Дрянной декан (СИ)

30. Свидание в библиотеке

Любовь нежна? Она груба и зла.

И колется и жжётся, как терновник.

А если так, будь тоже с ней жесток,

Коли и жги, и будете вы квиты.

("Ромео и Джульетта», У. Шекспир)

— Это ОНА! — просипела Юлька, комкая бумагу, когда Верстовский перешел к теме урока.

— Кто? — на всякий случай уточнила я, хотя и сама уже догадалась.

— Та училка из переписки, о которой рассказывал Ромка! О, теперь понятно, почему он так ко мне равнодушен! — патетическим шепотом провозгласила Гарденина. Окончательно выйдя из себя, она разорвала лист на маленькие кусочки, вкладывая в это действие такую ярость, словно к ней в руки попала не бумага, а сама Аделаида Степановна.

— Ну почему сразу "равнодушен"? — также тихо ответила я. — Он пригласил тебя на танец.

— А после — всех остальных девчонок. Это не считается!

Меня он не пригласил, но я решила не напоминать об этом — мне Верстовский подарил куда большее, чем просто танец. Так что грех жаловаться.

— Гарденина, Красовская, что там у вас произошло? — сурово спросил декан. Наша перебранка не минула его внимания. — Есть какие-то вопросы?

К слову, так или иначе переговаривалась вся группа — появление незнакомки всколыхнуло любопытство студентов — но придраться он решил именно к нам.

— Нет, Эдуард Вениаминович, — понуро отозвалась Юля в полной тишине. — Извините.

Я промолчала, так как при всем желании не смогла бы выдавить из себя ни слова. Просто опустила голову. От сурового взгляда отца Ромки у меня загорелись уши и… задница, которая вдруг вспомнила его шлепки.

Урок продолжился. Декан вместе с напарницей вели урок. Она очень внимательно слушала Верстовского, прямо внимала с благоговением, казалось, еще немного, и женщина грохнется на колени, чтобы воздать похвалу небу за его талант к преподаванию. Но нет, это было бы слишком позорно, а она себя позорить перед ним явно не желала — вон, как рисовалась и поворачивалась к отцу Ромки исключительно выгодными своими ракурсами… Иногда вставляла свои замечания — но делала это очень вежливо и деликатно, не перебивая его и не критикуя высказанных им доводов.

А один раз он сам с трепетом спросил ее: "Что вы думаете, Аделаида Степановна, о гуманистический ценности произведений Шекспира?", и мне стало так тошно и ревностно-обидно, что я чуть было не последовала примеру Гардениной и не разорвала свои конспекты на мелкие клочки.

Не занятие, а литературное не пойми что! Устроили какое-то взаимное проникновение душ прямо на глазах у целой группы, а что особенно возмутительно — прямо на моих.

"Она совершенно ему не подходит!!!" — передала мне гневную записку Гарденина.

Чопорная, интеллектуальная, начитанная, с хорошим воспитанием и строгими моральными принципами (их наличие читалось прямо по лицу), и при этом внутренне мягкая (тут я уже просто предполагала), уступчивая, признающая мужское лидерство…

О нет, она подходила ему идеально. Просто поразительно — будто встретились две половины, сосватанные друг другу на самих небесах. И от этого на душе становилось светло — ну бывают же в жизни чудеса! — и ужасно тоскливо.

Ну ладно, даже если не идеально, то в любом случае гораздо больше меня. И по внешности, и по характеру, и по возрасту — Аделаиде на вид было около тридцати пяти — тридцати-семи лет.

Старушка, конечно, но все равно помладше самого декана.

Я не могла отвести взгляда от новоприбывшей преподавательницы. Да что там я — внимание каждой студентки было направлено на новенькую преподшу, они оценивали ее по всем возможным параметрам и наверняка прикидывали степень их "литературной" близости с деканом… Но стажерка этого явно не замечала, так как сама смотрела только на Верстовского.

И на ее лице читалось такое восхищение, что сразу же становилось ясно — будь на то ее воля, близость стала бы максимальной.

Как я ни старалась храбриться, меня захлестывало отчаяние. И ведь знала, знала, что так будет! Чутье с самого начала подсказывало: Верстовскому-старшему доверять нельзя, также, как и его сыну. И вот, нате: прошла всего неделя после того, как я ему все-таки отдалась, и он уже воркует с неизвестной мне зубрилкой в возрасте, растворяясь в чудесном преподавательском тандеме!

А, может, зря я так переполошилась? Это ведь чудесный выход для нас двоих. Если "по-хорошему" забыть друг друга у нас не получается, попробуем "по-плохому". Осталось донести доводы разума до глупого сердца, которое не желало отдавать декана ни в чьи другие руки и требовало крови и сатисфакции.

После звонка я схватила рюкзак и вылетела из аудитории, не дожидаясь Юльку. Вслепую пошла по коридору, сталкиваясь со студентами и даже не задумываясь, куда несут меня ноги. И очнулась только тогда, когда многолюдный коридор опустел и резко свернул вбок, оканчиваясь старой лестницей. Свет стал не таким ярким, а пол уже не был истерт сотнями ног. Аудитории остались позади, кабинетов поубавилось, а на дверях висели таблички с указаниями доп. кружков и внеклассного образования.

— Красовская?

Я на миг оцепенела, узнав низкий, возбуждающий до трясущихся поджилок, голос, и, не оглядываясь, бросилась к лестнице.

— Мы можем хотя бы поговорить?! — гаркнул Верстовский. Он не удовлетворился видом моей удаляющейся спины и, судя по-всему, был и сам не против немного побегать.

Мне нельзя с ним встречаться! Нельзя говорить, иначе… Иначе… Я не знала, что именно случится, но это явно будет нечто сокрушительное. Мысли поскакали в разные стороны, словно бисер, просыпанный на пол. Держась за широченные, покрытые гладкой краской, перила, я скатилась вниз. А оказавшись на первом этаже, на миг задумалась, куда рвануть дальше.

Выбор был невелик. Здесь вообще не наблюдалось кабинетов "общего пользования" помимо библиотеки, святая святых литературного университета. В нее-то я и юркнула. То есть, не юркнула, а ввалилась с грохотом, так как очень спешила.

Библиотекарша подпрыгнула от хлопка дверью. Любовь Ефремовна была живой легендой Ливера. Она являла собой живой образец того, что происходит с женщинами, когда лингвистика и литература выходят на первое место в противовес мужчинам и отношениям. Полненькая, неопрятная, вечно мрачная работница смотрела на студенток с презрением, достойным малолетних распутниц. Ибо сама она была девственной целиной в свои пятьдесят с хвостиком — в этом никто не сомневался.

— Чего тебе? — негостеприимно гаркнула властительница книжного царства.

— Я… я… можно мне оригинальное издание "Двенадцатой ночи" Шеспира? — ляпнула первое, что пришло в голову.

Любовь Ефремовна окинула меня скептическим взглядом, словно сомневаясь, что я достойна брать в руки столь редкое издание.

— Хорошо, посмотрю, есть ли…

— Давайте я сама посмотрю? Я знаю, где искать нужный ряд. А после торжественно клянусь вручать вам свой читательский билет!

Обогнула стойку, за которой сидела библиотекарша, и юркнула под защиту книжных стеллажей. Помещение было огромным. Не знаю, можно ли студентам самим разгуливать в столь священном месте или нет, но попытаться стоило: дверь снова открылась и захлопнулась с еще большим шумом. В библиотеку полным сдавленной ярости ураганом ворвался декан.

Тетка, еще не успевшая прийти в себя после моего появления, чуть не свалилась со стула.

— Чем могу помочь, Вениамин Эдуардович? — пролепетала она. Ее тон, еще минуту назад представляющий из себя презрительно-снисходительное гарканье, сменился почтительным, полным скрытого обожания, воркованием.

Я поразилась и возмутилась такой скорой смене настроения. То, что от Верстовского-старшего млели все старые (и не очень) девы Ливера, было и так понятно. Но каждый раз наблюдать, как его чары укладывают штабелями всех перестарок в радиусе километра, было унизительно.

— Не заходила ли сюда студентка?.. Этакая юная невротичка? — декан оглядывал книжные ряды, теряющиеся в темноте.

— А то ж. Чуть дверь с петель не снесла! — библиотекарша, вспомнившая обо мне, запылала праведным гневом. — Она пошла искать "Двенадцатую ночь" в оригинале. Представляете, сама!.. В оригинале!.. Сейчас же выставлю ее вон…

— Не стоит, давайте это сделаю я, — отец Ромки положил руку на плечо начавшей подниматься на ноги библиотекарши и усадил ее обратно. — Найду и… выставлю. Все в лучшем виде.