Необратимость

ГЛАВА 36

Пятьдесят тысяч растений, вольер, две кошки и куропатка на грушевом дереве встречают меня, когда я вхожу в парадную дверь маминого дома с пакетом наполнителя для кошачьего туалета. Макарони, нервный попугай ара, пронзительно кричит, когда я опускаю пакет в прихожей, а две полосатые кошечки, Жожо и Жужу, вьются вокруг моих лодыжек.

— Мама? — Я оглядываю небольшое бунгало, упиваясь яркими принтами и эксцентричными безделушками, а под носом у меня витает запах шалфея и благовоний.

— На заднем дворе!

Я опускаю свою спортивную сумку, иду к задней части дома и выхожу во двор через кухонную дверь. Моя мама расположилась в шезлонге на лужайке, попивая чай со льдом.

— Привет. Выглядишь уютно. — Я улыбаюсь ей, перекидывая волосы через плечо.

Она улыбается в ответ сквозь ярко-красные солнцезащитные очки и поднимает голову к небу.

— Знаешь, что недооценивают?

— Кинетический песок?

Она хмурится, поворачиваясь ко мне.

— Хорошая идея. Но я собиралась сказать — зрелость.

Я неторопливо подхожу ней и опускаюсь на соседний шезлонг, где меня ждет запотевший стакан чая. Теребя соломинку, я слежу за ней, пока она смотрит на затянутое облаками небо.

— Да, — бормочу я, прежде чем сделать глоток. — Я с этим согласна.

— Есть что-то такое освобождающее в том, чтобы больше не придавать этому значения, понимаешь? — Она закидывает обе руки за голову, и солнечный свет заливает ее золотистым сиянием. — Я набрала двадцать килограммов, перестала красить волосы и обновила все свои фотографии в социальных сетях на селфи, которое я сделала на прошлой неделе, наконец-то заменив фотографию из школьного альбома. Это прекрасно.

Моя мама прекрасна.

До самой души.

Мама снимает солнцезащитные очки и смотрит в мою сторону, ее глаза светятся улыбкой.

— Как добралась?

Я откидываюсь в шезлонге и закидываю ногу на ногу.

— Это было долго. Я слушала подкаст о том, как пауки функционируют в качестве индикаторных видов для мест обитания и экосистем.

— Моя девочка. — Она издает тихий смешок, сопровождаемый позвякиванием кубиков льда в ее бокале. — Я уверена, что Фестус живет свою лучшую жизнь.

Фестус МакГаррити IV — мой домашний тарантул.

В тот день, когда я собрала свои скудные пожитки в машину и отправилась из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, чтобы начать все сначала, я думала о том, чтобы оставить арахнида. В конце концов, моя мать хорошо заботилась о нем во время моего отсутствия, а я чувствовала себе неспособной беспокоиться о ком-то, у кого бьется сердце, в том числе и о себе. В конце концов я побежала обратно в дом и забрала гигантский террариум с питомцем, по которому очень скучала.

Я не могла оставить позади еще кого-то, кто был мне дорог.

— Так и есть. — Я помешиваю чай соломинкой. — Я скучаю по тебе.

Настроение наполняется меланхолией, пока мы обе смотрим на колышущиеся верхушки деревьев.

— Я рада тебя видеть в любое время, Эверли. Меня убивает, что ты так далеко. Я понимаю, но…

— Я знаю.

Прошедший год опутал меня ледяными щупальцами.

После пребывания в больнице я на четыре месяца переехала к маме, пока черная туча депрессии, слишком большое количество болезненных напоминаний и сонм ретивых репортеров, одержимых желанием следить за каждым моим шагом, не стали невыносимыми. Я собрала вещи и отправилась в путь, приземлившись в районе залива Сан-Франциско. Там меня никто не знает. Я могу стать невидимкой, слиться с толпой.

Это не та жизнь, о которой я мечтала, когда была заперта в четырех стенах, и только мое имя связывало меня с моей личностью, но это то, что мне было нужно. Переходный период помог мне сохранить рассудок, работоспособность и жизнь.

Развод завершился два месяца назад.

Теперь я официально Эверли Мэйфилд — бывшая модель и бывшая жена известного агента по поиску талантов Джаспера Кросса. Развод был настолько полюбовный, насколько это вообще возможно, учитывая обстоятельства и мое разорванное, уничтоженное сердце. Я никогда не думала, что это произойдет. И я думаю, что именно в такие моменты ты узнаешь, кто ты на самом деле. Из чего ты сделан и что ты способен преодолеть. Трудности держат нас в тонусе, напоминая о нашей стойкости.

Джаспер все еще пишет мне.

Эллисон все еще звонит.

Я не отвечаю ни одному из них.

Мамин вздох доносится до меня, создавая печальный фон для моих мыслей.

— Эллисон оставалась на несколько дней, чтобы позаботиться о животных, пока я была в Пуэрто-Рико. Она спрашивала о тебе.

— Уверена, что спрашивала. — Мои губы сжимаются в тонкую линию. Часть меня возмущает тот факт, что Эллисон по-прежнему занимает важное место в жизни моей матери. Моя мама — моя, и моя лучшая подруга уже так много украла у меня. Я не хочу, чтобы у нее была и моя мама. И все же другая часть меня жаждет понимания и прощения. Это ядовитый клубок эмоций, который часто берет надо мной верх.

— Я не разговаривала с ней с того дня в больнице.

— Может, тебе стоит. Может, это поможет тебе исцелиться.

— Я исцеляюсь по-своему.

— Что очень похоже на избегание.

Я сжимаю зубы так сильно, что у меня болит челюсть. Мама всегда была честной, иногда слишком. Мне не нужна ее честность. Я делаю то, что мне нужно, чтобы выжить, а выживание может быть безжалостным. Никто не знает, какая это тяжелая битва, пока не окажется в ее гуще.

— Ты должна быть на моей стороне, — говорю я ей дрожащим голосом. — Я твоя дочь.

— Милая, я на твоей стороне. Всегда. Но я вижу обе стороны. Я лишь предлагаю другую точку зрения.

— А я живу на той стороне, на которой никто не хотел бы оказаться. Меня держали в плену несколько лет, пока мой муж и лучшая подруга объявили меня мертвой, а потом начали трахаться друг с другом за моей спиной. Это предательство, с которым я не могу смириться, и боль, которая никогда не пройдет.

В глазах моей матери блестят слезы, ее лицо вытягивается, светлые брови печально хмурятся.

— Они сблизились, когда потеряли тебя. Это было тяжело для всех. Они привязались друг к другу из-за тебя, а не назло тебе. Это не было запланировано, это не было рассчитанной стрелой в твое сердце. Это было просто… общей темой. Формой утешения.

— Я не могу больше это слушать. — Я встаю, и чай выплескивается через край стакана. — Я собираюсь принять душ.

— Эверли.

— Пожалуйста. Я не могу. — Я замираю, повернувшись к матери спиной. — Может, мне стоит перестать приезжать каждый месяц. Это слишком… тяжело. Эти напоминания и лекции.

Она выпрямляется в шезлонге.

— Не говори так. Эти визиты значат для меня все.

— Тогда, может быть, тебе стоит перестать портить их своим неуместным мнением.

— Я лишь пытаюсь помочь, — возражает она, ее голос срывается.

— Помочь кому? Двум людям, которые разорвали меня в клочья? Которые вырвали мое будущее у меня из-под ног, как старый грязный ковер?

— Тебе. Всегда тебе.

— Мне так не кажется.

Мама встает и подходит ко мне, ее босые ноги стучат по доскам террасы.

— Я знаю тебя, милая. Я знаю твое сердце, твою душу. Я знаю, что это убивает тебя, и это убивает меня. — Она тянется ко мне, ее унизанные кольцами пальцы обхватывают мои запястья. — Ты умеешь прощать. Ты эмпат. Ты всегда превращала свою боль в умиротворение, и я знаю, что в глубине души ты не можешь найти покой. Твой свет погас.

Я смотрю на нее, обдумывая ее слова и пытаясь понять их. Но ничего из сказанного не имеет смысла. Я потеряла все: мужа, лучшую подругу, карьеру, дом. Даже Айзека, единственного человека, который понимал, через что я прошла. В этом нет покоя. Есть только мрачная пропасть ошибок и безвыходных ситуаций.

— Мой свет не исчез, — бормочу я, высвобождая руки из ее хватки. — Он просто померк.

Ее глаза закрываются, когда я отстраняюсь и отворачиваюсь, чтобы войти в дом. Кошки следуют за мной в прихожую, где я поднимаю свою сумку, а затем плетусь по коридору в свободную спальню. Я принимаю душ, пытаясь смыть с себя последние десять минут. Я возвращаюсь в спальню, завернувшись в банное полотенце, роюсь в сумке и достаю несколько ночных рубашек. Солнце начинает садиться, и я раскладываю каждую из них на кровати, разглаживая складки.

Все цвета слоновой кости.

Все из шелка и кружев.

Ни одна из них не подходит. Я долго искала идеальную, но все они не подходят.

Час спустя мама стучит в дверь и заходит в комнату с тарелкой курицы и риса.

— Я принесла тебе ужин.

Я поднимаю взгляд от книги, которую читаю.

— Спасибо.

Поколебавшись немного, она входит в комнату и ставит тарелку с узором из роз на тумбочку. Она садится рядом со мной, а я приподнимаюсь у изголовья кровати и опускаю книгу на матрас.

Я пристально смотрю на нее. На ее щеках потеки туши, глаза опухшие и красные. Мое сердце замирает от этого вида.

— Мне жаль. — Протянув руку, я переплетаю наши пальцы. — Я стараюсь.

— Я знаю, что стараешься. Я тоже стараюсь.

— Я не ожидала, что это будет так трудно… жить вне моего места заключения.

Она понимающе кивает.

— Ожидания — это похититель радости, они мешают жить. Нужно принимать каждый момент таким, какой он есть, зная, что одни будут трудными, а другие — прекрасными. Мы справляемся только тогда, когда живем настоящим.

Я провожу большим пальцем по ее загорелым костяшкам.

— На следующей неделе я выхожу на новую работу. Я немного нервничаю.

— Правда? — Намек на улыбку. — Я думала, ты хочешь отдохнуть.

— Мне стало скучно. Нужно чем-то занять себя.

— Понятно. Ты возвращаешься в модельный бизнес?

Я качаю головой.

— Нет. Я не уверена, что это правильный путь для меня, да и был ли вообще. — Слишком много камер, яркого света. Сплетни и неискренние улыбки. Хотя в то время работа казалась веселой и захватывающей, она никогда не заставляла мою душу петь. — Я хочу снова быть на виду. Уединение в своей квартире в течение последних нескольких месяцев не дало того терапевтического эффекта, на который я рассчитывала.

Я скучаю по людям.

Связи.

Я не хочу, чтобы кто-то знал, кто я… Я просто хочу, чтобы они знали, что я все еще здесь.

Я все еще важна.

— Расскажи мне о новой работе, — просит мама, усаживаясь поудобнее на кровать. — Мне нужны подробности.

Мой пульс учащается, я прикусываю губу, моя рука дрожит в ее руке. Я нервничаю. Испытываю нерешительность.

— Позволь мне посмотреть, как пройдет первый вечер. — Прочистив горло, я отвожу взгляд, гадая, не станет ли это новое занятие очередной ошибкой. — Тогда я все тебе расскажу.