Дрянной декан (СИ)

18.1. В чем мой косяк?

Когда захочешь, охладев ко мне,

Предать меня насмешке и презренью,

Я на твоей останусь стороне

И честь твою не опорочу тенью.

(У. Шекспир, 89 сонет)

Я сделала вид, что тайна белых роз меня нисколько не интересует. Кем бы ни был неизвестный даритель, он либо сам даст о себе знать, либо нет — тогда я просто сделаю вид, что букета не существовало. Ломать голову над личностью загадочного кавалера, который боится в открытую заявить о своих чувствах, у меня не было ни сил, ни желания.

Хоть Верстовский и не признался, я все равно считала, что розы прислал он. Из всех моих российских знакомых на такой романтический жест, чисто теоретически, был способен лишь он. Хотя какой в этом смысл: дарить цветы и отрицать сей факт, понять не могла. Либо активизировался мой старый друг Ричард из Британии, но об этом думать не хотелось вовсе.

По крайнее мере, мама была очень счастлива получить цветы без повода. Возможно потому, что в обычных обстоятельствах даже наличие повода не давало никаких гарантий. Будем считать, что белоснежный букет я пустила на укрепление брака моих родителей: весьма неплохое применение, как по мне.

Страшная тайна оказалась совсем не страшной и раскрылась уже во вторник. Ромка, героически заявившийся в вуз второй день подряд (правда, с опозданием на целую пару), подошел к нам с Юлькой в сопровождении Стаса. Развернул стул впереди стоящей парты и сел лицом ко мне.

— Привет! Как дела, Рит? — бывший парень понял, что напрямую лезть ко мне с объятиями небезопасно, и решил прощупать почву, выяснив на берегу мое настроение.

— Привет, Рома. Пока не родила.

Верстовский-младший только вздохнул, убедившись, что гнева на милость я не сменила.

— Ты получила мой цветы?

— А, они были от тебя, — постаралась сказать это как можно более разочаровано. — Я уж было понадеялась, что у меня появился свежий поклонник!

— Зачем ты так, Рит?.. — мне показалось, или в глазах парня плеснулась неподдельная обида? Как бы то ни было, угрызений совести не последовало: я могу быть очень острой на язык и больно ранить словами, если понадобится. Его отец уже успел познакомиться с моей темной стороной (бедный препод до сих пор зализывает душевные ссадины, небось), а Роман будто впервые понял, что я умею быть не только белой, пушистой и на все готовой.

— Да, зачем? — поддакнул Стас. Будто без него мы наши отношения выяснить не в состоянии.

Я ненадолго прикрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула, давая эмоциям улечься. Такой повышенное внимание не давало ране в моем сердце толком зарубцеваться.

— А что случилось-то, Рома? Ты мне ни разу не дарил цветов, пока мы встречались. С чего вдруг такая щедрость?

— Вот именно? — Юлька подключилась к моим защитникам. Они со Стасом принялись сверлить друг друга сердитыми взглядами.

— Значит, это все потому, что я не дарил тебе цветов? — порывисто воскликнул Верстовский. — Ты ни разу даже не намекнула, что хотела бы…

— Ох, Ром, перестань. Конечно, это не из-за цветов.

— Тогда почему?

— Скажи честно, ты начал со мной встречаться по… расчету? — спросила его "в лоб". — Нашел себе приличную девочку для прикрытия, чтобы задобрить строгого отца?..

Мой вопрос застал Рому врасплох. Он покраснел, потом побледнел, но глаз не отвел.

— Что за ерунда. С чего ты так решила, Марго?

— Ты так хвастался перед ним интеллигентностью моих предков, что у меня невольно закрались некоторые подозрения. К тому же, твой отец рассказал мне, что самолично просил тебя найти достойную девушку!

— Да, просил. Но это никак не связано. Ты перевелась к нам и покорила меня своей необычностью, красотой, неподдельным интересом к учебе…

— Ладно, не продолжай, — прервала его. Уж комплиментами из его уст я была сыта по горло. — Лучше скажи, где ты ночевал в пятницу?

— Ты и об этом знаешь… — проворчал Верстовский. — Я поехал к Стасу, потому что до дома слишком далеко было, а электрички уже не ходили. Правда ведь?

Рома повернулся к другу, и тот утвердительно закивал.

— Чистейшая. Вот мы накидались тогда…

— Все настолько плохо, что ты теперь ночуешь у парней? — съехидничала я. — А когда же твоя новая солистка Ярослава?

— Чего ты напридумывала, Марго?! — Верстовский был возмущен. — Мы просто поем в одной группе. Между нами ничего нет!

— А хотелось бы, чтобы было?..

Рома запыхтел и поднялся со стула, накинул на одно плечо рюкзак.

— Ладно, я вижу, у тебя много претензий, и все они безосновательны. Надеюсь, хотя бы цветы заставят тебя думать обо мне немного лучше.

— Я отдала их маме, — глухо ответила я, до боли в ладони сжимая карандаш.

Верстовский постоял, смотря себе под ноги. Потом двинулся в сторону выхода, кинув напоследок:

— Твоя мама, должно быть, чудесная женщина. И заслужила их не меньше.

— Мегеры! — прошипел Стас и направился вслед за другом.

— Иди-иди, болезный! — прикрикнула Юлька. — Уже написал свой любовный сонет?..

Я молча смотрела ему вслед, пока перед глазами не стало мутно от слез. Быстро-быстро заморгала, чтобы вернуть зрению четкость, а разуму — ясность.

— Думаешь, я и правда все выдумала? — спросила деликатно молчащую Гарденину.

— Теперь это уже неважно. Дело сделано. А за него не переживай, он уже завтра найдет себе новую девушку. Спрос есть.

"Завтра" была среда, а следовательно, очередная "зарубежка". Даже не хочу описывать, каким трудом далось мне выполнение домашнего задания, и что получилось на выходе. Невинная нимфа, похотливые фавны, один очень властный древнегреческий бог и несчастный поэт-философ — собрать все ингредиенты вместе, хорошенько перемешать в блендере, сдобрить отборным количеством смертей, стенаний с заламыванием рук и беспорядочных половых связей: вуаля, пьеса в стиле Уильяма Шекспира готова!

Перечитывать написанное я не решилась. А после выставления оценки рекомендовала бы сжечь.

День Икс настал. Примерно треть группы не занятие не явилась, свалившись с новым, стремительно распространяющимся вирусом "Эдуардофобия". Остальные же, стиснув зубы, готовились нести знамя знаний к победе. Вероятно, ценой собственной жизни.

— Ну как твоя пьеса? — уныло спросила я неунывающую Гарденину перед парой.

— С Шекспиром конкурировать сложно, но, кажется, я справилась. А ты?

— Не спрашивай.

Декан заявился на урок раньше, чем прозвучал звонок — так не терпелось начать нас мучить, что не мог дождаться официального начала экзекуции? Уверена, он мысленно потирал руки от предвкушения нашего коллективного позора. Его черные брови взлетели до небес, когда он увидел количество студентов в аудитории.

— Доброе утро, самые стойкие студенты четвертой "А". Передайте остальным, что пропуск занятия не является уважительной причиной не сдать домашнего задания. Все, кто не пришел, будут отчитываться в конце семестра лично ректору университета. Я прослежу, чтобы без этого их не допустили до экзаменов.

"Самые стойкие" робко порадовались тому, что нашли в себе волю не прогулять ненавистного предмета.

— Девушки, сдайте мне свои пьесы, я просмотрю их и в конце занятия выставлю оценки. Парни, вперед. Кто желает первым зачитать нам свой сонет?

Все-таки, к женскому роду декан был настроен куда лояльнее. Не представляю, каким образом зачитывала бы свою муть вслух, да еще и перед столь неблагодарной аудиторией, как студенты Ливера.

— Что, никто не хочет идти первым? Тогда вызову я. Борисов. Да, ты. Нет, иди сюда, к доске. Ты же знаешь, как у нас все происходит.

Сбыв с рук домашку, я немного расслабилась и смогла с бОльшим удовольствием послушать произведения одногруппников. Удовольствие было столько велико, что желание зажать уши и выбежать из кабинета было почти нестерпимым. Мильнев правду сказал: наши мальчики — не поэты. Девочки — тоже, но этого и не требовалось, чтобы понять, что зачитываемые по очереди стихи были кошмарны, с какой стороны не погляди.

Декану было легче — он одновременно оценивал пьесы и мог немного отвлечься от этого нескончаемого аудио-шума. Но вот к доске вышел Ромка Верстовский.

— Восемьдесят девятый сонет, — коротко сказал он и, не дожидаясь разрешения декана, начал зачитывать стихотворение.

В чем мой косяк, что ты со мной рассталась?

Я сам себе по шее надаю!

Зови хромым!.. Да кем бы я не звался,

Приму, как данность, истину твою!

Кляни меня, я честно подыграю.

Пусть думают — любви меж нами нет!

Я притворюсь, что я тебя не знаю.

Не назову по имени, мой свет!

Покину круг знакомых и не очень,

Как будто незнаком тебе совсем.

Чтобы мой взгляд тебя не опорочил,

Не выдал страсть… И не создал проблем.

Любовь ушла, а я еще живой?

Тогда я сам с собой займусь войной! (1)

Воцарилась пауза. Перевод заслуживал аплодисментов, но все были так ошеломлены, что не смогли сделать ни одного хлопка. Даже декан, и тот оторвался от письменных работ: он очень внимательно рассматривал сына, а на губах его играла странная улыбка.

— Не знаю, что на тебя нашло, но это было очень хорошо.

Ромка пожал плечами и сел на свое место. Он не смотрел на меня, но все и так догадались, почему он выбрал именно этот сонет. Я даже поймала на себе несколько недовольных взглядов: мол, "Злобная стерва Красовская, на кой ты так обошлась с нашим любимчиком?".

Я не могла отражать их нападки решительным и независимым видом, так как и сама выпала в осадок. Меня раздирали внутренние демоны-противоречия. Один из них говорил мне: "Ты все сделала правильно", другой кричал: "Ты дура, дура, ду-у-ура-а-а!!!". Голоса одногруппников, продолживших зачитывать свои недостихи, отошли на второй план. Все куда-то отодвинулась — аудитория, студенты, университет. Я плыла по волнам неопределенности и даже не заметила, как чтение плавно перешло в обсуждение.

Меня отвлекло только сообщение: телефон, лежащий на парте, засветился и отобразил уведомление из мессенджера. Я сняла блокировку и ощутила, как последние силы покидают меня при виде контакта без аватарки, начавшего диалог.

Дрожащими пальцами я разблокировала телефон и открыла сообщение. Декан послал мне… фотографию. Чего? Хороший вопрос. Тусклые цвета, будто в хмурое осеннее утро. Какие-то темные травы, ветки, кусты… Все размыто и непонятно.

Я зависла над мобильным, тупо рассматривая фото и приходя в немое удивление. В этом снимке не было никакой художественной ценности, не было людей, не было вообще ничего, что могло бы указывать на причину, с чего вдруг он сподобился прислать мне его.

— Красовская, что такого интересного вы увидели в телефоне, что забыли о том, что находитесь на занятии?

Я подняла взгляд и встретилась глазами с деканом.

— Н-ничего, Вениамин Эдуардович. Простите.

— Извинения отклоняются. Подойдите ко мне после занятия.