Необратимость

ГЛАВА 30

Я щурюсь от мириад мигающих огней.

Камеры щелкают без остановки.

Но я не на подиуме. Я не в студии с профессиональными фотографами и загримированными моделями. Никаких вечеринок, шампанского, дорогих платьев и блестящих туфель на высоких каблуках.

Я сижу в кресле-каталке и меня везут по тротуару к дверям больницы, а репортеры устроили засаду. Приложив ладонь ко лбу, я оглядываюсь по сторонам. Они повсюду.

Это ослепляет.

— Эверли Кросс!

— Как вы себя чувствуете?

— Миссис Кросс! Что с вами случилось?

— Где вы были?

— Это был трюк для СМИ?

Последний вопрос заставляет меня вскочить. Врач скорой помощи хватает меня за плечо, толкает обратно вниз, но я сопротивляюсь и вырываюсь. Я несусь к морю камер, шлепая босыми ногами по тротуару.

— Мэм, давайте зайдем внутрь, — обращается ко мне врач скорой помощи.

Я игнорирую его. Негодование сжигает мою кровь, когда я смотрю на нетерпеливые лица. На меня направляют микрофоны.

— Сделайте, пожалуйста, заявление, — говорит брюнетка с аккуратным пучком, красными губами и в черных очках.

Я медленно моргаю. Осознавая вопрос.

У меня сводит живот, тело слабеет. Меня начинает лихорадить, но ярость придает сил.

— Это был не трюк. — Все умолкают, слышны только щелчки камер. — Меня держали в плену. Меня использовали и оперировали ужасные люди. Монстры.

Начинают сыпаться вопросы.

— Кто они были?

— Как вы выжили?

— Есть ли другие жертвы?

Прежде чем я успеваю ответить, Джаспер оказывается рядом со мной, оттаскивая меня подальше от слишком ретивой толпы.

— Эверли, пойдем. Ты выглядишь так, будто вот-вот упадешь. — Он уводит меня от толпы, прикрывая своим телом от ослепительных вспышек фотокамер. — Сейчас не время для заявлений.

— Они… они думают, что я притворялась.

— Пусть. Это не имеет значения.

Меня возвращают в кресло и завозят внутрь через автоматическую дверь. Джаспер отпихивает свою коляску и берет меня за руку, поддерживая, пока я еду по коридорам, а сердце колотится где-то в горле.

Он проводит рукой по своему грязному лицу, а затем переключает внимание на меня.

— Уверен, у тебя тоже есть вопросы.

Мои глаза наполняются слезами, когда я сжимаю его руку.

— Я видела, как в тебя стреляли. Ты не двигался, едва дышал. Мне сказали, что ты мертв.

— Мне казалось, что так и было. Я едва выжил. — Качая головой, он смотрит на свои дрожащие ноги и сглатывает.

— И долгое время я жалел, что пуля не забрала мою жизнь, потому что я не мог представить себе жизнь без тебя.

Наши глаза встречаются на мгновение, пока меня везут по коридору.

— Сколько времени тебе понадобилось на восстановление?

Его челюсть сжимается от боли.

— Вечность, — мрачно отвечает он. — Но теперь ты вернулась, так что, возможно, конец не за горами.

Мы снова сжимаем руки, повторяя ощущения в моем сердце.

Когда мы приближаемся к моей палате, я оглядываюсь по сторонам в поисках темноволосого мужчины. Я замечаю кого-то, лет тридцати, с черными, как смоль, волосами до плеч. Мои глаза вспыхивают, я резко поднимаюсь на ноги и поворачиваюсь, чтобы лучше рассмотреть его.

Он смотрит на меня.

И я понимаю, что это не он.

Он слишком худой, слишком низкий. И глаза у него не карие.

Надежда покидает меня.

Вскоре меня закатывают за голубую занавеску и устраивают в небольшой палате. Мою ночную рубашку заменяют новой, из колючего хлопка с полупрозрачными пуговицами. Джаспер придвигает стул к моей кровати, и я ныряю под одеяло, стуча зубами. Адреналин иссякает, оставляя меня лишенной всех сил, и я чувствую, как в крови бушует лихорадка. Боль пронзает низ живота, заставляя меня с шипением подтянуть колени к груди.

— Эверли. — Голос мужа звучит успокаивающе, когда он хрипло произносит мое имя. Он обхватывает мою ладонь двумя руками и наклоняется, упираясь подбородком в сжатый кулак.

Мои веки трепещут, пока я пытаюсь сосредоточиться и побороть боль. Медсестра подходит к моей кровати, возится с аппаратами и проводами. Я почти не чувствую, как игла вонзается в мою руку.

— Я скучала по тебе… так сильно. — Я чувствую, что отключаюсь. Я не хочу уходить. — Не оставляй меня.

— Я никуда не уйду.

— Ты тоже скучал по мне? — От истощения мои слова еле слышно. — Я держу Джаспера за руку. Это мой якорь.

— Больше, чем ты думаешь.

Его слова — фон для прекрасных снов.

Я жива.

Я здесь.

Я свободна…

Через некоторое время я просыпаюсь с ощущением, что нахожусь в своей камере с белыми стенами. Лампы дневного света над головой режут мне глаза, пока я пытаюсь стряхнуть с себя дымку сна и вздохнуть полной грудью. Я слышу писк приборов. Шуршание. Тихий шепот.

Голос.

— Милая?

Мои глаза распахиваются, сердце делает сальто под ребрами. В поле зрения появляется панельный потолок, и я боюсь посмотреть налево. Я боюсь, что этот пузырь лопнет и я окажусь… там.

Теплые пальцы переплетаются с моими.

Воспоминания возвращаются ко мне.

Это реальность.

Она реальная.

— Мама? — Я поворачиваю голову и смотрю на свою маму. Моя красивая мама, со слезами на глазах. Золотистые волосы с вкраплениями серебра собраны в свободный пучок. Морщинки обрамляют ее запавшие глаза, когда она смотрит на меня в ошеломленном изумлении. — Мама…

Она бросается ко мне, прижимаясь всем телом.

Мы плачем вместе. Два года сдерживаемых слез.

Мои хрупкие руки обхватывают ее тело, пока она дрожит надо мной, ее горе и любовь увлажняют изгиб моей шеи. Она прибавила в весе.

Она потрясающая.

— О, Эверли. — Она целует меня в ключицу, прежде чем оторваться от меня. — Я причиняю тебе боль? Боже, прости, я…

— Нет, ты не делаешь мне больно. — Мой голос низкий и надтреснутый. — Я не могу поверить, что ты здесь.

Она держит меня на расстоянии вытянутой руки, изучая каждое проявление эмоций на моем лице.

— Моя малышка, — шепчет она. — Ты жива.

Я восторженно киваю ей, снова заливаясь слезами.

— Я жива.

— Я никогда не сомневалась в этом. Ни одну чертову секунду. — Слегка встряхнув, она снова обнимает меня, и мы остаемся в таком положении. Грудь к груди, сердце к сердцу. Я позволяю ее жизненной силе согреть меня. Материнская любовь. Когда спустя несколько минут она встает на ноги, то обхватывает мои щеки ладонями, разноцветные кольца и безделушки впиваются в мою кожу. — Посмотри на себя, милая. Просто посмотри на себя.

Моя нижняя губа подрагивает.

— Я выгляжу иначе?

Я даже не взглянула в зеркало.

Я похудела, это я точно знаю. Но мои глаза все еще голубые? Или они потускнели до жалкого серого оттенка? Мои волосы поредели? Выпали? Моя кожа, должно быть, выглядит нездоровой. Я не думаю, что узнала бы себя.

— Ты выглядишь идеально.

Я расплываюсь в улыбке, впервые с тех пор, как моя рука в последний раз была прижата к стене. Моя мама здесь. В этот момент у меня есть все, чего я могла желать, и даже больше.

Она придвигается ближе к кровати и снова берет меня за руку.

— Ты не обязана ничего рассказывать. Не сейчас. — Большой палец проводит по моим костяшкам. — У тебя есть столько времени, сколько тебе нужно.

Время.

Мне не нужно больше времени.

Все, что мне нужно, — это прямо сейчас.

Я рассказываю ей все. Все, что помню об ужасающих событиях моего плена у Хранителя времени и его злобных приспешников. Пересадка яйцеклеток. Мужчины и женщины, которые появлялись по ту сторону стены только для того, чтобы затем исчезнуть.

Мама всегда была лучшим слушателем. Она говорила мне, что все, чего по-настоящему хочет человек, — это быть услышанным. Поэтому она превратила это в искусство, в свой особый язык любви. В ее молчании есть утешение, и оно подпитывает мои слова и истории, пронизанные болью.

Когда мои силы иссякают, а голос становится хриплым, она забирается на мою маленькую кровать и обхватывает меня за талию. Я опираюсь на подушки и смотрю на ее пальцы, которые гладят мою руку от запястья до локтя. Моя мама обожает украшения. Кольца, браслеты, ожерелья. На ее указательном пальце появилось новое украшение, которое привлекает мое внимание. Оно в форме стрекозы.

— Что это? — Я с любопытством прикасаюсь кончиками пальцев к золотому кольцу с лазурью.

Она смотрит на него и шевелит пальцем.

— Оно напоминало мне о тебе. О твоей любви к насекомым. — Она улыбается. — Стрекозы символизируют стойкость и перемены. Это помогало мне держаться. Быть рядом с тобой.

Я киваю, и на глаза снова наворачиваются слезы.

— Я никогда не верила, что ты умерла, Эверли. — Она поднимает подбородок, взгляд встречается с моим. — Никогда. Потеряна, да… но не ушла. Я бы знала. Я бы это почувствовала.

У мамы сильная интуиция.

Она любит природу, камни, благовония.

Когда я испытывала стресс, она говорила мне постоять босиком на траве. Когда мне было грустно, она советовала обнять дерево и вдохнуть запах его коры. Природа — целительница, говорила она. В ней наша суть. Долгие годы у меня ничего этого не было. Ни солнечного света, ни травы, ни цветов, тянущихся к небу. Я превратилась в пустую оболочку.

С трудом переводя дыхание, я смотрю в потолок и думаю о Джаспере. Я почувствовала разрыв. Оборвавшуюся связь. Я убедила себя, что он мертв, потому что ощущала, как он покидает меня. Это был пронизывающий до костей ужас, который терзал меня в течение нескольких месяцев.

Но он жив.

Мои инстинкты ошиблись. Правда не могла достичь меня в месте заключения.

— Ты говорила с Эллисон? — спрашиваю я, потянувшись к маминой руке. Она слегка напрягается. — Она знает?

Мама медленно кивает.

— Да. Она в комнате ожидания. Сюда пускают только по одному человеку.

— Я скучала по ней.

— Она тоже скучала по тебе. Ужасно.

Я смахиваю слезу.

— Вы поддерживали связь?

— Конечно. Мы встречались за чашкой кофе, ходили по магазинам, обедали в патио. В последнее время реже…

Сглотнув, я закрываю глаза.

— Почему?

Некоторое время она молчит. Потом шепчет:

— Она была занята.

— Могу я ее увидеть?

— Конечно. — Мама высвобождается из моих объятий и встает, разглаживая блузку. — Я пришлю ее.

Она выходит из комнаты, а я натягиваю накрахмаленное одеяло до подбородка. Секунды текут, превращаясь в минуты.

Девяносто две, девяносто три…

Я откидываю волосы с лица, заправляя их под голову. Когда я ложусь обратно, что-то колет мне кожу головы.

Мои глаза округляются.

Гитарный медиатор.

Волна эмоций захлестывает меня, когда я сажусь и провожу пальцами по огромной копне волос в поисках бесценного сокровища. Оно все еще на месте, но едва-едва. Он запутался в нескольких выбившихся прядях. Морщась, я медленно вытаскиваю его, и мое сердце бьется чаще, когда он оказывается на ладони. Блестящая голубая капля.

Сары.

Его.

Я ставлю перед собой задачу найти его.

Я не сдамся, не перестану искать — до тех пор, пока не выясню форму его глаз и изгиб губ. Айзек все еще жив, и этот медиатор предназначен ему.

Я разыщу его.

Скажу ему, что сожалею.

И тогда мы оба снова будем творить музыку.

Занавеска колышется, и я тянусь назад, чтобы спрятать медиатор под подушку, как раз в тот момент, когда мое внимание привлекает копна знакомых рыжих волос.

Эллисон стоит в изножье моей кровати. Глаза огромные. Веснушчатые щеки блестят от слез.

Моя лучшая подруга.

— Эв… — Она делает осторожный шаг вперед, словно я мираж, который может рассеяться у нее на ее глазах. — Боже… это действительно ты.

Я протягиваю руку, желая почувствовать ее. Обнять ее.

— Эллисон.

— Эв, — снова хрипит она, прежде чем броситься вперед. Она прижимается ко мне, всхлипывая в волосы. — Ты настоящая. Ты живая. Мне очень жаль. Мне очень, очень жаль.

Я закрываю глаза и вдыхаю ее запах. Сирень и ваниль.

— Не извиняйся.

— Я… не боролась… достаточно сильно. — Еще больше рыданий, еще больше отчаянных объятий. — Ты была жива… все это время.

— Ты не знала.

— Я должна была. — Еще одно крепкое объятие. — Иногда по утрам я просыпалась, веря, что ты все еще жива, потерялась и ждешь, когда мы тебя найдем, и чувство вины терзало меня. Давило на меня, опустошало тело и душу. А потом я засыпала ночью, думая, что ты паришь где-то среди звезд и смотришь на меня сверху. Умиротворенная.

Забавно, что у всех были разные точки зрения. Джаспер думал, что я умерла. Мама была уверена, что я жива. Эллисон мучилась от неопределенности, разрываясь надвое.

Потеря — это так субъективно.

А исчезновения — это особый вид потери. Ни завершения, ни ответов. Просто зияющая дыра неизвестности и душевной боли.

Со смертью проще. Смерть осязаема.

А исчезновения — это просто трагедия, нити которой вечно болтаются в недосягаемости.

Я не могу представить, как это было для каждого из них. Подернутыми дымкой глазами я смотрю, как Эллисон садится, примостившись на краю моего матраса. Ее обычно загорелая кожа приобрела землистый оттенок. В ней нет жизни. Я хочу вернуть румянец ее щекам.

— Расскажи мне, что я упустила, — прошу я, потянувшись к ее руке.

Ее глаза закрываются, она сглатывает.

— Так много. Все.

— Ты рассталась с Эриком?

Эрик был тем мужчиной, с которым она встречалась, когда меня похитили. Они были в ссоре после, казалось бы, провального отпуска в Белизе. Я до сих пор помню наши игривые текстовые сообщения той ночью. Наш последний разговор.

Эллисон заправляет свои тонкие рыжеватые волосы за уши и качает головой.

— Да. Все было кончено, как только мы приземлились в аэропорту. Я порвала с ним на выдаче багажа.

— Какая ирония.

Она выдавливает из себя легкий смешок.

— Да. — Она отводит взгляд и поджимает губы. — Твоя мама была для меня опорой. Она — частичка тебя… прекрасная частичка. Она взяла меня под свое крыло, и мы горевали вместе. Я нашла в этом утешение.

— Я рада, — мягко говорю я. — Я рада, что вы поддерживали друг друга.

— Ты какое-то время поживешь у своей матери, пока не встанешь на ноги? — Она смотрит на меня широко раскрытыми блестящими глазами.

Я хмурюсь.

— О… ну, я планировала вернуться в свой дом.

Она кивает.

— Верно… верно, конечно. Это хороший план.

Меня пронзает болезненная мысль.

— Мои вещи все еще там? Моя одежда? Личные вещи? — Я не задумывалась о том, что Джаспер мог их пожертвовать. Продать или выбросить. Он думал, что я умерла, так что я не стала бы на него обижаться. И все же у меня сводит живот при этой мысли. — Ничего страшного, если так. Я могу начать все сначала.

— Нет, нет, он этого не делал. — Ее рука крепко сжимает мои пальцы. — Все хранится на складе. Твоя мама не позволила ему ни от чего избавиться. Но… — Она осекается, прикусывая губу. — Это было больно для него. Жить в этом доме одному, окруженному воспоминаниями о тебе, твоей магией, проникшей во все комнаты. Это было… слишком. Надеюсь, ты понимаешь.

Мое горло сжимается.

— Я понимаю. Мы все можем начать сначала. — Я грустно улыбаюсь. — Вместе.

На ее красивом лице отражается боль. Острая, физическая боль.

— Вместе, — шепчет она в ответ.

Следующий час мы проводим, наверстывая упущенное, начиная все сначала, рассказывая истории и превращая концовки в новые начинания. На мгновение кажется, что все как в старые добрые времена. Смех прорывается наружу. Слезы радости и заливистый смех. Она рассказывает мне о трех щенках, которых она усыновила, — трио Пеппер, Джек и Чиз. Я пролистываю снимки на ее телефоне, и ее искренняя улыбка наполняется жизнью. Это трогает.

Это то, чего мне не хватало.

Это то, чего я жаждала.

И теперь у меня есть второй шанс.

Наконец-то пришло время жить той жизнью, о которой я мечтала на протяжении двух мучительных лет.