Князь: Попал по самые помидоры 18+

Глава 36 Мощь Эрнгарда

Столица Эрнгарда, величественный и мрачный град Штельхайм, замер в ожидании. На центральной площади, вымощенной грубым, почерневшим от времени камнем, стояла, точнее, кипела сталью и яростью армия.

Это были не просто рыцари. Это была мясорубка с ножнами. Гордость и ядро военной машины короля Вильгельма. Тысячи латников, закованных в угловатые, функциональные доспехи без намёка на изящество. Их шлемы, с прорезями-щелями вместо глаз, напоминали взбешённых стальных насекомых. В руках — не мечи, а тяжёлые, с зубчатыми обухами, боевые топоры, двуручные кувалды и монструозные алебарды, созданные не для фехтования, а для одного-единственного удара, превращающего всё на своём пути в фарш.

Над этим морем холодного металла и горячей ненависти витал дух. Не святой и не возвышенный. А специфический. Кисловато-сквиртящий.

Сам обряд только что завершился. У импровизированного алтаря, сложенного из пустых бочек из-под вина и накрытого окровавленным медвежьим шкурой, стоял Верховный Жрец Сквиртоника — старенький, подслеповатый старичок с седой бородой до пояса и в заляпанном чем-то липким золотом одеянии. Он тяжело дышал, вытирая пот со лба.

— Благословение ниспослано, сыны Эрнгарда! — прокричал он сиплым голосом, и его слова подхватили десятки младших жрецов, разбегающихся между шеренгами. — Сила Предтечи с вами! Гнев его — ваш гнев! Мощь его — ваша мощь! Его… э-э-э… сок дарует вам неутомимость в ярости!

В ответ ряды рыцарей взревели. Не единым победным кличем, а тысячью личных, хриплых, исступлённых криков. Их тела напряглись, мускулы под латами налились свинцовой твердостью. В прорезях шлемов загорелись красноватые огоньки чистейшей, неконтролируемой агрессии.

Ибо благословение Сквиртоника было простым и гениальным. Оно заменяло страх, боль и усталость на одну-единственную, всепоглощающую эмоцию — ярость. Твои раны не болят? Отлично, значит, можно рвать дальше. Ноги подкашиваются? Прекрасно, ярость заставит их двигаться вперёд, даже если отрубить. Противник нанес удар? Замечательно, теперь он привлёк твоё внимание, и его нужно разорвать.

По площади, теряясь между стальными сапогами, сновали мальчишки-оруженосцы. Их задача была решающей. Они несли не мечи, а здоровенные деревянные ведра, из которых так знакомо, по-домашнему, пахло квашеной капустой и солёными огурцами. Солдат, чувствуя прилив божественной силы, хватал горсть закуски, закидывал её под забрало, хрумкал и ревел ещё громче. Кислота и рассол были катализатором, топливом для этого адского двигателя.

На высоком балконе королевского дворца, опираясь на резные перила, стоял сам король Вильгельм. Рядом — его дочери, суровые и прекрасные, как закалённая сталь.

— Вот они, отец, — сказала старшая, Хильдегарда, её голос был скрипом затачиваемого клинка. — Наша сталь. Наша надежда.

— Сталь? — фыркнул Вильгельм. Его взгляд был холоден. — Нет, дочь. Это не сталь. Это — дети сквирта. Они разнесут нашу волю по всем землям Эрнгарда.

Он обвёл взглядом свою армию. От этого зрелища по спине бежали мурашки даже у него. Это была не дисциплинированный легион. Это был булькающий, готовый взорваться котёл из плоти, металла и бешенства.

— Они получили благословение, — продолжала вторая дочь, Гудрун. — Их ярость станет лезвием.

— Их ярость сожрёт их же изнутри через неделю, — безжалостно констатировал король. — Печень откажет, почки отвалятся, сердца не выдержат. Но им не нужна неделя. Им нужен один день. Один бой. Чтобы дойти до этого чёртова Дракона и… — он не договорил, лишь сжал кулак. Костяшки побелели.

Внизу один из рыцарей, особенно крупный экземпляр с алебардой размером с маленькое деревце, в припадке священного гнева случайно задел ею соседа. Тот, не медля ни секунды, ответил ударом топора по шлему. Завязалась потасовка. За считанные секунды в клубящееся облако летящих обломков доспехов, брызг и рёва втянулось человек двадцать. Это был не конфликт. Это была естественная реакция вещества под названием «Благословлённый» на любое сопротивление.

— Видишь? — старческий голос короля дрогнул от странной гордости. — Никаких сомнений. Никакой рефлексии. Только… —

— Только мощный сквирт, — закончила за него Хильдегарда, и на её губах дрогнуло подобие улыбки.

Король кивнул.

— Именно. Пусть идут. Пусть крушат. Пусть рвут. И пусть этот Артур фон Драконхейм и его кошачьи шлюхи узнают, что такое настоящий, старомодный, эрнгардский сквирт.

Он махнул рукой. Трубы проревели не мелодичный, победный зов, а один-единственный, низкий, животный рёв, похожий на сирену воздушной тревоги в аду.

И армия пришла в движение. Не строевым шагом. Это было извержение. Лавина. Стальной смерч, который хлынул с площади на главную улицу и покатился к городским воротам, снося по пути рыночные ларьки, фонарные столбы и нескольких не успевших увернуться горожан. Их крики тонули в всеобщем, сметающем всё на своём пути рёве.

Три блондинки, словно три фурии, выкованные из северного золота и льда, повели своего отца, короля Вильгельма, по мраморным коридорам дворца. Они двигались в идеальном, зловещем строю: старшая, Хильдегарда, держала его под левую руку, средняя, Гудрун — под правую, а младшая, юная и пышущая невинной жестокостью Фрейда, шла впереди, расчищая путь одним лишь высокомерным взмахом ресниц. Придворные, завидя это трио, шарахались в стороны и прижимались к стенам, стараясь стать невидимками.

— Тихо, отец, не волнуйся, — голос Хильдегарды был сладок, как сироп, и холоден, как сталь. — Все будет хорошо. Ты должен сохранить силы для великой победы.

— Да, сбереги свой гнев, — добавила Гудруна, её пальцы легонько сжали его тщедушную старую руку. — Чтобы одним криком сокрушить этого выскочку из Драконхейма.

Они вплыли в огромный, мрачный тронный зал. Их шаги эхом отдавались под сводами, расписанными фресками сценами кровавых побед предков. Гигантские знамёна с гербом Эрнгарда — вздыбленным единорогом, пронзающим дракона, — свисали со стен, неподвижные в затхлом воздухе.

С почти ритуальной грацией они подвели отца к трону — массивному, вырезанному из цельного куска черного базальта, больше похожего на жертвенный алтарь, чем на место для сидения.

— Вот так, садитесь, ваше величество, — прошептала Фрейда, с лёгким нажимом усаживая его на холодный камень.

Они отступили на шаг, окинув его взглядом, полным странной смеси дочерней заботы и холодной оценки, будто проверяли, как стоит новая мебель. Убедившись, что король водружён на место надлежащим образом, три сестры развернулись и походкой балерин, готовящихся к убийству, направились к выходу.

— Как же я хочу увидеть своими глазами, как этот проклятый Артур падет! — гневно выдохнула Хильдегарда, едва они вышли в коридор. Её кулаки сжались, и костяшки побелели. — Чтобы он ползал у моих ног и молил о пощаде, которую не получит!

— Так и будет, сестрица, — усмехнулась средняя, проводя рукой по лезвию одного из висящих на стене церемониальных мечей. Лезвие тихо зазвенело. — Я надеюсь, нам принесут его голову на серебряном подносе. Мы её начистим до блеска и повесим прямо над троном отца. Чтобы все видели, что бывает с теми, кто смеет бросать вызов Эрнгарду.

— О, да! — захлопала в ладоши младшая, и её голубые глаза загорелись не детским восторгом. — А мне его кошколюдку! Ту, с розовым хвостиком! Я хочу, чтобы мне принесли её ушки! Я сделаю из них сережки! А хвостик… хвостик пойдёт на украшение для моей шляпки!

Они остановились на мгновение у огромного арочного окна, из которого открывался вид на клокочущую сталью площадь. Три прекрасных, идеальных профиля с ледяными глазами осветились одной и той же мыслью.

И тогда они зловеще посмеялись.

Это не был смех веселья. Это было трио колокольчиков, отлитых из утреннего инея на могильной плите — высокое, звенящее и до жути бесчувственное. Он эхом разнесся по пустому коридору, заставив даже проходящего вдали слугу замереть и сгореть от желания провалиться сквозь каменные плиты.

Повернувшись, три блондинки, три надежды Эрнгарда, поплыли дальше, оставляя за собой в воздухе лишь лёгкий аромат морозного цветка и невысказанную, но всеми ощущаемую угрозу. Угрозу, которая вот-вот обрушится на Драконхейм.

Массивная дубовая дверь с железными накладками захлопнулась за Хильдегардой, отгородив ее от мира холодной жестокости и долга. Ее покои были не будуаром принцессы, а скорее личной казармой. Воздух пахн воском для полировки металла и едва уловимой ноткой ладана. На стенах — не гобелены с пасторальными сценами, а развешанное в идеальном порядке оружие: парадный двуручный меч, боевой топор с выщербленным лезвием, увековечившим не одну битву, и изящный, но смертоносный рапира. На полках стояли не безделушки, а аккуратные стопки военных трактатов и макеты осадных орудий.

И прямо напротив огромной кровати, застеленной грубыми медвежьими шкурами, висел он.

Портрет.

Он был написан маслом в темных, мрачных тонах, под стать всему в Эрнгарде. Но на нем был не предок-завоеватель и не отец. На портрете, с усмехающимся, наглым и до боли знакомым лицом, был Артур фон Драконхейм. Он был изображен в той нелепой позе, в которой его впервые увидели при дворе — одна бровь насмешливо приподнята, в уголке рта играет дерзкая ухмылка.

Хильдегарда медленно подошла к портрету, ее пальцы сжались в бессильные кулаки. Вся ее царственная надменность, весь ледяной гнев куда-то испарились. Ее губы задрожали.

— Артурчик, милый… — ее голос сорвался на жалобный шепот, и по ее идеальным, бледным щекам покатились тяжелые, горячие слезы. — Как ты мог? Как ты мог про меня забыть? Неужели ты позабыл свое обещание? Свою клятву? Взять меня в жены… быть моим…

Она отвернулась от портрета, словно не в силах больше выносить его насмешливый взгляд. Ее пальцы дрожащей рукой развязали шнуровку на боку платья, затем на другом. Тяжелая ткань с шелестом упала на каменный пол, образовав у ее ног мрачное пятно. Затем она сбросила нижние юбки и корсет. Стоя в одних лишь тонких льняных сорочке и панталонах, она казалась хрупкой и беззащитной, совсем не грозной воительницей.

Повалившись на широкую кровать, она зарылась лицом в медвежью шкуру, втягивая его животный запах, смешанный с ароматом собственных слез. Ее тело содрогалось от тихих рыданий. Одной рукой она судорожно сжала грудь через тонкую ткань сорочки, почувствовав, как сосок набухает и твердеет от прикосновения, а другой рукой потянулась вниз.

Она завела ладонь под резинку панталон, с трудом стянула их с себя, скинув на пол. Ее пальцы, обычно такие сильные и уверенные, державшие меч, теперь были робкими и дрожащими. Они нашли влажную теплоту между ее ног, уже предательски пульсирующую от воспоминаний и фантазий.

Она зажмурилась, и перед ее внутренним взором вспыхнул он. Не тот насмешник с портрета, а другой. Грубый, властный, каким он был в ее самых потаенных мечтах. Она представила его вес на себе, его грубые руки, сдирающие с нее одежду, его горячее дыхание на своей шее.

— Артур… — простонала она, и ее пальцы начали двигаться быстрее, ритмично и настойчиво скользя по чувствительному бугорку, который тут же отозвался жаркой волной. — Артур… да… возьми меня… вот так…

Она водила пальцами по своему клитору, рисуя круги, затем быстрые поступательные движения, представляя, что это его язык, его член. Другая рука сжала ее собственную грудь, щипала сосок, усиливая ощущения. Ее бедра начали непроизвольно двигаться навстречу руке, танец желания и отчаяния.

— Трахай меня… сильнее… — ее шепот стал прерывистым, губы приоткрылись в беззвучном стоне. — Я твоя… я всегда была твоей… забудь этих кошек… эту горничную…

Ее дыхание участилось, тело напряглось как струна. Внутри все сжалось в тугой, болезненно-сладкий узел ожидания. Она представляла его лицо над собой, его ухмылку, его горящие магией глаза в момент наивысшего наслаждения.

— Да! Артур! — ее крик сорвался с губ, громкий и неприличный, эхом разнесся по каменным стенам. Волна оргазма накатила на нее, сокрушительная и всепоглощающая. Спазмы прокатились по всему ее телу, выгибая спину дугой. Пальцы судорожно впились в медвежью шкуру, а из глаз брызнули новые слезы — уже не от горя, а от блаженства и пустоты.

Она замерла, тяжело дыша, ощущая, как пульсация медленно отступает, оставляя после себя дрожь в коленях и влажное пятно на медвежьей шкуре под ней. Она лежала неподвижно, глядя в темный потолок, слушая, как бешено стучит ее сердце.

Постепенно ее дыхание выравнивалось. Стеклянный блеск в глазах сменился привычной холодной сталью. Она медленно поднялась, ее лицо снова стало маской надменности и ярости. Она вытерла слезы тыльной стороной ладони с грубым, резким движением.

Она посмотрела на портрет. На его наглую ухмылку.

— Ничего, Артурчик, — прошептала она уже совсем другим, ледяным и полным ненависти голосом. — Скоро ты будешь мой. На моих условиях. Или не будешь ничьим.

В это самое время, где-то на пыльной дороге, ведущей от захваченного Скального Венца, Артур фон Драконхейм, Воплощение Зла и Источник Кремпая, вдруг затрясся, сморщил нос и издал оглушительный, неприличной силы чих, от которого чуть не слетела с головы его небрежно надетая княжеская корона.

— Апчххууу!!! — эхо раскатилось по окрестным холмам, спугивая стаю ворон.

Я потер переносицу, смотря в пустоту с легким недоумением.

— Вспоминает меня кто-то? — задумчиво произнес, глядя куда-то в сторону далекого Эрнгарда. Или, может, в сторону кошмарных образов своей тетушки Марицель. Или Лиры, готовящей ему новую порцию «супружеского внимания». Вариантов было много.

— Естественно, — невозмутимо протянул Годфрик, поправляя на брюхе пряжку ремня. Его верный капитан, кажется, был невосприимчив не только к ядам, но и к любым метафизическим явлениям. — Пол-континента Вас вспоминает, господин. И далеко не ласковыми словами. Куда двинемся дальше? Захватить два города будет непросто. Может, пополним запасы и армию? Дадим людям отдышаться.

Я мрачно посмотрел на свое «войско». Отряды кошколюдов Лиры чистили когти и лениво потягивались на солнышке. Ополченцы барона Отто сбились в кучку и о чем-то робко перешептывались, бросая на меня пугливые взгляды. Моя собственная дружина пыталась наладить какое-то подобие дисциплины, но выглядело это скорее как попытка организовать пикник во время урагана.

— Да, — согласился. — Но чует мое сердце, что нам нужно… в столицу. Что-то тянет меня туда. Сильно. Но не знаю почему. Как будто там меня ждет что-то очень… важное.

Годфрик скептически хмыкнул, окинув взглядом мою «армию».

— Наша армия не осилит всю страну захватить, господин. Даже с армией барона Отто. Это же не ополчение какого-нибудь Кракенфельда, это сердце Эрнгарда. Там стены в десять раз выше, гарнизон в двадцать раз больше, а король Вильгельм, говорят, уже благословление какое-то противное получил. Сквиртоника, кажется.

Я отмахнулся, с важным видом поправив воображаемый галстук.

— Не ссы, Годфрик. Как говорил великий Сквиртоник: «Только бесславный боится дождя. Только верный моряк штурмует грозные океаны».

Годфрик на секунду замер, переваривая это.

— Мне кажется, Вы немного не знакомы с религией, господин, — осторожно заметил он. — У них там в основном про… э-э-э… рассол и ярость. Никаких морей и океанов.

— Не важно! — парировал я, разгоряченный собственным красноречием. — Главное — идти вперед! «Я лучше захлебнусь в кровавом море, чем буду ждать благоприятной погоды!» Сквиртоник — мудрый бог!

— Ага, — флегматично ответил Годфрик, почесывая затылок. — И надеюсь, Вы не станете его фанатиком. А то у нас и так проблем хватает. Кошколюдки, суккубы, тетка-нимфоманка… Теперь еще и квашеная капуста с божественной яростью. Мне мой покой дорог.

— Мир никогда не будет прежним, Годфрик! — с пафосом провозгласил я, указывая рукой в сторону невидимой столицы. — Вперед! К новым безумствам!

Годфрик лишь тяжело вздохнул, с тоской посмотрев на свой почти пустой бурдюк с вином. Ему начинало казаться, что самые спокойные дни его жизни остались далеко позади.