Князь: Попал по самые помидоры 18+

Глава 21 Не ловко, то как…

Полдень. Солнце пекло немилосердно, отражаясь в позолоте фонтанов и слепя глаза. Гул толпы на главной площади Драконспрау напоминал рёв разбуженного вулкана. Я сидел на «Верном Скакуне Старых Битв», он же — мой старый, хромой «Колченогий», и чувствовал себя не князем, а жертвой, которую везут на заклание. Особенно после утреннего «сеанса релаксации» с тетушкой. Штаны до сих пор казались чужими.

— Тетушка, это же безумие! — я шипел, пытаясь поправить воротник камзола, который душил. — Публично? Перед всем народом? Ирис? Минет⁈ Да Лира меня растерзает на месте! А отец Лиры? Он же традиционалист!

Марицель, восседающая рядом в открытой паланкине, несомой четырьмя кошковоинами, лишь томно махнула веером. Ее платье было безупречно, губы — слегка припухшие, а взгляд — полный хищного веселья.

— Артушенька, не драматизируй, — ее голос был медом, замешанном на яде. — Это всего лишь древний аскаронский обряд. Символ смирения и всепрощения. Чистая формальность! Подумаешь, минутка неловкости. Зато народ будет в восторге! Укрепит твой авторитет «Освободителя». — Она подмигнула так, что у меня похолодело внутри. — А насчет Лиры и тестя… я все устроила. Расслабься. И улыбайся толпе.

Я тяжело вздохнул. Расслабиться после того, как она утром выжала из меня все соки на балконе? Сейчас? Когда впереди публичный позор? «Колченогий» подо мной нервно захрапел, чуя мой страх.

12:00. Грянули фанфары — такие громкие, что «Колченогий» взбрыкнул, чуть не сбросив меня к ногам ликующих горожан. Площадь взорвалась рёвом:

— ОСВОБОДИТЕЛЬ! ДРАКОНЬЯ КРОВЬ! УРА КНЯЗЮ АРТУРУ!

Я въехал на площадь. Море голов. Плакаты с моим идиотски улыбающимся лицом. Крики, цветы, летящие под копыта. Я махал рукой, посылал воздушные поцелуи, изображая блаженную улыбку, внутри же скребли кошки. «Публичный минет. Публичный минет. Какой же я лох…»

Алтарь, построенный для церемонии, напоминал маленький храм, увитый белыми цветами и лентами. И у его подножия, в ослепительном платье цвета лунного света, стояла Лира. Моя невеста. «Первая Мурлыка». Она была потрясающа. Высокая, гордая, с осанкой богини. Ее зеленые глаза сияли хищным торжеством. Розовые волосы были убраны в сложную прическу, украшенную жемчугом и крошечными дракончиками. От нее веяло силой, властью и… предвкушением.

И рядом с ней… Ирис. Моя ядовитая, сломленная камердинерша. Она была одета в строгое, темно-синее платье фрейлины, подчеркивающее ее бледность и хрупкость. Ее глаза, обычно полные сарказма или ненависти, теперь были опущены вниз. Она стояла чуть позади Лиры, скрестив руки, будто пытаясь стать невидимой. «Ну просто как подружка невесты», — лихорадочно подумал я, подъезжая. — «Все нормально. Ничего не случится. Тетка пошутила…»

Я спешился, передав поводья дрожащему конюху. Шаги по ковровой дорожке к алтарю казались шагами по минному полю. Музыка смолкла. Толпа замерла. Лира протянула мне руку — ее пальцы были сильными и прохладными. Я взял их, чувствуя, как ее коготки слегка впиваются в мою кожу. «Она знает. Она точно знает», — пронеслось в голове.

Жрец (или кто-то похожий, в очень дорогой рясе) начал церемонию. Звучали высокопарные слова о союзе, верности, драконьей крови и судьбе королевств. Мы обменялись клятвами. Мои — стандартные: «любить, чтить, бла-бла-бла». Ее — звучали как приговор: «быть твоей единственной опорой, единственной страстью, единственной Мурлыкой у твоего очага». Она подчеркнула «единственной». Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Потом жрец добавил, подмигивая:

— И, конечно, устная договоренность о… письменных уведомлениях при частых отлучках! Шутка! — Он захихикал. Толпа ответила робким смешком. Лира лишь сжала мою руку сильнее.

— А теперь… кульминация! — возвестил жрец. — Публичный поцелуй, скрепляющий союз!

Лира повернулась ко мне. В ее глазах горел огонь — не только торжества, но и вызова. Она притянула меня к себе. Ее поцелуй был не просто поцелуем. Это был акт обладания. Глубокий, властный, с укусом в губу, который должен был оставить метку. Я ответил, стараясь не показать, как дрожу внутри. Толпа взревела от восторга. «УРА! УРА! ДА ЗДРАВСТВУЮТ!»

И тут… появилась Она. Марицель. Как по волшебству. Восседая в своем паланкине, который внесли на платформу алтаря. Толпа снова взорвалась овациями. Королева! Тетушка! Она сияла, как само солнце, в золотом платье, махая рукой толпе. Ее взгляд скользнул по мне, Лире и замершей Ирис — хищный, довольный.

— Дорогие подданные! Гости! Любимые племянник и невестка! — ее голос, усиленный магией или просто невероятной харизмой, заполнил площадь. Она говорила о силе, о союзе, о светлом будущем под крылом Аскарона. О том, как Артур — образец княжеской доблести и… мужской силы. Толпа ревела, ловя каждое слово. Лира кивала с гордым видом. Я улыбался, чувствуя, как внутри все превращается в лед.

— И вот он, момент истины! — воскликнула Марицель, поднимая руку для тишины. Толпа замерла. — Скреплен союз клятвами! Скреплен поцелуем! Но есть в нашем древнем Аскароне еще один обряд! Обряд глубокого уважения и всепрощения! Чтобы союз был крепок, чтобы зависть и ревность не омрачили его начало! Пусть та, кто служила князю верой и правдой, пусть та, чьи чувства… сложны… — она многозначительно посмотрела на Ирис, — … склонится перед ним в знак смирения и преданности! Пусть совершит акт глубокого уважения! Дабы очистить прошлое и открыть дорогу светлому будущему!

Толпа сначала замерла в недоумении, потом кто-то крикнул: «Освободителя! Уважение!», и волна понимающего, похабного восторга прокатилась по площади. Улюлюканье, свист, крики: «Давай, Ирис! Покажи уважение!»

Я стоял, как громом пораженный. «Нет. Нет-нет-нет. Она не посмеет…»

Марицель одобрительно кивнула толпе. Лира повернулась ко мне, ее лицо было каменным, но в глазах… читалось холодное удовлетворение. Она кивнула. Коротко. Разрешая. Приказывая.

Ирис. Она стояла, белая как мел, дрожа. Ее глаза, полные унижения, страха и какой-то безумной решимости, поднялись на меня. Она сделала шаг вперед. Еще один. Потом, не глядя ни на кого, опустилась на колени прямо передо мной на холодный камень алтаря. Ее руки дрожали, когда она потянулась к пряжке моих парадных кюлотов.

— Ирис… — прошипел я, чувствуя, как горечь подступает к горлу. — Не надо… Это безумие…

Она посмотрела на меня снизу вверх. В ее взгляде не было прежней ненависти. Только пустота и покорность.

— Это ради крепкого союза, господин, — прошептала она так тихо, что я едва расслышал сквозь гул толпы. Ее пальцы расстегнули пряжку. — Это мое Поручение. От королевы Аскарона. — Ее голос дрогнул. — И… мой долг. Теперь.

Она стянула кюлоты и тонкие штаны. Утренний воздух, пахнущий толпой и жареным мясом, ударил по оголенной коже. Мой член, предательски отозвавшийся на утренние приключения и адреналин позора, был полувозбужден. Ирис посмотрела на него без эмоций, как на орудие пытки. Потом ее губы, холодные и дрожащие, обхватили головку.

Толпа взревела. Где-то заиграла похабная дудка. Я закрыл глаза, чувствуя, как горячий позор заливает лицо. Я стоял на алтаре, перед тысячами глаз, с Лирой рядом, смотрящей с холодным одобрением, и с Ирис на коленях, совершающей «акт глубокого уважения» по приказу моей тетки. «Формальность», — безумно подумал я, чувствуя, как ее язык скользит по мне. — «Ебанная в рот формальность. Добро пожаловать в брак, Артур. Добро пожаловать в ад». Волна отвращения и невольного возбуждения накатила одновременно. Это было хуже любой оргии у источников. Хуже ночи наказания. Это было публичное уничтожение всего, что еще могло напоминать о достоинстве. Или просто о здравом смысле.

Красота этого момента была чудовищной. Извращенной. Как позолоченный гроб.

Губы Ирис, всегда готовые изрыгать яд или сарказм, теперь обхватили меня с холодной, отточенной точностью. Не было страсти, как у Лиры. Не было жадности, как у Мурки. Не было всепоглощающего мастерства, как у тетки. Было искусство вынужденного падения. Каждое движение ее языка — плоским, широким мазком по нижней вене, потом острым, точечным тычком под уздечку — было выверено, как удар кинжала. Каждое сжатие губ, создающее вакуум, было рассчитано на максимальный эффект при минимальных усилиях. Она работала ртом с ледяной, демонстративной эффективностью, будто выполняла самую отвратительную, но необходимую повинность. И от этого было невероятно… возбуждающе. Позор пылал на моих щеках, смешиваясь с предательским наслаждением, поднимающимся из глубин. Ее глаза, поднятые к моему лицу, были огромными, влажными озерами стыда и смирения, но где-то в глубине, за покорностью, тлела старая, неистребимая искра — вызов? Отчаяние? Я не мог разобрать. Толпа ревела вокруг, сливаясь в единый гул похоти и одобрения. Фанфары где-то наигрывали похабный мотивчик. Лира стояла рядом, неподвижная статуя, ее рука все еще сжимала мою, ногти впиваясь в кожу — не больно, а как напоминание: «Смотри. Это твоя реальность. Прими». Тетка Марицель на своем паланкине сияла, как дьяволица, наблюдавшая за триумфом своего замысла.

Ирис углубила поцелуй. Ее голова плавно покачивалась, угольные пряди волос падали на лоб. Она взяла меня глубже, чем я ожидал, ее горло сжалось рефлекторно вокруг головки, и это сжатие — влажное, тугое, невольное — стало последней каплей. Волна накатила внезапно и неудержимо, смывая остатки стыда и сопротивления. Я кончил ей в рот. Горячо, густо, мощными толчками, которые отдавались эхом в дрожащих бедрах. Она не отстранилась. Наоборот, ее губы сжались у основания, ее щеки втянулись, принимая все, ее гортань работала, сглатывая подачку Освободителя под восторженный рев толпы.

Затем, с ледяной, театральной грацией, Ирис медленно отстранилась. Ее губы, влажные и слегка припухшие, разомкнулись. Она не опустила голову. Нет. Она подняла подбородок, словно королева, принимающая дань. И открыла рот.

Толпа замерла на миг. В полумраке ее рта, на розоватом языке, отчетливо белело мое семя. Капля, густая и жемчужная, дрожала на кончике языка. Это было отвратительно. Это было прекрасно в своей чудовищной откровенности. Это был символ абсолютной победы системы над личностью, власти над телом, абсурда над здравым смыслом.

— ВОТ ОНО! УВАЖЕНИЕ! — кто-то оранул из толпы.

— ГЛОТНИ! ГЛОТНИ ДЛЯ ОСВОБОДИТЕЛЯ! — подхватили другие.

И Ирис… проглотила. Медленно, демонстративно, с легким движением горла. Она сделала это так, будто совершала священный ритуал, а не публичное самоунижение. И когда последняя капля исчезла, она закрыла рот, ее глаза на миг встретились с моими — в них не было победы, только пустота и лед. Потом она опустила взгляд.

Площадь взорвалась. Рев был оглушительным, аплодисменты — бешеными, топот ног — словно землетрясение. Они аплодировали не мне. Они аплодировали спектаклю. Унижению. Красивой, грациозной капитуляции. Ирис встала с колен, ее движения были плавными, как у танцовщицы, исполняющей последний пируэт перед казнью. Она отряхнула невидимую пыль с колен, поправила платье. Ни тени смущения. Только мертвенная, ледяная собранность. Она отошла на свое место за Лирой, скрестив руки, снова став тенью.

Я стоял, как идиот. Штаны все еще спущены. Член, быстро опадающий, был мокрым и липким на утреннем воздухе. Лицо пылало пожаром. В голове гудело одно: «Поехавший мир. Абсолютно поехавший. Тетка довольна. Лира довольна. Ирис… пуста, но в глаза блестело что-то… радость? Толпа счастлива. А я… я просто лох. Лох на алтаре».

Тетка Марицель подняла руку, утихомиривая рев толпы. Ее голос прозвучал как набат:

— Вот так! С почтением и смирением! Так и должен начинаться крепкий союз! Да здравствуют новобрачные! Да здравствует Аскарон! ВЕСЕЛИТЕСЬ, НАРОД! ПИР НАЧИНАЕТСЯ!

Фанфары грянули с новой силой. Толпа хлынула к пиршественным столам. Лира повернулась ко мне, ее взгляд скользнул по моим спущенным штанам и влажному члену. В ее глазах не было гнева. Было… удовлетворение собственника. Она наклонилась и быстро, ловко застегнула мои кюлоты, ее пальцы слегка коснулись меня — холодным, властным прикосновением.

— Пойдем, мой князь, — сказала она тихо, но так, что слышала только я и, возможно, Ирис. — Теперь ты официально мой. И все это видели. Особенно она. — Она кивнула в сторону Ирис. — Не заставляй меня напоминать тебе об этом долге. Часто.

Она взяла меня под руку и повела с алтаря, к пиру, к толпе, к новым уровням этого ада. Я шел, чувствуя на спине тяжелый взгляд Ирис и слыша в ушах все еще не смолкший рев толпы, аплодировавшей моему публичному унижению. «Долг. Поручение. Акт глубокого уважения». Слова звенели в голове, смешиваясь с запахом жареного мяса и собственным стыдом. День только начинался. И пипец, как я уже понимал, был бесконечен.

Пиршественный зал «Лазурной Усадьбы» напоминал чрево разъяренного дракона. Горы мяса — запеченные туши вепрей, целые бараны на вертелах, груды острых крылышек, от которых слезились глаза даже у кошковоинов. Воздух дрожал от ароматов специй, дыма и дорогого шампанского, бьющего хмельными струями из фонтанов в виде обнаженных наяд. Столы ломились под тяжестью диковин: гигантские жареные мыши (с хрустящими хвостами и пучеглазые головы — «эксклюзивный деликатес»), острые как ад соусы в золотых соусницах, пирамиды экзотических фруктов и озера медовухи в массивных керамических кружках. Гул голосов, смех, звон бокалов и похабные песни сливались в оглушительный гимн чревоугодию и разврату.

Я сидел во главе главного стола, в роскошном, но неудобном как дыба кресле. Рядом восседала Лира — моя новоиспеченная супруга. В своем платье цвета лунного света, с короной из крошечных дракончиков на розовых волосах, она выглядела богиней пира. Она ела с аппетитом хищницы, отрывая куски мяса острыми клыками, ее зеленые глаза с удовольствием скользили по разгулу вокруг. Периодически она поворачивалась ко мне, ее губы, блестящие от жира, находили мои в долгом, властном поцелуе, на глазах у всей честной компании. Каждый раз после такого поцелуя она облизывала губы с видом собственницы.

А под столом… под тяжелой, расшитой гербами скатертью, скрывавшей все ниже пояса… работала Ирис.

— Ну что за традиции, то а? — пробормотал я, чувствуя, как ее пальцы с мягкими подушечками расстегивают пряжку моих уже порядком помятых кюлот. Холодный воздух зала коснулся кожи, а затем — тепло ее ладони, обхватившей мой член. Он, предательски оживленный после утренних приключений, алкоголя и самого присутствия Лиры, тут же отозвался пульсацией.

Лира услышала. Она оторвалась от огромной ноги гигантской мыши, которую с наслаждением обгладывала, и посмотрела на меня. В ее глазах вспыхнула знакомая хищная искра. Она наклонилась ко мне, ее губы коснулись моего уха, горячим шепотом, перекрывающим гам пира:

— Знаешь для чего это, милый? — Ее рука легла мне на бедро, коготки слегка впились в ткань. — Чтобы в первую брачную ночь я не могла забеременеть. Сразу. — Она облизнула мочку моего уха, заставив вздрогнуть. — Чтобы твое семя… ослабло. Вышло заранее. Через нее. — Легкий кивок под стол. — Тогда ты сможешь проказничать со мной… оооочень долго… до того, как я решу зачать. — Ее голос стал низким, мурлыкающим, обещающим ад и рай одновременно. — Ты же должен насладиться своей женой… полностью. Каждым… мгновением. Без спешки. А она… — Лира презрительно фыркнула, — … лишь инструмент. Очистки. Традиция, милый. Полезная традиция.

Под столом Ирис явно услышала. Ее движение — плавное, вымученно-умелое — вдруг стало резче. Ее губы, до этого ласкавшие ствол с холодной, отстраненной эффективностью, сжались чуть сильнее. И вдруг… острие клыка легонько, но ощутимо царапнуло самую чувствительную часть головки.

— Ай! — я вскрикнул непроизвольно, едва не опрокинув бокал с шампанским. Боль была острой, мгновенной, смешанной с шоком.

Лира замерла. Ее глаза сузились до опасных щелочек. Она не смотрела на меня. Она смотрела вниз, сквозь скатерть, туда, где была Ирис.

Под столом наступила тишина. Напряженная. Я чувствовал, как дыхание Ирис опаляет мою кожу. Потом… легкая, едва уловимая вибрация. Ухмылка. Я почувствовал ее злорадную ухмылку, даже не видя лица.

А затем она снова взяла член в рот. Но теперь — с удвоенной силой. С демонстративным, почти яростным рвением. Ее язык атаковал, губы создавали мощный вакуум, рука у основания работала с четким, почти военным ритмом. Она сосала так, будто хотела вытянуть из меня душу вместе с семенем, отомстить за унижение у алтаря, за свое положение «инструмента», за эту «полезную традицию». Это было больно, дико, невероятно возбуждающе. Волны стыда, гнева и неконтролируемого наслаждения захлестывали меня. Я вцепился пальцами в ручки кресла, стараясь не застонать громко.

Лира наблюдала за моим лицом, читая каждую эмоцию. Ее собственная улыбка стала жестче, холоднее. Она не сказала ничего Ирис. Просто взяла мою руку и сжала ее так, что кости затрещали.

— Видишь, милый? — ее шепот снова коснулся уха, ледяной. — Даже инструмент может быть… колючим. Но это ничего не меняет. Пей. Ешь. Наслаждайся пиром. И… очищайся. — Она кивнула под стол. — Для меня. Для нашей долгой… долгой ночи.

Я откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Над головой гудели пьяные голоса, звенели бокалы, кто-то орал тост в честь «Освободителя и его могучей Мошонки». Лира рядом методично уничтожала гигантскую мышь. А под столом Ирис, моя ядовитая, сломленная и все еще опасная камердинерша, с яростью и мастерством высасывала из меня будущее потомство — по приказу моей жены, в рамках «полезной традиции». Мой член пульсировал в ее горячем, мстительном рту, обещая скорый, мучительный и позорный финал этого акта «очистки». Пипец достигал космических масштабов. И это был только первый день.