Дрянной декан (СИ)

32. Зима

Все созревает в свой урочный срок;

Мой разум был от зрелости далек,

Но, возрастя до наивысшей грани,

Теперь он стал вождем моих желаний

И мне велел взглянуть в глаза твои,

Как в богатейшую из книг любви.

("Сон в летнюю ночь», У. Шекспир)

Незаметно подошел к концу ноябрь. Через пару дней после отъезда декана выпал первый снег — тонкий и невесомый, словно белое бисквитное крошево — он полежал до обеда и растаял, оставив море слезинок на прощание. Но уже через неделю предвестник зимы вернулся с подмогой: ледяным ветром, вырвавшим с корнем несколько деревьев, легким морозом и самой настоящей вьюгой.

От теплой, сладкой, будто патока, осени остались одни воспоминания. Декабрьская погода выхолаживала эротические грезы, наполненные душевным трепетом, страхом и желанием. Ледяной дождь сменялся снегом и относительно пригожими днями, когда москвичи смотрели на проглядывающее из-за свинцовых туч солнце и не верили своим глазам.

— Как думаешь, у них все серьезно? — в очередной раз спросила Гарденина, не сводя с Аделаиды Степановны, которая теперь вела зарубежную литературу, испепеляющего взгляда. — Они встречаются?

Подруга восприняла смену преподавателя без энтузиазма: первые пару недель после отбытия Верстовского я каждый день ожидала, что она явится на «зарубежку» с помидорами или тухлыми яйцами.

— Он в Лондоне, а она — здесь, с нами, — привычно возразила я. — Как они могут встречаться?!

— На расстоянии! С нынешним уровнем прогресса это элементарно. Есть интернет, чаты, видеозвонки. Я слышала о секс-игрушках с дистанционным управлением. Она вставляет ее в себя, а он там в Лондоне кнопочку нажимает и…

— ПОЖАЛУЙСТА, ХВАТИТ! — рявкнула я на всю аудиторию. Слишком богатое Юлькино воображение деструктивно влияло на мою психику.

— Маргарита, у тебя все в порядке? — заботливо осведомилась Аделаида. В отличии от Верстовского, она не принуждала студентов к беспрекословному подчинению и не требовала соблюдения дисциплины на занятиях, чем негласно выписала себе приговор: пара десятков двадцатилетних лбов с чистой совестью уселись ей на шею.

Присутствующие заржали.

— Гляди, она взяла телефон, посмотрела в него и улыбнулась! — опять принялась за свое Гарденина. — О, печатает ответ, улыбается еще сильнее… Нет, они встречаются, сто пудов!

Вот в такой маниакальной обстановке мне приходилось постигать азы знаний. Уж лучше б подруга была как прежде одержима учебой, а не Верстовским. И завела себе наконец-то парня. А то ее сексуальная неудовлетворенность приобретала агрессивные формы.

Отъезд декана ее не успокоил, а, напротив, раззадорил — впрочем, как и меня. Но если я лишь тихо злилась и молчала в тряпочку, то Гарденина считала необходимым поставить в известность всех и каждого: она нисколько не скрывала того факта, что запала на препода. И морально готовила друзей и знакомых к тому, что как только Вениамин вернется в Ливер, между ними закрутится страстный роман.

Друзья и знакомые относились к ее заявлениям с пониманием. И если Гарденина видела в их глазах поддержку, то я — лишь сочувствие. Ну влюбилась девчонка, с кем не бывает. Вряд ли они действительно верили, что ей светит любовь самого строгого и неподкупного работника университета.

И меня не оставляло предчувствие: если я, в свою очередь, радостно сообщу студентам — «О, прикиньте, я как-то однажды переспала с деканом!», понимания в их глазах заметно убавится.

Особенно я боялась реакции Гардениной. Боялась почти панически — она мнила себя прогрессивной, эмансипированной женщиной, но, когда дело касалось Верстовского, ее логика «выходила из чата».

Боюсь, ссоры будет не избежать. Наша дружба и ранее переживала сложные времена: когда мы с родителями переехали в другую часть Москвы, например, или я поступила в Британию и «бросила ее», а потом не приезжала целыми месяцами… Но рано или поздно кризис заканчивался, и наша связь только укреплялась.

Я понимала, что однажды мне придется собрать волю в кулак и рассказать ей про нас с деканом (свалив основную часть ответственности на него, конечно). Но каждый раз, когда выдавался удобный случай заговорить про сердечные дела Верстовского — а он выдавался постоянно, так как не проходило ни дня, чтобы Гарденина не вспоминала отбывшего на чужбину преподавателя — язык отказывался мне повиноваться. И в конце концов я решила не торопить события: расскажу тогда, когда он вернется наконец в Ливер. А пока его нет, спешить некуда.

И это «тогда» все не наступало и не наступало, грозя обернуться бесконечностью. Сначала мне казалось, что декан явится накануне сессии, чтобы устроить студентам (и, в частности, мне) незабываемый новогодний сюрприз. Потом, что к началу нового семестра.

Странно, но факт: чем дольше его не было, тем больше во мне крепла уверенность — я хочу наших с ним отношений. Когда накал эмоций немного спал, и у меня появились силы вновь мыслить разумно и трезво оценивать происходящее, я прогнала в памяти всю последовательность развития наших чувств и поймала себя на странном ощущении: конечно, у меня не было слишком уж богатого опыта в общении с противоположном полом, но кое-какой все-таки был. И весь этот скудный опыт значительно уступал даже тем крохам внимания, которые я позволяла отцу Ромки.

Если бы я не приходила рядом с ним в состояние панического ужаса, то заметила бы: как он заботлив, щедр и предупредителен, сколько раз он стерпел мои выходки, как долго закрывал глаза на дурной нрав и несправедливое к себе отношение. Да, порой его ухаживания были не очень удачными (либо совсем неудачными, если вспомнить ужин в «Юпитере») и приобретали характер легкого преследования… Но так получалось из-за его чувств ко мне. Которые были так неожиданны и сильны, что вынуждали его поступать импульсивно и не всегда изящно.

Надеюсь, я не порушила все окончательно, и спокойный, мудрый, тактичный Вениамин Эдуардович простит меня еще один разочек. В конце концов, никто ведь не говорит, что если мы решим быть вместе, это будет решением «раз и на всю жизнь». Может, он сам вскоре сбежит от меня к той же самой Аделаиде (в то, что между ними и правда происходит что-то серьезное, я отказывалась верить). И жертвовать репутацией вовсе не обязательно — мы можем встречаться тайно! Как-то же мы скрывались эти несколько недель, и ничего особо жуткого не произошло.

Теперь, когда место моего парня было вакантно, со мной снова начали заигрывать другие студенты. Я даже сходила на несколько свиданий, но все это было жалкой пародией того, что происходило между мной и старшим Верстовским. Не было не то что пресловутой «химии»… Не было ничего: ни интересных бесед, ни споров, ни легких подтруниваний, ни завуалированного желания, которое просматривалось бы в каждом жесте и движении.

Они даже не всегда помогали мне снять пуховик, или не открывали передо мной двери! После декана я почему-то стала придирчива к таким мелочам, хотя раньше махнула бы на них рукой — ну недовоспитала человека мама, подумаешь. И у меня теперь не было никакого желания восполнять их пробелы в образовании. После того, как посмотрела на мужчину, который достаточно воспитан и состоялся в профессии и денежном вопросе, а не выпрашивает у родителей деньги на кафе, чтобы девушку покормить.

В общем, не прошло и месяца, как я решила милостиво дать Верстовскому еще один шанс. Вот только было уже поздно, и давать его стало некому — какой роковой поворот и насмешка судьбы, как сказал бы Шекспир.

Зима достигла экватора, а потом начала клониться к зениту. Минул день всех влюбленных, двадцать третье февраля, потом масленица, затем восьмое марта, на которое мне пришлось довольствоваться не шикарным букетом роз, который мог бы мне доставить курьер, будь я хоть капельку посговорчивей, а тремя уставшими тюльпанами от отца. А декан так не возвращался, и в какой-то момент его отсутствие начало жутко бесить и дезориентировать. Неужели, все настолько плохо, что он даже не хочет находиться вместе со мной в одной и той же стране?..

А хуже всего было то, что я даже не могла лично его об этом спросить. Похоже, Верстовский сменил сим-карту при переезде или же попросту добавил меня в блок — несколько моих сообщений, которые я отправила в момент наивысшего отчаяния, висели непрочитанные.

— Ром, а твой отец вообще думает покидать Лондон? — как-то спросила я. Юный Верстовский перестал обжиматься с Ленкой Бердниковой из нашей группы (бывший чтил память о наших с ним отношениях до самого нового года, но потом выбросил белый флаг и закрутил новую интрижку). Мильнев не разговаривал с ним с самой вечеринки — так и не смог простить инцидента с рыжей девушкой, и музыканту приходилось восполнять дефицит общения в объятиях женского пола.

Что-то в лице парня подсказало мне, что декан не особо ставит его в известность.

— Вроде бы, да, но когда точно — непонятно, — туманно ответил Рома, а Лена презрительно передернула плечами и снова повисла на юном Верстовском.

Я не имела ни малейших претензий — наоборот, могла пожелать от чистого сердца, чтобы их эротическая жизнь сложилась более успешно — но это не мешало самой Ленке смотреть на меня исключительно косым, подозрительным взглядом. Хотя питать ко мне неприязнь было совершенно не с чего: я старалась лишний раз не заговаривать с Ромой. Хватало и того, что вздрагивала каждый раз, когда слышала его голос на занятиях. Вздрагивала, внутренне растекалась и тут же «собиралась» обратно в обиженном расстройстве. Вспоминая и понимая, что обладателя бархатного баритона с привкусом кофе рядом не было и нет.

Но как-то на исходе марта Рома пришел на занятия смурной, а по ливеру прокатилась новость — Верстовский вернулся и снова готов приступить к выполнению своих обязанностей.

Я заглянула в мессенджер, открыла давно молчащую переписку с деканом и увидела, как две галочки напротив сообщений загорелись зеленым, сигнализируя о том, что они были получены и открыты, и чуть было не упала со стула. Сердце совершило кульбит, кровь бросилась в голову, а на лице расплылась счастливая, совершенно бессмысленная улыбка.

Вернулся!