Дрянной декан (СИ)

41. Травля

И ненависть мучительна и нежность.

И ненависть и нежность — тот же пыл

Слепых, из ничего возникших сил,

Пустая тягость, тяжкая забава,

("Ромео и Джульетта», У. Шекспир)

«Любовная идиллия на фоне стремительно апокалипсирующего мира» — если бы по моей жизни писали книгу, нынешняя глава ее называлась бы именно так.

Следующие неделю или две она протекала однообразным, безумно-ужасным образом, ибо некоторые моменты её были до безумия приятными, а некоторые — просто ужасными.

Все чудесные мгновения, проведённые рядом с Вениамином, превращались в бледную тень воспоминаний, стоило мне зайти в аудиторию к собственной группе. А неприятные часы занятий, полные холодного насмешливого игнора, обращались в прах, когда я снова оказывалась в его объятиях.

Мильнев, по какой-то причине решивший стать моим верным рыцарем на период репрессий, стоически переносил вместо со мной все насмешки, записки и косые взгляды. Не скажу, что его общество доставляло мне большое удовольствие, но вместо с ним было лучше, чем совсем одной.

Я решила не пытаться вызвать Юлю на диалог. Просто не знала, как и о чем нам теперь разговаривать. Кажется, наступила наша персональная точка невозврата, после которой любые попытки сблизиться были обречены на провал. Даже просто ходить с ней в один и тот же вуз стало невыносимым. А уж постоянно видеть ее на занятиях было сродни психологический пытке. Учеба в Ливере, которая так зажигала и вдохновляла в первое время, стала для меня каторгой.

Помимо унизительных записок, то и дело появляющихся на моей парте, группа никак не показывала свое отношение ко мне. Не уверена, что полный игнор можно отнести к нейтральной позиции, но в целом меня не так уж и доставали. Никто не цеплялся ко мне, не приставал с нетактичными вопросами, не смеялся в открытую. Вместо этого меня сопровождал непрерывный шлейф из шепотков, сдавленных смешков и косых взглядов. И поток их не иссякал даже тогда, когда я выходила из аудитории и отправлялась в столовую, холл или другой лекторий.

— У меня началась паранойя, или все и правда смотрят на нас? — спросила я Мильнева, когда мы шли по университетскому коридору.

— Не на нас, а на тебя.

— Что еще случилось? — мне пришлось остановиться и дать бросившемуся вскачь сердцу время немного угомониться. Стоит заметить, весна выдалась очень уж нервотрепная для моего главного мышечного органа — оно вечно сбивалось с ритма и совершало действия, ему не свойственные: то радостно подпрыгивало к самому горлу, то тревожно падало в кишечник. Я уже забыла то благословенное время, когда состояние мое было плавное и расслабленное, а сердце стучало ровно и умиротворенно. Будь то любовная лихорадка или стресс из-за усиливающейся травли, организм реагировал примерно одинаковым образом.

— Кто-то что-то ляпнул на студенческом форуме, и началось. Теперь мы вдвоём против целого мира, Красовская!

Стас приобнял меня за плечи и слегка потряс — оказывать моральную поддержку гуманным способом он пока так и не научился.

— Какой кошмар! Что за форум такой, почему я вечно обо всем узнаю последняя?!

— Потому что ты и пришла к нам последней. Хочешь, ссылку дам? Почитаешь, узнаешь о себе много нового.

— Упаси боже, — содрогнулась я. Боюсь даже представить, какими красками и подробностями обросла моя светлая и чистая любовь на форуме студентов-писателей, славящихся богатым воображением и злыми меткими языками.

— Давай притворимся влюбленной парой, и о вас с деканом, глядишь, все и забудут! — Стас, посмеиваясь, обнял меня второй рукой и потянулся губами к моему лицу.

— Даже не думай! — я огрела его по носу и отошла на приличное расстояние, раздраженно шипя.

Все-таки он как был придурком, так и остался. Разве что перешел в категорию придурков-друзей.

Как бы то ни было, мои худшие ожидания оправдывались одно за другим. Скандальная сплетня расползалась по университету, будто черная плесень. Теперь уже не только студенты моей группы обсасывали новость со всех сторон, но и молодежь из других групп, потоков и даже факультетов. Кто будет следующим? Преподаватели? Ректор? Мои родители?..

Чего я совсем не могла понять, так это поведения Ромки. Все то время, пока вокруг меня зрел «заговор», он умудрялся находиться в центре событий и при этом как бы вовне всей этой грязи. Можно подумать, его старались оберегать от злых разговоров, либо он обладал феноменальной способностью фильтровать чужие слова, вбирая только нужное и полезное, а все остальное пропуская мимо ушей.

Иными словами, он был все тем же Ромой, что и осенью. Опаздывал на занятия (правда, уже меньше), слушал музыку через наушники и играл в группе, витал в облаках, тискал свою девушку и лениво флиртовал с остальными представительницами слабого пола.

На репетициях нам удавалось более-менее нормально взаимодействовать. В десны мы, конечно, не целовались с самого расставания, но и негатива от него не было, в отличии от остальной труппы. Ему и мне предстояло играть влюбленных, потому мы робели и стеснялись подходить друг к другу слишком уж близко — хотя режиссер требовал обратного.

Не думаю, что мы боялись чувств, которые могли бы вспыхнуть между нами заново. Просто, не сговариваясь, опасались реакции наших нынешних половин — за юным Верстовским коршуном наблюдала его новая девушка Ленка, а я не хотела ранить чувства его отца, который нет-нет да и заглядывал в актовый зал.

Насчет моих театральных успехов: руководство было моей игрой вполне довольно, чего не скажешь о Гардениной и ее новых подружках-подпевалах. Однажды вечером я с неприятным удивлением заметила, что некто неизвестный исключил меня из общего чата, посвященного грядущему спектаклю. А на следующей день на репетиции застала еще более досадную картину: я как раз вошла в зал, стараясь сделать это по возможности незаметно (после ссоры с Юлькой у меня выработалась привычка быть тихой и не отсвечивать лишний раз), и увидела девушек-актрис, обступивших режиссера.

— Еще раз: чем вам так не угодила Маргарита, что вы коллективно просите исключить ее из состава труппы? — устало и несколько раздраженно вопрошал Игорь Олегович.

Ему ответило целое многоголосие. Студентки жаловались на меня, не дополняя, а скорее перекрикивая друг друга.

— Я не знаю, мне нужно посоветоваться с Вениамином Эдуардовичем! Все, что вы рассказываете, не имеет отношения к ее профессиональным качествам, то есть, к спектаклю, — насупился режиссер, пытаясь отбиться от наступающих на него девиц.

— Не надо с ним советоваться, Игорь Олегович! Он предвзято к ней относится! — взмолилась Юля.

— А с кем еще? — ядовито поинтересовался режиссер. — Втянуть в это дело ректора? Позвонить президенту Российской Федерации?

— Мы не будем играть вместе с Красовской! — возмущенно завопила Лена Бердникова. — Ее аморальное поведение отбрасывает тень на всех нас! Выбирайте: или она, или мы!

Тут наконец заметили меня, застывшую в дверях. Мне было невероятно тяжело идти к остальным студентам и делать вид, что ничего не случилось. Но именно это я и сделала — если бы ушла, только выставила бы себя еще большим посмешищем. Я села на дальний ряд, глотая слезы и ожидая, когда меня вызовут на сцену.

Через полчаса в зал явился взбешенный Вениамин Эдуардович, целиком и полностью подтвердив мнение о своей предвзятости. Он остановился напротив сцены и, прервав репетицию, заявил безапелляционным тоном:

— Все, кому не нравится Маргарита Красовская, могут покинуть труппу прямо сейчас. Кто пойдет первой? Гарденина?

Гарденина как раз репетировала сцену вместе с Вячеславом, исполнителем роли Деметрия. Прервавшись на половине монолога, она затравленно оглянулась по сторонам и промолчала. Тогда Верстовский повернулся к остальным девушкам.

— Может, кто-то из вас тоже не хочет играть? Ну, чего застыли? Дверь находится вон там.

Лена медленно поднялась со своего места, но через пару мгновений также медленно села обратно — кроме нее желающих испытывать терпение декана не нашлось.

— Игорь Олегович, если вы еще раз вызовете меня с важной встречи из-за необоснованных распрей, я закрою весь этот балаган раз и навсегда, — резюмировал Верстовский старший, еще раз смерив собравшихся тяжелым взглядом. — Обойдемся без Весеннего спектакля!

Такого руководитель кружка театрального мастерства не мог вынести. Больше вопрос о моем «устранении» не поднимался.

Финальным аккордом стала реакция Ромы. Во время репетиции он никак не отреагировал на поведение девчонок, зато на другой день, стоило по аудитории прокатиться какому-то общему смешку, вызванному, видимо, замечанием в мой адрес, он вдруг покраснел, словно рак, и встал из-за парты.

— Немедленно прекратите эти пересуды! — рявкнул он, возвышаясь над всеми.

Группа тут же затихла, с любопытством таращась на одного из главных участников разворачивающейся драмы. Некоторые пришли в шок потому, что обычно флегматичный, сконцентрированный на получении удовольствий парень вдруг решил публично поскандалить; кто-то просто удивился тому, что юный Верстовский знает слово «пересуды».

— То, о чем вы сплетничаете, гадко и ужасно! Ни Рита, ни тем более мой отец не могут быть замешаны в том, что вы себе напридумывали! — Ромка повернулся ко мне. Его глаза пылали праведным гневом. — Знай, я на твоей стороне, и не верю ни единому их слову!

Я слабо улыбнулась ему.

Спасибо за поддержку, Рома. Лучше бы ты этого не говорил.