Дрянной декан (СИ)

35. Пробы

Не успели мы с Юлей доесть обед, как у меня тренькнул телефон. Я достала мобильный и чуть не подлетела в воздух от радости и возбуждения: Верстовский все-таки написал мне! Первый! Значит, мой план работает. Я не стала читать сообщение сразу же — пусть теперь он помаринуется в томительном ожидании. Да и побоялась выдать себя чересчур бурной реакцией, Гарденина все еще была рядом.

«Может, рассказать ей сейчас?»

Я моментально покрылась холодным потом и отодвинула непрошенную мысль куда подальше. Буду решать вопросы по мере их поступления. Сначала устраню недопонимание с деканом, потом признаюсь лучшей подруге.

Непрочитанное сообщение висело камнем на сердце, и больше в меня не влезло ни одного кусочка. Следующие пять минут я сидела как на иголках, ожидая пока Юля не управится со своей огромной порцией картофеля. Потом первой побежала относить поднос, по пути открывая переписку с Верстовским: как я никого не сбила и не уронила тарелки на пол при этом, осталось загадкой даже для меня. Наверное, активизировались скрытые резервы организма. Если верить им, во мне умер талантливый жонглер.

«Глупая ребяческая выходка!», — сурово отрапортовал отец Ромки в сообщении.

Да, не только глупая, а еще и отчаянная… Но вы-то купились, Вениамин Эдуардович! Как когда-то купились на мои ребяческие прелести. Да и не вы ли говорили, что инициативная, открыто заявляющая о своих желаниях женщина — это прекрасно?

Пока я думала, что ответить и стоит ли отвечать вообще, он прислал еще одно предложение.

«И неубедительная».

У меня банально отвалилась челюсть. Он что, берет меня на слабо? Намекает, что я плохо стараюсь?.. И нужно сделать нечто большее, чтобы снова заслужить его благосклонность? Или указывает на то, что любые попытки соблазнения не возымеют действия?

«А какая убедит?», — все же настрочила я.

«Не растрачивайте зазря свой любовный пыл. Лучше обратите внимание на ровесников».

Хороший совет. Только нифига не действенный, как показала практика. И конечно же, я его не послушала. Напротив, почувствовала небывалый азарт.

— Рита, куда ты несешься? — вдруг заорала позади Юлька. Переписываясь с Верстовским, я на эмоциях помчалась из столовой, совсем забыв при этом о Гардениной. — Подожди!

Запыхавшаяся брюнетка догнала меня и рассерженно посмотрела на телефон, который я все еще сжимала в руке.

— Ты с кем-то переписываешься? Опять влюбилась?!

— Почему ты так решила? — слабо запротестовала я, пряча мобильный.

— О-о-о, — она заглянула мне в глаза и уперла руки в боки. — Только не говори, что это снова Верстовский!

— Я… я… — правда не знала, что ей сказать. Мне показалось, что меня схватили с поличным на месте преступления.

— Уж я-то тебя знаю, Красовская, — пригрозила она мне пальцем. — Когда ты осенью встречалась с Ромкой, у тебя был такой же отстраненный, полоумный вид! Неужели ты снова его простила?

— Это не так, поверь, — вздохнула я с облегчением. Оставалось надеяться, что она знает меня не настолько уж хорошо, ведь догадка ее оказалась верна лишь частично. Но в чем Юлька права на сто процентов — мне стоит поумерить свой пыл. И дать своей мести немного остыть.

Я больше ничего не написала декану. Лишь задумалась, есть ли более адекватные способы переубедить Верстовского, кроме преследования его и его новой подружки. Приехать к декану домой?.. Не очень адекватно, учитывая дальнее расстояние и то, что там всегда была вероятность столкнуться с Ромой. Благо, свежая идея появилась уже на следующий день. Точнее, мне ее подкинула Гарденина, сама того не зная.

— ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ! — завопила она, только-только появившись в моем поле зрения. И добавила потише, когда я с опаской подошла ближе. — Вениамин Эдуардович будет курировать наш спектакль! Он придет завтра на пробы и будет помогать отбирать актеров для постановки!

— Да ладно?! — у меня тревожно-радостно забилось сердце. Радостно, потому что появилась возможность снова попасться декану на глаза, тревожно, потому что театральный кружок — последнее место, где я хотела бы ему показаться. — А что за спектакль будете ставить, уже решили?

— «Сон в летнюю ночь».

— Шекспира, значит… — в моей душе разворачивалась настоящая драма. — А почему не «Ромео и Джульетту»?

— Ее в позапрошлом году отыгрывали. Были желающие повторить, конечно — они всегда есть, но режиссер решил поставить нечто более развлекательное.

Юлька продолжала что-то тараторить о своих грандиозных надеждах на этот спектакль, о том, что ей обязательно нужно получить главную роль, иначе все ее полугодовые посещения кружка пойдут насмарку, но я слушала ее вполуха.

Времени на размышления было катастрофически мало, поэтому я решила сначала делать, а потом думать. И, придя домой, освежила в памяти все, что знаю о выбранной шекспировской пьесе.

Действие комедии происходило в античных Афинах. Одной из главных героинь, которую мечтала сыграть Юля, была прекрасная Гермия — древнегреческая девушка-краш, которую любили сразу двое отважных юношей. Сама Гермия отвечала взаимностью Лизандру, а вот отец ее отдавал предпочтение другому поклоннику — Деметрию. А еще у Гермии была лучшая подруга — не столь прекрасная, но тоже достаточно приятная Елена. И все бы у них с Еленой было чудесно, кабы та не чахла от безнадежной тоски по Деметрию, тому самому, что страдал от неразделенной любви к Гермии.

Запутанно? Не то слово. И в ходе пьесы стало еще запутанней: спасаясь от отца, настаивающего на браке с Деметрием, Гермия и Лизандр спрятались в волшебном лесу рядом с Афинами. И попали под влияние скучающих фей, решивших поразвлечься и поменять расстановку сил в любовном четырехугольнике…

Вынырнув из сюжета «Сна», я подготовила свою самую романтичную блузку с юбкой. А в пятницу после занятий отправилась не домой, а на пробы вместе с Гардениной.

— О, Рита, ты с нами? — немало удивилась Юля, уже собравшая вокруг себя маленькую стайку таких же театральных поклонниц. — Хочешь посмотреть и поболеть за меня?

— Да… то есть, нет. Может, тоже прочту что-нибудь, — промямлила я, сконфузившись под ее ястребиным взором.

Гарденина сегодня выглядела просто убийственно сногсшибательной. Она накрутила волосы на бигуди (что и мне следовало сделать), надела короткую юбку с замшевыми ботфортами и нанесла на лицо не меньше килограмма косметики, чтобы не теряться в свете софитов. Раньше из нас двоих тихоней была она, теперь же мои попытки выглядеть роскошно на ее фоне казались слабыми и неубедительными.

— Ты же никогда не интересовалась театром? — нахмурилась Юля, и все ее подруги по актерской стезе недовольно воззрились на меня.

— Но ведь это спектакль для студентов нашего курса, — слабо возразила я. — Все могут поучаствовать, так?

— Ладно, как хочешь, — махнула рукой Гарденина. — Все равно возьмут только тех, кто ходил в кружок.

Она отвернулась и принялась тихо бубнить монолог Гермии, экспрессивно взмахивая руками и складывая брови трагическим домиком.

У меня не было намерений получать роль в спектакле — да и особых шансов на это. Но почему-то подумалось: если я прочту стихи Шекспира, стоя на сцене и адресуя их декану (тайно, конечно), он сменит гнев на милость? Когда такой маневр провернул Ромка, я не смогла устоять…

Большой актовый зал и сцена, оборудованная по канонам действующих театров — еще одна гордость Литературного университета. Зрительские ряды постепенно наполнялись людьми. Пришла, наверно, половина всех студентов с нашего потока: девушек было в несколько раз больше, но и юношей хватало. Часть из них, например, Мильнев, явно заявились для того, чтобы поглумиться над одногруппницами. А некоторые будто всерьез собрались пробоваться на мужские роли. Что ж, мужских персонажей в пьесе было гораздо больше, чем женских. Потому девушки испытывали колоссальное напряжение ввиду большой конкуренции.

Ряды бархатных кресел, где расположились пробующиеся и просто наблюдающие студенты, погрузились в полумрак: самые деятельные участники театрального кружка занялись подготовкой зала к пробам. Они приглушили верхний свет, оставив с десяток светильников, висящих на стенах по периметру зала, и зажгли пару мощных прожекторов, которые направили на пустующую пока что сцену.

Будущий режиссер спектакля, шестидесятилетний Игорь Олегович с творческим беспорядком на полуседой голове, сел на первом ряду вместе с микрофоном и большим блокнотом. Собравшиеся ждали Верстовского, который по неизвестной причине задерживался.

Но вот хлопнула одна из тяжелых дверей, и актовый зал наконец посетил декан факультета литературного мастерства. Студенты сначала зашептались с удвоенной силой, потом испуганно затихли.

Вениамин Эдуардович, не обращая ни на кого внимания, прошел на первый ряд и занял место рядом с режиссером, который тут же поднялся на сцену и объявил начало проб на спектакль «Сон в летнюю ночь». Игорь Олегович поблагодарил всех за интерес к постановке и поспешил успокоить нервничающих девушек: хотя центральных женских персонажей в пьесе было немного, он решил ввести в каст дополнительное число волшебных фей. Он не гарантировал им реплик, но обещал поставить пару-тройку зрелищных танцев с их участием.

— А еще наши девушки с крылышками смогут маячить на протяжении всего спектакля, создавать благоприятный, так сказать, фон для остальных актеров, — вдохновенно рассказывал режиссер. — Потрясающие костюмы им обеспечены!

Парням, не задействованным на основных ролях, он также пообещал роли фей мужского пола, правда, без потрясающих костюмов. А те, кто не попадут даже в «волшебный» состав, но захотят принять хотя бы косвенное участие в театральной постановке, смогут стать работниками сцены. Последним нужно будет не «маячить», а наоборот, не показываться лишний раз на глаза и следить за светом, звуком и сменой декораций.

— Теперь мы приступим к прослушиванию. Можно читать отрывки из «Сна в летнюю ночь» или любой другой пьесы Шекспира.

На сцену один за другим повалили опытные участники кружка актерского мастерства. Я вроде и слушала их, и нет, так как постоянно проваливалась в глубины тревожного ожидания. Со своего места мне был хорош виден профиль Верстовского, наблюдающего за выступающими студентами с непроницаемым и скучающим выражением лица. После каждого отрывка режиссер делал пометки в своем блокноте, иногда советовался с деканом или просил прочитать что-нибудь еще.

Мне хотелось щегольнуть перед Верстовским, и при этом было невыносимо страшно выступать перед публикой. Зачитывать отрывки, сидя на паре в аудитории — это одно, а вот чтение на сцене, когда на тебя смотрит несколько десятков внимательных глаз, и ты стоишь один против всех, предлагая им оценить твои способности — совсем другое…

Возможно, я бы просто-напросто слилась в решающий момент, если бы не список участников, куда сама же и вписала свое имя перед пробами. Вот выступила Гарденина, заслужив у зрителей бурные овации, потом пришел черед ее подруг-актерок, и вот…

— Маргарита Красовская, — громко зачитал режиссер в микрофон. Верстовский скинул оцепенение и оглянулся назад в зал, будто ища обладательницу имени взглядом… И у меня просто не осталось выбора.

Я вылезла с середины ряда, подошла к сцене и на негнущихся деревянных ногах поднялась по ступеньках наверх. Вышла на середину, повернулась к партеру… В лицо ударил свет прожекторов, ослепив меня, моментально выбив остатки самообладания. Наверное, на моем лице отразились все мои эмоции: растерянность, испуг, смятение… Я набрала в грудь побольше воздуха.

— Извините, а можно прочесть сонет? — опустила глаза и обратилась к Игорю Олеговичу. Оказалось, если смотреть не прямо перед собой, а немного вниз, свет софитов не так сильно бил по сетчатке. И можно было разглядеть лица тех, кто сидел в первом ряду.

— Да, конечно, — согласился режиссер. — Какой именно?

— Сонет номер девяносто, — я сглотнула и перевела взгляд на Верстовского, который беспокойно пошевелился, занимая удобное положение и заинтересованно косясь на сцену. Наши глаза встретились, и сразу стало теплее, жарче, волнительнее.

Уж если ты разлюбишь — так теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

Будь самой горькой из моих потерь,

Но только не последней каплей горя!

Начала декламировать я, цепляясь за взор декана, как за спасительную ниточку, через которую в меня вливалось чувство уверенности, опоры. Его глаза распахнулись, а брови взлетели вверх, и он так и не смог отвести взгляда от моего лица. Порывисто вздохнув, я представила, что в зале нет никого, кроме нас, и я читаю любовный сонет для него, и только него. Мой голос, вначале хрипловатый и надломленный, обрел силу и отчаянную мощь; взлетел к потолку, достиг самого дальнего ряда.

И если скорбь дано мне превозмочь,

Не наноси удара из засады.

Пусть бурная не разрешится ночь

Дождливым утром — утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,

Когда от мелких бед я ослабею.

Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,

Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда —

Твоей любви лишиться навсегда!

Я на миг закрыла глаза и с чувством выполненного долга приготовилась бежать со сцены.

— Маргарита, а можете прочесть еще и из пьесы что-нибудь? — вдруг спросил режиссер.

— По памяти — нет, к сожалению, — мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда. — Я не учила «Сон в летнюю ночь»…

— Ничего страшного, можно не по памяти, — кто-то сунул мне в руки распечатку пьесы и ткнул в нужный фрагмент. Не отрывая глаз от бумаги, я прочла с полстраницы нужного монолога, и затем меня наконец отпустили обратно в зрительный зал.

Волнение постепенно отпускало. После вышло еще около двух десятков парней и девушек, и я достаточно пришла в себя, чтобы успокоиться и слушать чужое чтение с бОльшим интересом. Минут через сорок режиссер объявил короткий перерыв, после которого пообещал огласить предварительные результаты прослушивания.

Над залом повисла гробовая тишина, когда заведующий кружком вернулся в свое кресло и включил микрофон. Еще раз поблагодарив всех за участие в пробах, седой мужчина открыл блокнот и принялся зачитывать фамилии и имена персонажей, начав с парней, а затем добравшись до девушек.

— Титания: Марина Быстрикова. Елена: Юлия Гарденина. Гермия…

Верстовский взял Игоря Олеговича за локоть и что-то прошептал ему на ухо.

— … Маргарита Красовская, — сказал режиссер.