19. Плывет Офелия

Страшись, сестра; Офелия, страшись,

Остерегайся, как чумы, влеченья,

На выстрел от взаимности беги.

("Гамлет", У. Шекспир)

Я много думала о Роме следующей ночью. Вспоминала все хорошее, что между нами случилось, и тихо прощалась с тем, что так и не случилось, несмотря на все мои мечты. Перед моими глазами в убыстренной съемке пробежал практически каждый наш прожитый вместе день, каждое свидание, объятия, разговоры. Я анализировала их и везде видела одно и то же: в наших отношениях мне всегда требовалось гораздо больше, чем мог дать мне Роман. Больше встреч, поцелуев, страстных слов и красивых поступков. Тогда как его все устраивало именно в том количестве, в котором было.

Возможно, он и не сделал ничего ужасного — такого, из-за чего бросают быстро, безжалостно и без объяснений, как это сделала я… Но терпеть и дальше эту тоску по невозможности получить большее стало слишком невыносимым. "Один в паре всегда любит сильнее" — слышали, наверно, такое выражение? Вот только быть этим несчастным тем, кого угораздило втрескаться сильнее, чем от него ожидает общество (да и сам избранник), я категорически не желала.

Я не вернусь к нему, если только небо и земля не поменяются местами.

У самого же молодого Верстовского, как назло, будто что-то перемкнуло в голове, стоило мне перевести его в разряд "бывших". Похоже, гениальная фраза Пушкина: "Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей" работает в обе стороны.

Всю следующую неделю он донимал меня тем, что, во-первых, образцово ходил на занятия, а во-вторых, после занятий ходил за мной молчаливой тенью (порой к нему присоединялась тень разговорчивая и хабалистая — Стасян). Выглядя при этом святым мучеником, стоически переносящим пытку учебой во имя любви. А по вечерам мой телефон разрывался от пропущенных, грустных гифок и надрывных песен, которые он слал мне, уже особо ни на что не надеясь.

Когда я указала Гардениной на его странное поведение, она равнодушно промолвила:

— Ромка все делает красиво и показательно. Красиво встречается, расстается, теперь вот страдает от неразделенной любви. Настоящая drama queen. Плюс, ты задела его гордость. Хочешь мое мнение? Весь универ судачит о том, как главному сердцееду самому разбили сердце. Он просто не может оставить все как есть.

Что касается Верстовского старшего, то он сдержал слово и оставил меня в покое — по крайней мере, так казалось со стороны. Я начала забывать неприятный инцидент в "Юпитере" и перестала ловить на себе его взгляды, но иногда посматривала на него сама. И с удивлением отметила, что он хорош не только как преподаватель, но и хорош сам по себе. С ним у нас появился шанс действительно пройти предмет, а не сдать его чисто ради оценки в зачетной книжке. Он мог зверствовать, проверяя наши знания, а мог сам целую пару рассказывать что-то чертовски интересное о средневековой литературе. Даже отпетые циники наконец сдались и согласились, что "что-то есть" в этом Шекспире.

Гардениной Верстовский не заинтересовался, так что занятия проходили достаточно спокойно. Юля вздыхала и грезила о высоком, статном декане, Рома гипнотизировал взглядом доску, подперев щеку рукой, декан смотрел в окно и думал о своем. Все одинокие сердца тосковали молча. А во мне наконец затеплилась надежда на благополучное разрешение октябрьской заварушки: покончить с обоими Верстовскими и жить дальше свою жизнь.

Но тут на меня, как гром среди ясного неба, свалилась Офелия: замучив нас сонетами до полуобморочного состояния, декан перешел к самому сложному из произведений британского драматурга.

"Гамлету".

И мы приготовились страдать по новой.

Буквально на вводном занятии по этой теме декан обрадовал нас очередным творческим домашним заданием.

— Вы напишите эссе о том, как менялась интерпретация образа Офелии в контексте английской морали, начиная с романтической эпохи и заканчивая современными исследователями.

По аудитории прокатился недовольный рокот, которому предшествовал некоторый ступор. Юлька кинулась записывать название темы в тетрадь, но быстро сбилась, запутавшись в контекстах, эпохах и моралях.

— А чего там исследовать, Вениамин Эдуардович? — не удержалась от вопроса Света Лыкова. — Офелия — далеко не центральный персонаж трагедии. С ней все достаточно однозначно.

— Ах так, значит, — декан посуровел. — И что же вы знаете об Офелии?

— Офелия в некотором роде стала жертвой придворных интриг, — с готовностью откликнулась девушка, явно желая похвастаться внеклассным изучением трагедии. Если выражаться простым языком, она связалась не с той компанией и полюбила не того человека — в шестнадцатом веке это было чревато. Ее жених, Гамлет, не ценил ее, использовал в своих целях и был одержим одной лишь местью. В итоге бедняжка сошла с ума от жесткости окружающего ее мира и то ли утонула, то ли утопилась умышленно.

— Весьма содержательно, Лыкова, — ядовито заметил Верстовский, сложив руки на груди. — Глубочайший анализ, ничего не скажешь. А известно ли вам, что Офелия считается символом чистоты и добродетели, хотя в тексте Шекспира встречаются намеки на то, что она была не так уж и невинна?

— Офелия увлекалась добрачными связями? — при упоминании невинности, точнее, ее отсутствии, скучающий до этого Мильнев заметно оживился.

— Я этого не говорил, Мильнев! Но прямо перед гибелью, плывя по реке, она напевала песенки фривольного содержания — фривольного по мерках того времени, конечно. Так как же Офелия впоследствии стала олицетворять пуританскую женщину викторианской эпохи?

— Как?

— Вот это вы мне и расскажете в своих эссе. Образ Офелии вдохновил десяток художников на чудесные полотна, может быть, вдохновит на что-то и безалаберных студентов двадцать первого века.

— Уж простите, Вениамин Эдуардович, но по меркам двадцать первого века все это достаточно скучно… — ляпнули с задних рядов. Видимо, это был кто-то настолько отчаявшийся, что вероятность быстрой и мучительной смерти от рук декана казалась ему более привлекательной, чем перспектива писать эссе про Офелию.

— СКУЧНО?.. — Верстовский изменился в лице. Еще никогда я не видела декана настолько возмущенным и оскорбленным — даже тогда, когда обозвала его "старомодным музеем древностей", он и то выглядел более спокойным. Но он быстро взял себя в руки, вышел на середину лектория и начал читать нараспев:


По глади черных вод, где звезды задремали,

Плывет Офелия, как лилия, бела.

Плывет медлительно, в прозрачном покрывале,

В охотничьи рога трубит лесная мгла.


Вениамин декларировал громко, медленно, торжественно. Его голос слегка вибрировал и колебался, то повышаясь на несколько тонов, то вновь понижаясь до завораживающей хрипотцы. Он убаюкивал и завораживал, вводя слушателей в пограничное состояние, приоткрываю завесу в иное измерение. Декан не шевелился, но мне показалось, будто воздух вокруг него начал густеть, сворачиваться в еле различимые глазом завихрения, из недр которого пробивалось неясное свечение.


Я встряхнула головой, потом ущипнула себя за руку, но видение не исчезало. Откуда-то пахнуло свежестью, влажный сырой воздух нес аромат ноябрьского тлена, палых листьев, сорванных цветов. А декан продолжал читать по памяти, закрыв глаза, наслаждаясь строчками и рифмами.


Уже столетия, как белым привиденьем,

Скользит Офелия над черной глубиной.

Уже столетия, как приглушенным пеньем,

Ее безумием наполнен мрак ночной…


Верстовский сделал паузу, повернувшись к студентами спиной и подходя к доске. Наваждение продолжало набирать обороты: где-то вдалеке заиграла тихая, красивая и неимоверно грустная музыка… Ей вторил тонкий девичий голосок, расслышать который можно было, лишь вслушиваясь изо всех сил. Ощущение ветра усилилось, я обернулась, не веря в происходящее — пара девчонок с соседнего ряда так усиленно обмахивались тетрадями, что подняли маленький ураган. Юлька же попросту растеклась по стулу, глядя на препода с немым обожанием.

— Как поэзия может быть настолько возбуждающей?.. — пробормотала она.

При следующих строках я вздрогнула. Отец Ромки вновь повернулся к группе и посмотрел… именно на меня посмотрел! Заглянул прямо в душу, проникая в ее сокровенные закоулки, и я, захваченная врасплох, не успела закрыться от его вмешательства.


Целует ветер в грудь ее неторопливо,

Вода баюкает, раскрыв, как лепестки,

Одежды белые. И тихо плачут ивы,

Грустят, склоняются над нею тростники


В груди защемило от непонятной тоски. Меня охватила печаль и сладкий трепет, поднимающийся во мне против воли, словно мутный осадок, расползающийся со дна по поверхности потревоженного озера. Дыхание сперло в груди. Верстовский прочел эти строки так, будто они были обо мне, предназначились мне… В его волнующем голосе прозвучала нежность, восхищение, тщательно сдерживаемое возбуждение. Словно не ветер целовал, баюкал, осторожно раскрывал лепестки одежд… А сам он.


Кувшинки смятые вокруг нее вздыхают,

Порою на ольхе гнездо проснется вдруг,

И крылья трепетом своим ее встречают,

От звезд таинственный на землю льется звук…


Верстовский замолк, выныривая из сладких фантазий. Мы сидели в молчании несколько минут, ожидая продолжения, но его не последовало. Затихла музыка, Офелия замолчала, возможно, навсегда. Декан провел рукой по волосам и медленно вернулся за преподавательскую кафедру. Он и сам выглядел смущенным тем представлением, что разыгралось в аудитории.

— Что это было? — еле проговорила Гарденина, но в заполняющем кабинет тишине ее услышали все.

— Артюр Рембо, — кратко ответил Верстовский. — "Офелия".

* * *

Я ворочалась уже битый час и никак не могла уснуть. Скидывала одеяло, так как странный жар никак не хотел покидать тело, потом начинала мерзнуть и укрывалась снова. Накрывала голову подушкой, считала овец — бестолку! В голове снова и снова проносились моменты с сегодняшней пары по зарубежной литературе. Звучал голос Верстовского, взгляд его темных глаз раз за разом вонзался мне в сердце, и оно начинало биться, как заполошное…

Я не поняла, когда наконец начала засыпать. В какой-то момент руки и ноги перестали чувствоваться, тело стало легким, невесомым, и поплыло будто по воде. Темное течение несло его, расправляя длинную, расшитую дорогой парчой и кружевом юбку, играя легчайшей батистовой фатой. Рядом со мной плыли сорванные цветы, перешептываясь с встречающимися по пути кувшинками, цепляясь за мои светлые, колышущиеся в потоке волосы… Я не тонула. Пребывая в необъяснимой эйфории, парила под небом, смотрела на звезды и луну, озаряющую ночной лес.

Река была совсем неширокой, справа и слева на расстоянии нескольких локтей проносились заросли камышей. Устав дрейфовать по воде, я нашла место, где проглядывал невысокий бережок, и выбралась на сушу.

С меня текла вода, тяжелая юбка волочилась по земле, собирая опавшую листву. Сквозь деревья проглядывал желтый свет — такой, что каким обычно светятся окна домов, и я пошла к нему, приподнимая юбку, отряхивая с себя водоросли и бутоны цветов. Достаточно скоро показался смутно знакомый дом, наигранно старый, с башенками и высоким крыльцом. Лес плавно перешел в заросший сад. Под ногами обнаружилась плиточная дорожка, ведущая вокруг особняка, еле различимая сквозь пробивающую из щелей между блоками жухлую траву. Неухоженный кустарник встал почти вровень со мной, но я упрямо шла, будто зная, что в конце пути меня ожидает…

Вениамин трудился невдалеке от дорожки, вскапывая клумбу. Рядом лежала охапка выдернутых с корнем сорняков, чернела земля. К небу, серебрясь в лунном свете, тянулись тонкие стебли свежепосаженных хризантем.

Услышав шелест волочащегося по траве подола, декан обернулся, оттер пот со лба грязной рукой и радостно улыбнулся.

— Ну наконец-то ты вернулась. Поможешь мне?

Я проснулась и уставилась в темный потолок, с трудом возвращаясь в свою комнату из заросшего сада Верстовских. Меня захлестывали эмоции и иррациональный страх, будто случилось что-то гораздо более опасное и фундаментальное, чем дурацкое, навеянное стихами сновидение. Сердце почти выскакивало из груди, тело била дрожь. Время перестало ощущаться. До меня медленно доходило, что же именно произошло.

Небо и земля поменялись местами.

Видимо, я была не единственная, кому не спалось этой ночью. На тумбочке рядом с кроватью ожил переведенный в беззвучный режим телефон — экран засветился, прогоняя странный сон. Я потянулась за ним, видя всплывшее уведомление о сообщении, но еще не понимая, от кого оно. Одновременно моля бога, чтобы это был не декан, и испытывая радость и азарт от мысли, что это может быть он…

Сообщение было от Ромки. И уже не первое за сегодняшнюю ночь.

"Рита, я скучаю по тебе"

"Марго, люблю…"

"Пожалуйста, прости меня! Дай мне еще один шанс!"

Я закрыла глаза, выравнивая дыхание. Потом открыла их и набрала ответ.

"Хорошо".

Загрузка...