Необратимость

ГЛАВА 54

— Извини, я опоздала. — Эверли врывается в дверь с большим пластиковым стаканом в одной руке и пакетом с продуктами в другой. — Мне пришлось спасать таран… — Она замолкает на полуслове, когда я подхожу сзади и набрасываю шарф ей на глаза.

— Ш-ш-ш… — Обхватив ее руками, я покусываю ее мочку уха, давая понять, что она в безопасности. — У меня для тебя сюрприз.

Хотя я бы с удовольствием поиграл с выбросом адреналина, я не хочу играть с посттравматическим стрессовым расстройством.

Ее тело расслабленно прижимается к моему, теплое и податливое. Не думаю, что когда-нибудь смогу насытиться тем, как легко она отдает себя в мои руки. Она достаточно сильна, чтобы справляться самостоятельно, — да она, наверное, и гребаный Армагеддон переживет, — но, когда я прошу ее довериться мне, она не колеблется.

Что бы я не предложил.

Я планирую исследовать это с помощью кое-чего, что я купил в городе на днях, пока она обедала со своей матерью и женщиной, владеющей стрип-клубом. Но об этом позже.

Присев ровно настолько, чтобы опустить покупки на пол, она держит стакан перед собой.

— Ты можешь поставить это в безопасное место?

— Здесь паук, не так ли? — Я беру у нее стакан, с трудом различая сквозь пластик большой коричневый комок. — Разве они не должны впадать в спячку?

Из-за повязки на глазах она не двигается с места и слегка кивает.

— Сотрудник магазина, в который я зашла, обнаружил ее прячущейся на складе. Я отвезу ее в заповедник и выпущу на волю к брачному сезону в конце года.

Вскоре после того, как мы решили уехать из города, нам подвернулась выгодная сделка по приобретению участка земли в сельской местности у подножия горы Диабло, известной также как место обитания тарантулов в осенний период. Нет нужды говорить, что Эверли не может дождаться сентября.

Я опускаю паука на кухонный стол — потому что мы действительно странная пара — и возвращаюсь к девушке, которая ждет с завязанными глазами, полностью доверившись мне. Взяв ее руки в свои, я веду ее к стене, разделяющей гостиную и столовую в столетнем доме, который мы купили две недели назад. Толстая штукатурка и около пятидесяти слоев краски разделяют комнаты, и, убедившись, что она не является несущей, я решил, что она нам не нужна. Там же лежит кувалда, поскольку я занимался ремонтом, пока ее не было.

Я хотел подождать, чтобы сделать это с ней.

— Я должна быть голой? — спрашивает она, когда я подвожу ее к нужному месту.

Это почти заставляет меня рассмеяться вслух — она слишком хорошо меня знает. И сейчас мысль о ней, голой, искушает меня отказаться от своих планов. Но…

— Я немного ненавижу себя за то, что говорю это, но не сейчас. Наверное, это будет не очень безопасно.

— Ладно… — Она растягивает слово, прикусив нижнюю губу. — Мне стоит беспокоиться?

Встав у нее за спиной, я обнимаю ее одной рукой, другой беру кувалду и кусаю ее за плечо.

— А ты как думаешь? — Когда она ухмыляется, я целую след укуса. — У меня есть кое-что для тебя. Оно тяжелое, так что будь готова.

Она двусмысленно хмыкает.

— Ты еще хуже, чем я. — Я ослабляю хватку на ее талии настолько, чтобы шлепнуть ее по заднице. Затем вкладываю рукоятку в ее руки и снимаю повязку с глаз.

Она бросает взгляд на кувалду, затем поворачивает голову и смотрит на меня, вопрос отражается в ее глазах.

— Думаю, нам нужна более открытая планировка. Хочешь заняться сносом?

Ее лицо загорается, и она возвращается к инструменту.

— О, черт возьми, да.

— Это моя девочка. — Я отхожу на несколько футов в сторону, давая ей возможность размахнуться. — Вперед.

Подняв ее так высоко, как только может, она замирает, моргает, а затем наносит мощный удар по стене.

Один раз.

Два.

Снова.

И снова.

Стена принимает ее ярость, покрываясь трещинами, сколами и вмятинами, каждый взмах сопровождается милым тихим рычанием. Я не сразу понимаю свою ошибку — Эверли чертовски целеустремленная, но при росте в пять футов два дюйма и весе чуть больше ста фунтов она явно не создана для того, чтобы пробивать укрепленную стену. Дом сопротивляется, и у нее на лбу выступают капельки пота.

Она не останавливается. В выражении ее лица — буря силы, гнева и отчаяния — неумолимое слияние, которое заставляет ее продолжать размахиваться, даже когда ее руки устают, а на глаза наворачиваются слезы. Она слишком упряма, чтобы сдаться, и именно поэтому я встаю за ней, касаясь грудью ее спины. Я накрываю ее руки своими, усиливая ее хватку.

— Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? — шепчу я ей на ухо.

Тяжело дыша, она слегка кивает, а пальцы крепче сжимают рукоятку.

У меня свои проблемы со стенами.

Вместе мы бьем, бьем и бьем по ней, превращая вмятины в дыры, а затем в щели, достаточно большие, чтобы можно было разглядеть столовую за ними. Воздух прохладный, но по моей спине течет пот. Эверли тяжело дышит, заряженная чем-то, что выходит за рамки обычных усилий.

Это освобождение.

Это то, на что я надеялся. Потому что, хотя я и не умею выражать свои мысли словами, я умею читать людей — и в первую очередь ее. Я видел, как ее пальцы скользят по белым стенам этого места, как ее ладонь задерживается там, словно она наполовину ожидает ответа с другой стороны. Как будто поверхность — это одновременно и враг, и друг.

Когда стена начинает поддаваться, я отступаю и предоставляю ей решать, хочет ли она продолжать без меня. Она уже набрала обороты, и я минуту наблюдаю за тем, как она фыркает и рычит, обретая второе дыхание, которое заставляет ее бить сильнее.

Черт, как же это сексуально.

В столовой на ящике стоит коробка с бутылками воды, и я иду за ними, чтобы взять по одной для каждого из нас.

Пока я там, у нее происходит прорыв.

В буквальном смысле.

Кувалда пробивает стену, после чего огромный кусок штукатурки падает на пол возле моих ног, разбиваясь на куски. Теперь там щель размером с ребенка.

Почти готово.

Она продолжает. Дыра растет, пока не становится достаточно широкой, чтобы в нее пролезть. Звуки трескающегося дерева, ломающейся штукатурки и ее рычание, вызванное прилагаемыми усилиями, эхом разносятся по пространству. В любую минуту я ожидаю увидеть, как грива волос, покрытых белой штукатуркой, триумфально выходит из отверстия и присоединяется ко мне на другой стороне.

Но ее рычание превращается в нечто большее. Что-то более тяжелое.

Ее удары замедляются, дыхание сбивается. Кувалда выскальзывает из ее пальцев и с тяжелым стуком падает на пол. Пыль повисает в воздухе, как облако, и я смотрю в отверстие в стене как раз вовремя, чтобы увидеть, как она ломается.

Черт.

Я хмурюсь, заглядывая в неровную щель.

— Пчелка?

Ее глаза наполняются слезами, которые проливаются и смачивают кончики ее волос. Она стоит там, ее плечи дрожат, руки прижаты к коленям, и она смотрит на меня так, будто никогда раньше меня не видела.

— Привет, — шепчу я с другой стороны.

Она качает головой. Прикрывает рот рукой.

У нее вырывается всхлипывание.

Я, не раздумывая, шагаю через проем, сокращая расстояние между нами.

Когда ее колени подгибаются, я ловлю ее, она прижимается и рыдает у меня на груди. Я заключаю ее у крепкие объятия, одной рукой поддерживая за плечи, другой прижимая к себе ее голову, и она, наконец, выплескивает все это. Я чувствую, как ее грудь поднимается и опускается резкими толчками, когда эмоции вырываются наружу, словно прорвав стену, груз которой она несла в течение нескольких лет.

Мне больно смотреть на это, но я знаю, что она выстоит.

Она освободится.

Эверли поднимает глаза, пока я обнимаю ее, и сквозь слезы прорываются сдавленные слова.

— Я не думала, что это будет так.

— Как? — спрашиваю я, убирая с ее лица прядь волос, покрытых штукатуркой.

— Как будто я снова могу дышать. — Ее голос дрожит, но в нем что-то есть — надежда просачивается сквозь трещины. Слова льются потоком, годы молчания и заточения срываются с ее губ. — Я сидела там, — задыхается она, указывая на стену. — Смотрела на нее и мечтала о том, что находится по ту сторону. Хотела просто пройти сквозь нее. Но я не могла. Не могла.

Я притягиваю ее ближе, прижимаю к своей груди. Она не столько ломается, сколько отпускает все, растворяясь во мне, словно наконец-то почувствовала себя в безопасности.

Ее голос дрожит.

— И когда ты был там, когда я знала, что ты в соседней камере… — Она издает прерывистый смешок, дрожащий и болезненный. — Мне хотелось кричать. Я хотела разнести все это проклятое место на части. Но я этого не делала. Я просто… сидела там. Я позволяла ему побеждать, день за днем, год за годом.

— Нет, — резко говорю я, хватая ее за лицо и заставляя встретиться со мной взглядом. — Ты выживала. Ты боролась так, как он не мог видеть. Ты пережила его, Эверли. Ты здесь сейчас, потому что ты сильнее, чем он когда-либо был.

Отчаянно кивая, она вцепляется в мою рубашку, и с ее губ срывается еще больше смеха. Улыбка вырывается на свободу, как с трудом одержанная победа.

— Я так долго сдерживалась.

— А теперь ты даешь волю чувствам, — бормочу я ей в волосы. — Все кончено.

Ее слезы пропитывают мою рубашку, но я чувствую ее ровное дыхание, чувствую, как уходит напряжение из ее тела. Руки крепко обнимают меня, и она шепчет в ответ, словно обещает.

— Все кончено.

Когда она наконец отстраняется, ее лицо залито слезами и покрыто пылью, но глаза… Они живые, мерцают чем-то свирепым и неукротимым. Она вытирает щеки и оглядывается на зияющую дыру в стене.

— Я думала, что разрушить ее — это уже достижение, — говорит она, ее голос мягкий, ровный. — Но это больше. Намного.

Я прижимаюсь лбом к ее лбу и улыбаюсь.

— Да, черт возьми, это так.

Она наклоняется и целует меня — глубоко, крепко и безжалостно. А когда она отстраняется, ее взгляд задерживается на обломках позади нас. Она смотрит на них так, словно стена не просто сломана — она исчезла.

А на ее месте появилась дверь.

— Что ты думаешь о дне карьеры? — Сара появляется рядом со мной, одетая во фланелевую рубашку и кеды Converse в радужную полоску. На концах ее косичек завязаны бантики, такого же цвета, как эта дурацкая игрушечная гитара, которую она повсюду таскает с собой.

— Ничего. — Выхватив из ее рук смятую брошюру, я опускаюсь на бордюр с комиксом, который только что подобрал — Бэтмен и Капитан Америка.

Мама посмеялась надо мной, когда увидела листовку, которую я принес из школы.

— Она ошибается, знаешь ли. Никто не может предсказать, кем ты станешь в будущем. Ты можешь делать все, что захочешь.

Я шаркаю ногами по тротуару.

— Ты бы так не говорила, если бы знала, откуда я взялся.

— Я знаю. — Ее пальцы наигрывают фальшивый аккорд на пластиковых струнах инструмента. — Она мне сказала.

— Она сказала тебе? — Нет… она бы не сказала. — Тебе девять.

— Она сказала, что ты не совсем мой брат.

Я выпускаю воздух из легких.

— Это потому, что я не брат.

— Тогда вы оба ошибаетесь.

Я возвращаюсь к чтению, пока Сара делает вид, что играет на гитаре, но не могу сосредоточиться, и через несколько минут поднимаю брошюру и просматриваю ее.

— В этом списке нет ничего, чем я хотел бы заниматься. С таким же успехом можно забыть об этом.

— Ты знаешь, что я думаю. — Она кивает на комикс, разложенный на моих коленях.

— Супергерой — это не настоящая работа. — Я закатываю глаза.

— А как насчет полицейского? Ты все еще сможешь ловить плохих парней.

У меня вырывается невеселый смешок.

— Копы бы меня возненавидели.

— Почему?

— Потому что мой отец в тюрьме. Наверняка проводится какая-то проверка.

— О. — Она дергает одну струну на гитаре, снова и снова, пока она наконец не лопается, ударив ее по лицу. — Черт.

Ее глаза расширяются, и она в ужасе смотрит на меня. Мы разражаемся хохотом.

Энергия меняется, когда перед нами проезжает вереница велосипедов — группа детей, которых она знает по школе, зовет ее на игровую площадку. Она машет рукой, вставая, чтобы пойти за ними.

Но в последнюю секунду она замирает. Поворачивается.

— Частный детектив! Вот кем ты должен быть. Ты мог бы раскрывать тайны. Это не потребует проверки. — Затем она усмехается. — Но, если тебе когда-нибудь понадобится помощник, ты знаешь, где меня найти.

В ветвях осины перед домом царит оживление. Меня послали сюда, чтобы убедиться, что мистер Бинкерс не беспокоит птиц, которые, по словам Эверли, строят там гнездо.

Возможно, еще и потому, что я не мог оторваться от нее, пока она готовила.

Неподалеку на ветру колышутся полевые цветы. Я подхожу и дергаю один — единственный длинный стебель, увенчанный гроздью фиолетовых цветов, таких тяжелых, что они опускают головки. Эверли они наверняка понравятся.

Стоп… Что, черт возьми, со мной происходит?

Я роняю цветок.

Потом вспоминаю ее улыбку и поднимаю его обратно, вместе с еще пятью.

Сверху доносится еще один шквал щебета. Черный кот, которого мы привезли с собой, определенно вызвал переполох среди местной живности, но его внимание приковано к чему-то гораздо большему — нескольким лошадям с соседнего ранчо, которые непринужденно пасутся у нас во дворе, словно им наплевать на понятие границ.

Честно говоря, они были частью того, что привлекло нас в этом месте.

Бинкерс с минуту смотрит на огромных животных, потом поворачивается ко мне и моргает с видом — Что это за хрень?

Я пожимаю плечами.

— Ты привыкнешь к ним, Бинкс.

Когда он прогуливается мимо несчастных обитателей деревьев, из дупла в стволе высовывается яркая синяя голова.

Она не говорила мне, что здесь водятся синие птицы.

— О, голубые члены.

Я поднимаю голову на звук голоса Эверли. Она сияет, раскрасневшаяся от жара плиты, вытирает руки о свое весеннее платье, сумочка перекинута через плечо.

— Э… что? — Она сказала — члены?

Она кивает на цветы в моих руках и тихо смеется.

— Вообще-то они так называются.

— А. — Прочистив горло, я протягиваю букет, передавая их ей. — Подумал, что они будут хорошо смотреться на столешнице, рядом с твоим пауком.

Она притворно ахает, но то, как сияет ее улыбка, заставляет мое сердце биться немного иначе.

— Айзек Портер, ты даришь мне цветы?

— Не делай из мухи слона. — Я усмехаюсь. — Я не удивлен, что выбрал цветы, которые называются «голубые члены».

Она прикусывает нижнюю губу и смотрит на меня сквозь ресницы, уткнувшись в них носом.

— Спасибо, — шепчет она.

Это заставляет меня задуматься, почему я думал, что дарить женщине цветы — это так ужасно. Сейчас я не могу вспомнить.

Она прячет цветы в сумочку так, чтобы головки торчали наружу, и продевает палец в кольцо с ключами.

— Я приготовила курицу с овощами, но я так отвлеклась на тарантула, что забыла про корж для пирога. Я быстро вернусь. Не мог бы ты иногда помешивать кастрюлю на плите?

— Конечно, я зайду внутрь через несколько минут. Просто наслаждаюсь воздухом.

Она удовлетворенно хмыкает, ее взгляд скользит по полю, от вторгшихся лошадей к россыпи полевых цветов и птицам. Сочувствие в ее глазах говорит мне, что она знает, о чем я думаю. Она улыбается.

— Ей бы здесь понравилось, я уверена.

— Да. — Это слово застревает у меня в горле.

Иногда я думаю о том, что было бы, если бы моя сестра была здесь и видела мою жизнь сейчас. Ведь правда в том, что, если бы ее никогда не похитили, я бы не оказался в той камере по другую сторону стены от женщины, с которой сейчас делю свою жизнь. Я бы не смог уничтожить самое отвратительное зло, с которым мне довелось столкнуться, голыми руками и куском разбитого стекла.

Один поступок запустил эффект домино, который невозможно вернуть назад, и он изменил все. Но, несмотря на все хорошее, ее больше нет.

Я не уверен, что когда-нибудь произнесу это вслух. Да и не думаю, что мне это нужно.

Самец синей птицы поет нам серенаду, склонив голову набок и глядя на самку, которая трудится над гнездом.

Теплые руки обхватывают меня сзади, мягкое тело прижимается к моей спине.

— Она бы гордилась тобой.

Я слегка киваю.

Если бы не потеря моей сестры, сколько еще жизней было бы унесено? Сколько семей лишились бы кого-то?

Ты никогда не была моим помощником, Сара. Ты была катализатором.

— Я ненадолго, — тихо говорит она, вставая на носочки, чтобы поцеловать меня в щеку. Ее руки скользят вниз по моим рукам, на минуту переплетаясь с моими пальцами, прежде чем опустить их.

— Скоро увидимся.

Пока она идет к джипу, самка синей птицы вылетает из дупла, проносясь перед ней размытым пятном небесного цвета.

Эверли заводит машину и опускает стекла, чтобы помахать мне рукой. Включается стереосистема, играет кавер-версия песни, которую она поставила на повтор, что очень кстати, учитывая, что наши четвероногие соседи, похоже, предпочитают пастись на нашем поле, а не на своем собственном.

Слова песни доносятся до меня, напоминая, что люди, которые по-настоящему любят тебя, не уйдут. Ни когда ты сломлен, ни когда ты зол. Ничто не заставит их уйти.

Даже когда кажется, что они ушли.

Пока самец синей птицы следует за своей подругой, я наблюдаю, как женщина, которую я люблю, выезжает на нашу длинную гравийную подъездную дорожку, по которой мчится золотистый паломино¹⁶ с кремовой гривой.

Мой шепот уносит порыв ветра.

— Скоро увидимся.