Дрянной декан (СИ)

42. Считай меня своей собачкой

Возможно, правильным решением было бы уйти из «Сна», раз уже все в нем складывалось против меня. К чему мне эта война, это героическое сопротивление объединенным силам «зла» в лице Гардениной и ее новых подруг? Неужели только для того, чтобы доказать себе и им: со мной нельзя так обращаться! И я имею такое же право играть в спектакле, как и они, независимо от объекта моих воздыханий — если уж руководители кружка ничего не имеют против (и даже если они очень даже «за»).

В конце концов, большинство известных актрис театра и кино получили свои первые значимые роли через постель! Даже не знаю, успокаивал меня этот факт или не очень. Как бы то ни было, старания моих недругов привели разве что к тому, что декан отныне ходил практически на все репетиции. Верстовский воспользовался служебным положением, а именно курированием спектакля, чтобы лично наблюдать за успехами студентов на театральном поприще. А также оберегать меня от нежелательных нападок со стороны женской части труппы.

Мою благодарность ему за это трудно было выразить словами. А потому я большей частью молчала, стараясь не выдать себя ни взглядом, ни жестом… И все равно, наверно, выдавала. Актовый зал, казавшийся мне неуютным и угрюмым в отсутствии Вениамина, волшебным образом преображался, стоило ему оказаться рядом.

Настороженная враждебность, читающаяся в студенческом молчании, превращалась в томное ожидание момента, когда можно будет остаться наедине. Темные пыльные углы, коих хватало как за кулисами, так и в самом зале, становились потенциальными пристанищами, где мы могли скоротать мгновения некстати вспыхнувшей страсти. И сидя в зрительном зале на разных рядах и приличном расстоянии друг от друга, мне временами казалось, что мы сидим по соседству. Даже не смотря в глаза и не общаясь, его внимание было сконцентрировано на мне, а мое внимание — на нем.

Когда приходила моя очередь подниматься на сцену, я вздыхала, пыхтела, потела, заламывала руки и закатывала глаза — непроизвольно, конечно, но для пъесы Шекспира это было самое то. Игорь Олегович очень хвалил мою игру, и у меня были основания полагать, что делал он это не только потому, что побаивался Верстовского.

Худо-бедно мы приближались к победному. Показ спектакля назначили на конец апреля — достаточно близко к летней сессии, но не вплотную. В один чудесный день на репетицию пришел Родион Бойко — звезда пятого курса, посредственный писатель, зато гениальный (по меркам университета) модельер. Он снял мерки со всех артистов, подключил к творческому процессу плеяду девушек-швей с самых разных факультетов, и уже через неделю у нас были готовы костюмы.

Нам с Юлией, то есть Гермии и Елене, пошили греческие туники из струящихся полупрозрачных тканей с чрезвычайно низкими декольте. Платья хоть и были длинными, но скрывали вовсе не так много — наверно, по задумке мэтра, такие откровенные наряды должны были приковывать взгляды зрителей к заманчивым изгибам юных тел и отвлекать их внимание от нашей несовершенной игры. Актрис-фей одели в туники короткие и яркие — не иначе, пожалели тканей на массовку. И у волшебных персонажей, и у людей вся эта красота дополнялась венками из искусственных цветов и листьев — полагаю, для такого количества аксессуаров кому-то пришлось ограбить магазин ритуальных услуг.

По всеобщему мнению, единственный приличный костюм достался Галине, исполняющей роль Титании, «царицы фей и эльфов». Но критиковать Станислава в открытую никто не рискнул: все побоялись навлечь на себя гнев капризного «кутюрье», чтобы не выйти на сцену вообще голышом.

Как-то в пятницу нам решили устроить прогон прямо в костюмах. Мы в спешке переодевались за кулисами, чертыхаясь и поминая модельера недобрым словом. Часть актеров, в том числе моего партнера Ромку, свалил сезонный орви. Игорь Олегович, хоть и пришел, но сидел на заднем ряду квелый и унылый, сдавленно чихая в платок — Вениамин Эдуардович отсадил его подальше, дабы тот не перезаражал оставшихся студентов, и взял бразды правления в свои руки.

— Осталось всего пять репетиций до позора, — громко заявил он, усаживаясь напротив сцены и приготовившись мучить нас своим гипертрофированным чувством прекрасного. — Я прекращаю всякие церемонии и с сегодняшнего дня начну учить вас любить, если не меня, то хотя бы театр!

Переодевшиеся актрисы и актеры скромно вышли из-за кулис, одергивая короткие туники и пытаясь прикрыться пластмассовыми венками.

— Что за..?! — у декана округлились глаза от изумления.

— Простите, Вениамин Эдуардович, — просипел режиссер со своей галерки. — Недосмотрели. А переделать уже не получится. Бюджет.

— Но это же порнография!

— И вовсе нет. У нас современный университет, и наши преподаватели, как и студенты, придерживаются прогрессивных взглядов… Уж вам ли этого не знать? — чуть ехидно, хоть и хрипло, ответил Игорь Олегович.

— Ладно, проехали, — декан сделал вид, что не заметил намека, и махнул рукой. — Кулисы открываются, первый акт.

Восторженный Стас Мильнев, большой любитель порнографии, занял место в оркестровой яме, чтобы лучше видеть (яма была, а оркестра — нет: он переживал не лучшие времена, поэтому на спектакле решили обойтись без него). Студенты, исполняющие обязанности работников сцены, приготовились двигать воздух — декорации были пока не готовы. На сцену поднялись задействованные в начале пьесы актеры — все, кроме Ромки, который болел. Вместо него режиссер временно поставил Иннокентия — субтильного паренька, до сего момента играющего второстепенного ушастого из свиты короля эльфов Оберона.

Худенький Кеша встал рядом со мной и ощутимо затрясся, подавленный свалившейся на него ответственностью и оглушенный эротичностью наших с Юлей нарядов. Когда пришла очередь его реплики, он смог разве что открыть и закрыть рот, глядя на меня.

— Прекращай пялиться в декольте Красовской, — строго сказал Верстовский, — там нет текста. Текст должен быть у тебя в голове!

— Но я не учил эту роль, Вениамин Эдуардович, — попытался возразить Иннокентий. — До этого дня у меня было всего три реплики!

— Кто-нибудь, дайте ему распечатку роли Лизандра, — горестно вздохнул декан.

Юля старалась вовсю. Она терпеть не могла Елену и ее партию, но оттого играла только лучше. Бывшую подругу бесила роль гречанки, бегающей за своим возлюбленным Деметрием с параноидальным упорством и полным отсутствием чувства собственного достоинства.

Я — как собачка. Бей меня, Деметрий, — подвывала она.

Я буду только ластиться к тебе.

Считай меня своей собачкой: бей,

Пинай, забрось, забудь; но лишь позволь

Мне, недостойной, за тобой идти.

Могу ли я просить о худшем месте

В твоей любви, — хоть я о нем мечтаю, -

Чем место, подобающее псу?

— Кстати, у Красовской и Гардениной будут небольшие изменения текста во второй сцене, — после небольшого перерыва сказал декан. — В том месте, где упоминается рост персонажей.

Мы с Юлей переглянулись — растерянно, но оттого не менее неприязненно. Действительно, во время заварушки в лесу Елена и Гермия ссорятся из-за мужчин и начинают отпускать «некорректные» замечания касательно слишком большого/маленького роста друг друга. Во время репетиций мы постоянно спотыкались на этом моменте, так как по сюжету «коротышкой» была Гермия, а «дылдой» — Елена. В нашем же с Юлей случае все обстояло с точностью наоборот.

— Мы с Игорем Олеговичем распечатали для вас новые реплики, — продолжил Верстовский. — Парни, передайте им листочки, пожалуйста.

Я взяла новую версию текста и чуть было не прыснула со смеха. Гарденина, напротив, надулась и сделалась красной, будто помидор. Мы приготовились разыгрывать сцену на четверых: две девушки-подруги и двое мужчин, изначально добивающихся руки Гермии, но из-за проделков эльфов спешно «перевлюбившихся» в Елену.

Так вот что! Ты — обманщица, ты — язва, — начала я.

Воровка! Значит, ночью ты прокралась

И сердце у него украла?

Нет у тебя ни робости, ни капли

Девичьего стыда;

Стыдись, стыдись, ты, лицемерка, кукла!

Гарденина всплеснула руками и выкатила глаза:

Что? Кукла я? Ах, вот твоя игра!

Так ты наш рост сравнила перед ним

И похвалялась вышиной своей,

Своей фигурой, длинною фигурой…

Мелкая Юля показала рукой куда-то в зал, возможно, имея в виду Вениамина Эдуардовича. Она все больше распалялась. Бывшая подруга всегда считала себя чересчур низкой, и теперь ее комплекс усилился во сто крат.

Высоким ростом ты его пленила

И выросла во мнении его

Лишь потому, что ростом я мала?

Как, я мала, раскрашенная жердь?

Как, я мала? Не так уж я мала,

Чтоб не достать до глаз твоих ногтями!

В зале начали смеяться. Я повернулась к исполнителям ролей Деметрия и Лизандра и приготовилась читать дальше. Те еле сдерживали слезы.

Когда она сердита, с ней беда.

Она была и в школе сущей ведьмой.

И хоть мала, она душой свирепа!

Со зрительных рядов захохотали в голос.

— Опять "мала"! И все о малом росте! — Гарденина взвилась и подскочила ко мне. Казалось, еще секунда, и она кинется на меня с кулаками. Юноши встали между нами. — Зачем вы ей даете издеваться? Пустите к ней!

Во всех эмоциональных сценах между Гермией и Еленой нам с Юлей практически не приходилось задействовать актёрские способности: искры летели сами по себе, а в написанных сотни лет назад диалогах проступали наши подлинные яд, ненависть и негодование. Сейчас же Верстовский на пару с режиссером устроили собравшимся целое шоу.

После нас из-за кулис вышли эльфы во главе с Титанией и Обероном. Танец девушек-фей в костюмах от озабоченного модельера превратился в праздник разнузданной чувственности. Работники сцены, понукаемые Верстовским, усиленно двигали невидимые деревья, мы же с Юлей, не глядя друг на друга, разошлись в разные стороны.

Я присела в тёмном уголке за тяжёлыми бархатными портьерами, утирая выступивший на лбу пот и пытаясь унять бешено стучащее сердце. Обида на лучшую подругу никак не хотела стихать. Возможно, я первая задела ее, но теперь именно я чувствовала себя пострадавшей стороной и злилась на неё не меньше, чем она на меня. И некогда пламенная дружба обернулась войной без конца и края.

Прошло минут десять, и я вдруг поняла, что прогон продолжается, но звучного голоса Верстовского больше не слышно. Прошло еще мгновение, и он появился рядом, спрятавшись вместе со мной за занавесом.

Стоило мне увидеть его рядом, такого высокого, уверенного, сильного, и гормоны — на этот раз счастья, а не стресса — снова шандарахнули по голове. Я встала и обхватила его руками за шею. Он в ответ прижал меня к стене всем телом, наклонился и одарил не очень долгим, но очень-очень страстным поцелуем.

— Как ты нашёл меня? — хихикая, прошептала я.

— По запаху, как же ещё, — заговорщицки улыбнулся он. Его рука жадно обхватила мою грудь, неубедительно задрапированную двумя слоями тонкой вискозы. — Не мог упустить момент, пока ты в образе греческой путаны…

— Не провоцируй Гарденину, — прошептала я, смущенно пряча лицо. — Она может учудить что-нибудь действительно нехорошее.

— Мои изменения показались тебе несправедливыми? Когда дело касается искусства, я беспристрастен.

— Серьёзно? — несмотря на темень, я смогла разглядеть хитрый блеск его глаз.

— Каюсь, помимо всеобщего блага, мне еще очень хотелось поставить её на место.

Вениамин крепко обнял меня и глубоко вздохнул. Мы оба понимали, что этот момент щемящей нежности наедине не продлится чересчур долго. Он должен будет уйти, пока его отсутствие в зале не показалось кому-нибудь подозрительным.