идти на твои похороны, Айзек.

Я округляю глаза, изображая удивление.

— Ого, ты дважды назвал меня Айзеком. Похоже на плохое предзнаменование. Сделай мне одолжение, не говори третий раз.

— Я также не хотел бы навещать тебя в тюрьме.

— Тогда считай, что ты освобожден от обоих обязательств. — Выскользнув из кабинки, я достаю бумажник из заднего кармана и вытаскиваю пару купюр. — Там все равно больше никого не будет, зачем тебе приходить?

— Неужели то, что кто-то за тебя переживает, настолько болезненно? — Его прощальный выпад заставляет меня задуматься, но лишь на секунду.

Я оглядываюсь через плечо.

— Какой в этом смысл? Сегодня мы здесь, а завтра нас уже нет. Никто не вечен. Это ничего не значит. Зачем обрекать себя на это? — Я имею в виду эту бесконечную боль в груди. Пустоту. — Я этого не стою. — Я бросаю одну из купюр на стол. — Никто не стоит.

Последнее предложение вонзается мне в сердце, как нож, и я жалею о сказанном.

Таннер с таким выражением лица, будто он уже оплакивает мою скорую и, скорее всего, дерьмовую кончину, отводит взгляд. Достает еще одну сигарету.

Я едва успеваю сделать два шага, как появляется девушка в блестках, которая судя по всему вертелась поблизости. Серендипити. Не могу сказать, что она не настойчива.

Она замирает на месте, морщит лоб и с таким трудом удерживает равновесие на высоких каблуках, что я удивляюсь, как она не падает. Выражение ее лица смягчается, когда она замечает Таннера и его кровоточащее сердце.

Теперь, когда я меньше отвлекаюсь, я вижу ее такой, какая она есть. Хорошенькая, с глазами лани, выглядит слишком молодой и не в своей тарелке. Чуткая до такой степени, что ей больно видеть, как кто-то расстраивается. В таком месте, как это, это может либо сослужить ей хорошую службу, либо погубить ее.

Ее взгляд останавливается на мне. Сухожилия на шее напрягаются, горло двигается, когда она сглатывает. Она тоже видит меня таким, какой я есть и пытается отступить.

Но я действую быстро, и прежде чем она успевает перевести взгляд на вышибалу, я оказываюсь достаточно близко, чтобы коснуться этих дешевых блесток хрустящей купюрой, которую держу между нами. Достаточно близко, чтобы она вытянула шею, приноравливаясь к моему значительному росту, несмотря на каблуки.

Она напрягается, когда я наклоняюсь к ней, мой нос в сантиметрах от ее пульса, и я вдыхаю медово-ванильный аромат ее духов. Пахнет, как целое десертное меню.

Идеально.

— Сделай мне одолжение и подари этому парню танец или два, ладно? — Я киваю в сторону Таннера, который явно раздумывает, не стоит ли ему вмешаться, чтобы я не напугал девушку.

Ее глаза округляются, когда она видит стодолларовую купюру. Кивнув, она вытягивает купюру из моих пальцев и замирает, когда мое дыхание касается ее уха.

Мои следующие слова предназначены только для нее, это тихий секрет для нас двоих.

— Обращайся с ним хорошо, ладно? От него только что ушла жена.

Я оставляю их и ухожу, не оглядываясь, мой план крепнет с каждым шагом.

Если закон официально сдался, значит, мне пора перестать играть по их правилам и придумать свои собственные.

Колесики в моей голове крутятся, перебирая контакты, которые я завел за годы общения с теми членами общества, которых меньше всего волнуют юридические вопросы. Я сыграл свою роль достаточно хорошо, чтобы они поверили, что я один из них, и с каждым днем это становится все ближе к истине.

К тому времени, как я миную сцену и выхожу за дверь, я уже знаю свой следующий шаг и пять последующих.

Прокуренный воздух клуба сменяется запахом позднего октября, укрепляя мою решимость. Я смотрю налево, в сторону главной улицы, затем в другую сторону, в переулок, где движутся тени. В этой неприглядной части города всегда бродят люди, одни ищут неприятности, другим просто некуда идти. Даже в два часа ночи.

Я достаю из кармана второй сотовый телефон и набираю номер, который может привести только к неприятностям, наблюдая за чистым звездным небом, пока он звонит. Затем поворачиваю направо.

Пора отправляться на охоту.