Дрянной декан (СИ)

38. Ультиматум

И ненависть мучительна и нежность.

И ненависть и нежность — тот же пыл

Слепых, из ничего возникших сил,

Пустая тягость, тяжкая забава.

("Ромео и Джульетта», У. Шекспир)

Давно мне так не хотелось ускорить время. Поставить жизнь на быструю перемотку, чтобы в ускоренном времени проскочить вторник, среду и четверг. А ещё лучше — лечь спать, а проснуться уже в пятницу. Помыть голову с утра ароматным шампунем, сделать макияж, надеть короткое платье и с предвкушением ожидать вечера… В опере.

Хотя дело было не в опере, само собой, а в том, что сопровождать туда меня будет Вениамин Эдуардович. То есть, просто Вениамин. Венечка.

Но иного способа пропустить дни, кроме того чтобы их прогулять, я не знала. И потому делать нечего — предстояло испить свою чашу до дна… А именно — заявиться в Ливер как ни в чем не бывало и попытаться помириться с Юлькой. Опять.

Если и была слабая надежда, что после вчерашней вспышки подруга высказала все, что хотела и сменила гнев на милость, она испарилась сразу же, стоило мне зайти в аудиторию. Гарденина опять сидела не со мной и опять выглядела непринуждённо-весёлой. Даже, слишком весёлой — когда я приветственно кивнула ей, она прыснула со смеху. Вместе с ней развеселились и её подруги.

Мне даже захотелось достать зеркало и проверить, не приключилась ли с моей внешностью чего-то очень забавного, но я одернула себя. Вряд ли там было что-то настолько весёлое, кроме меня самой.

Прозвенел звонок. Я села на пустующую парту, глядя на доску и стараясь не показывать, как меня ранило поведение Гардениной. Внутри будто поселился колючий еж — он ворочался, вертелся и при этом увеличивался в размерах. Я вдруг очень чётко осознала, что так и не стала в Ливере "своей": даже проучившись в универе с сентября по март, так и не сумела толком сблизиться ни с кем, кроме Юльки. Да и зачем? Мы ведь были практически не разлучны… Рассказывали все, что с нами происходило, вместе делали контрольные и домашку, делились мечтами, сплетничали, обсуждали парней…

Все мы это делали вплоть до того момента, как у меня появилась непристойная тайна в лице декана. После она так и продолжила делиться со мной всем, а я начала скрытничать. Да, я совершила ошибку. Но неужели из-за этого она сдаст нашу дружбу в утиль, будто её и не было? С лёгкостью заменит моё общество обществом Марины, Гали, Кати — любой из университетской приятельниц, коих было у неё в изобилии?

Я просто отказывалась в это верить. Стоило представить, что мы так и не помиримся, и мне до самого выпуска предстоит сидеть на парах одной, я испытывала чуть ли не больший ужас, чем тот, что мне довелось пережить осенью. Когда казалось, что Верстовский-старший так и продолжит терроризировать меня в универе, и мы никогда не наладим наши отношения.

Наладили, однако. Даже чересчур, с точки зрения Юли.

— Ты действительно хочешь загладить вину? — недовольно спросила она, когда я чуть позже снова попыталась вызвать её на откровенный разговор.

— Конечно, да!

— Тогда прекрати все сейчас же, — заявила брюнетка. — Конечно, прошлого не исправить, и твой ужасный обман так и будет стоять между нами… Но зато я буду знать, что ты раскаиваешься, и моя дружба для тебя важнее мимолетных любовных связей.

Некоторое время я была не в силах что-либо ответить ей. Как только смысл слов подруги дошёл до меня, мне стало ещё хуже, чем было до этого.

— Ты хочешь, чтобы я порвала с деканом?..

Она фыркнула, кинула на меня уничижающий взгляд и отвернулась вполоборота, сложив руки на груди.

— А вам есть, что рвать? Впрочем, не отвечай, мне все равно! Не важно, трахаетесь ли вы или есть нечто большее — главное, закончи это. Согласна?

Я молчала. Потерять подругу или пойти на новый обман? Но сможем ли мы с Верстовским сохранить все в тайне, если правда уже лезла наружу буквально изо всех щелей? Одно я знала точно: я не брошу декана из-за Юлькиной прихоти. Потому что если сделаю это, все равно в итоге потеряю обоих. Гарденина меня может тогда и простит, но вот отец Ромки — точно нет. И вряд ли после случившегося я сама смогу считать ее своей подругой.

Видя, что я замкнулась в себе, девушка пожала плечами и собралась уходить.

— Думай. И, кстати, на твоем месте я бы хорошо подумала, соглашаться ли на роль Гермии. Большая роль — большая ответственность.

«Да не нужна мне эта Гермия! Забирай себе!» — хотела я крикнуть ей вслед, но почему-то снова промолчала. Наверное, мама натренировала меня давать отпор мальчикам и не в меру настойчивым мужчинам, а вот с женщинами, и тем более подругами, я так и не научилась выстраивать границы.

В любом случае, роль мне и правда была не нужна. И уж от нее-то ради задабривания злобной Юленьки я вполне могла отказаться.

Среда прошла также безрадостно, как и вторник, с единственным отличием — с каждым днем я чувствовала себя во все большей и большей изоляции в так полюбившемся мне университете. Сначала я опасалась, что Гарденина потребует ответа на свой ультиматум, но она усиленно транслировала равнодушие к моей персоне. Занятия проходили, будто тягостный сон. А перемены были еще хуже — когда вся группа сбрасывала официальность и начинала шуметь, а Юля с подружками принималась жизнерадостно щебетать, я еще острее ощущала себя отверженной, сидя молча и в гордом одиночестве.

Молчала я и в групповом чате участников спектакля, куда меня добавили еще в воскресенье. Пока другие актеры, танцоры, работники сцены оживленно обсуждали предстоящее событие, я старалась лишний раз не отсвечивать и не напоминать о своем существовании.

Первую репетицию назначили на вечер среды. Народ постепенно собирался в большом актовом зале, куда с сегодняшнего дня пускали не всех подряд, а только избранных. В число избранных, на удивление, попали очень многие, даже Мильнев. И хотя Стасяну выпала честь всего лишь двигать декорации, он был очень горд собой и с его же собственных слов, приготовился от всей души развлекаться, наблюдая за актерскими потугами «остальных».

Под «остальными» он в первую очередь подразумевал Ромку — бывшие неразлучные друзья были в контрах с той самой незадавшейся вечеринки. Уж не знаю, извинялся ли юный Верстовский, но Стас его так и не простил. И, как и я, сидел на занятиях угрюмым отшельником.

Что касается Романа, то меня ждал не очень приятный сюрприз. Я была в таком ступоре после проб, что совершенно упустила из виду, кому предстоит играть главного ухажера Гермии. Да, режиссер спектакля оказался не очень оригинален и взял на роль Лизандра главного серцееда университета.

Перспектива разыгрывать влюбленную парочку вместе с бывшим ухажером вызвала у меня лишь недоумение, тогда как Лена Бердникова, новая пассия Ромы, уже кидала в мою сторону возмущенные взгляды. Самой ей досталась роль одной из фей, никак с Лизандром не контактирующей.

Я ожидала начала репетиции с содроганием сердца и немного успокоилась лишь тогда, когда обменялась несколькими сообщениями с Вениамином.

«Сможешь прийти на репу?», — мне пришлось редактировать содержимое месседжа, написав вместо «сможете» — «сможешь».

«А надо?», — ответил он.

«Очень желательно».

«Хорошо».

Немного отлегло. Так я буду знать, что в зале есть хотя бы один расположенный ко мне человек.

Верстовский пришел вскоре после начала обсуждений и сел на первый ряд рядом с Игорем Олеговичем. Всех, кому достались крупные роли, усадили на сцене в ряд, а Варя, помощница режиссера, раздала актерам распечатки с текстом пьесы. Я несколько раз открывала рот, чтобы заявить руководящему составу о своем «увольнении» из спектакля, но заявление все никак не срывалось с уст.

Появление декана не осталось незамеченным: кто-то напрягся, кто-то обрадовался. Я мимолетно посмотрела на него и снова уткнулась носом в бумагу. Сегодня он был просто неотразим, но я не стану глазеть на него, как влюбленная дура — буду держать своего «зрелого» парня в тайне столько, сколько получится.

— Юлия, сядь, пожалуйста, рядом с исполнительницей роли Гермии… — начал Игорь Олегович.

— Маргаритой, — подсказал Верстовский, тепло улыбнувшись.

Гарденина вскинулась, будто ей дали оплеуху, но все-таки пересела. Я обожгла декана быстрым предупреждающе-осуждающим взглядом. Мог бы и не показывать свою осведомленность. Я тут сохраняю наш секрет, как могу, а он палит контору и не краснеет!

— Да, Маргаритой. Вам скоро вместе читать диалог.

— Игорь Олегович, по этому поводу… — наконец пискнула я.

— Да? — заведующий драмкружком обратил на меня озадаченный взор. Все присутствующие сделали то же самое. Юля повернулась ко мне всем телом, Верстовский еле заметно покачал головой и тоже обратился в слух.

— Я не уверена, что справлюсь с главной ролью. Мне раньше никогда не приходилось играть в театре. Предлагаю отдать Гермию кому-то более опытному.

Гарденина нервно вздохнула и перевела жадный взгляд на режиссера. Она буквально вытянулась по струнке, желая казаться выше.

— Я могу поменяться с Ритой! — заявила она.

Она готова была «отдать» мне Елену. Щедро и мило с ее стороны, если учесть, что на первых порах она отводила мне удел разве что немой эльфийки.

— Не понимаю, — проговорил худрук. — Маргарита, ты так хорошо показала себя в пятницу… Впрочем, колхоз — дело добровольное… Что думаете, Вениамин Эдуардович?

— Красовская очень скромная, и сама не понимает, какое одолжение сделала вашей труппе, придя на пробы, — ответил декан, продолжая тепло улыбаться и рассматривать бархатные, изрядно запыленные складки падуги (1). — Предлагаю дать ей шанс показать себя.

У меня встал ком в горле от его слов. Невероятно, как хорошо он обо мне отзывается и выгораживает на глазах у всех. Но такие громкие слова, вероятно, могли стать последним гвоздем в крышку гроба нашей с Гардениной дружбы…

— Так и сделаем, — махнул рукой режиссер. — Сегодня читаем, как есть, а по итогу решим. Давайте тогда начнем с первого диалога между Гермией и Еленой. После встречи влюбленных с Тезеем.

Подруга сникла. Все принялись листать распечатку в поисках нужного отрывка. Затем повисла неловкая пауза. Декан тихо кашлянул, и я вдруг поняла, что присутствующие ждут не кого-то, а меня.

— Привет! Куда идешь, мой друг прекрасный? — прочла, стараясь вложить в строку как можно больше дружелюбия.

Юля будто фыркнула:

Прекрасна — я? О, не шути напрасно.

Твоя краса Деметрия пленяет,

Счастливица! Твой взор ему сияет

Светлей, чем звезды, голос твой милей,

Чем жаворонка песнь среди полей…

Гарденина и правда здорово играла. Ума не приложу, как ей удавалось одним лишь голосом показать весь спектр чувств, раздирающих Елену: восхищение и зависть к Гермии, ее отчаяние и боль от неразделенной любви. Одногруппница мечтательно подняла глаза к потолку и смахнула с них несуществующие слезы, после чего продолжила монолог:

Будь красота прилипчивый недуг -

Я б заразилась у тебя, мой друг!

Переняла бы у тебя украдкой

И блеск очей, и нежность речи сладкой…

Будь мой весь мир — Деметрия скорей

Взяла б себе я; всем другим — владей!

Но научи меня: каким искусством

Деметрия ты завладела чувством?

— Я хмурю бровь — он любит все сильней, — и правда нахмурилась я.

— Такую власть — улыбке бы моей! — воскликнула Юля.

— Кляну его — в нем только ярче пламя!

— О, если б мне смягчить его мольбами!

— Чем жестче я, тем он нежней со мной…

— Чем я нежней, тем жестче он со мной!

— Виной его безумию не я

— Твоя краса. О, если бы моя! — проголосила Юля, чуть не плача.

Зал ответил ей аплодисментами.

— Восхитительно! — вклинился в диалог Игорь Олегович. Он тоже захлопал в ладоши от восторга. — Из вас получился отличнейший тандем, девушки! Рита, Юля, вы просто чудо!

— Согласен, — сказал Верстовский, поглаживая подбородок. — Роль Елены будто бы писалась самим Шекспиром именно под Гарденину. Такая энергетика, сила, страсть…

— Считаю, все должны остаться на своих местах, — подытожил режиссер. — Елену играть сложнее, чем Гермию, так что не вижу противоречий в нынешнем назначении ролей. Что скажешь, Рита?

Я не знала, что сказать. Чувствовала лишь, что совсем запуталась. Может, быть актрисой не так уж и сложно? Не сказать, чтобы я особенно старалась, зачитывая текст, но вроде как справилась неплохо и тухлыми помидорами меня никто не закидал…

Ища молчаливой поддержки, я обвела сидящих в зрительном зале будущих писателей. И наткнулась на равнодушие. Равнодушие плавно перешло в насмешку у особенно смешливых парней, насмешка — в выжидающую неприкрытую враждебность у наших одногруппниц и Юлиных подружек из других групп…

Всех, кого она успела настроить против меня.

Да пошли они лесом!

— Я буду играть Гермию! — сказала громко, чтобы слышал каждый студент и студентка, даже сидящие на самых дальних рядах.

Не отдам ей ни роль, ни Верстовского, и пусть как хочет с этим, так и живет.

Я не стала следить, какую реакцию вызвало мое решение. После репетиции ушла из зала сразу же, не дожидаясь ни молодежи, ни Вениамина, который, вроде, хотел со мной пообщаться. Но последствия все равно меня настигли.

«Ответка» пришла буквально на следующий день. Как обычно, я приехала в университет и прошла с утра в аудиторию, но группа в этот раз встретила меня не смехом, а каким-то звенящим, неестественным молчанием. Такое бывает, когда в помещение внезапно заходит тот, кого только что весело обсуждали.

Кто-то сделал страшное лицо, и тишину нарушили несколько сдавленных смешков. Я подошла к своему месту и увидела сложенный вдвое листок. Села за парту и, помедлив, все-таки развернула его.

Послание было написано большими заглавными буквами, чтобы не палить почерк.

«ДЕКАНОВА ПОДСТИЛКА», — всего два слова, столкнувшие меня в пропасть ужаса.

1) Падуга — полоса ткани такого же цвета, что и кулисы, подвешенная горизонтально в верхней части сценической коробки.