Князь: Попал по самые помидоры 18+

Глава 38 Тайна Ирис

Воздух в моей походной палатке был густым от запахов кожи, стали и невысказанных слов. Я стоял посреди этого временного убежища, чувствуя, как тяжесть предстоящего похода давит на плечи не хуже латных наплечников. Рядом, с лицом, выражавшим привычную смесь презрения и сосредоточенности, копошилась Ирис. Она перебирала содержимое моего походного сундука, её движения были резкими, отточенными, но в них сквозала та самая, доведенная до автоматизма эффективность.

— Ирис, — нарушил я молчание, глядя на её спину. — Всё в порядке. Давай, помоги мне, как в старые добрые. Без… лишнего.

Она обернулась. В её глазах мелькнула знакомая искорка яда, но тут же погасла, сменившись усталой покорностью.

— Как пожелаете, мой князь, — произнесла она с лёгким ударением на титуле, подчёркивая всю абсурдность ситуации. Она подошла ко мне, её пальцы потянулись к застёжкам моего простого дорожного дублета.

Повисла пауза. Затем её губы тронула та самая, знакомая до боли ядовитая ухмылка.

— Мне также пытаться Вас оскорбить в процессе? — спросила она, расстёгивая первую пряжку. — Для поддержания атмосферы? Или Вы предпочитаете новый формат — унизительное молчание?

Я не удержался от улыбки.

— То есть это всё, что было раньше — оскорбления? А не неумелая попытка меня закадрить? Может, ты просто не умеешь флиртовать по-нормальному?

Ирис фыркнула и демонстративно промолчала, с силой стаскивая с меня дублет. Её щёки слегка порозовели, что было заметно даже в тусклом свете палатки. Она действовала быстро и профессионально, снимая с меня запачканную дорогой одежду, будто счищая старую кожу. Вот уже я стоял перед ней в одних штанах и сорочке, чувствуя на себе её тяжёлый, изучающий взгляд.

Затем она развернулась к сундуку и достала То, Что Было Припасено Для Особых Случаев.

Она развернула ткань, и воздух будто вспыхнул. Это был камзол и плащ из плотного алого бархата, такого глубокого и насыщенного цвета, что он казался каплей крови в полумраке палатки. Но главным был герб. На груди и на спине плаща был вышит геральдический дракон. Не сказочный ящер, а свирепый, могущественный зверь с расправленными крыльями и пастью, извергающей пламя. Он был вышит не просто нитками, а тончайшей проволокой из червонного золота, которая искрилась и переливалась при каждом движении ткани. Контуры крыльев и чешуи были подчеркнуты серебряной нитью, а язык пламени — мельчайшими рубинами-кабошонами.

Ирис, стиснув зубы, принялась облачать меня в это великолепие. Её пальцы, обычно такие цепкие и ядовитые, сейчас были удивительно ловкими и даже… нежными, когда она поправляла складки на плечах, застёгивала массивную золотую пряжку в виде драконьей головы на моей груди. Она поправила воротник, её пальцы на мгновение коснулись моей шеи, и я почувствовал лёгкую дрожь в её руке.

— Ну вот, — выдохнула она, отступая на шаг, чтобы оценить результат. В её глазах что-то мелькнуло — не язвительность, не ненависть. Что-то сложное, что она тут же спрятала, нахмурившись. — Готово. Как живая реклама собственного тщеславия. Враги ослепнут от блеска, прежде чем Вы их сожжёте.

— Спасибо, Ирис, — сказал я тихо, глядя на неё. — По-настоящему.

Она отвернулась, делая вид, что складывает мою старую одежду.

— Не за что, господин. Просто делаю свою работу. Как в старые добрые времена.

Но по напряжённой спине я видел — ничего доброго в этих воспоминаниях для неё не было. И, возможно, для меня тоже. Но сейчас, в алом камзоле, в котором я чувствовал себя не неуклюжим попаданцем, а настоящим князем Драконхейма, это было не так уж и важно.

— Нам пришлось многое пережить вместе, — сказал я, и мой взгляд непроизвольно скользнул вниз. Ирис, нагнувшись над сундуком, укладывала мои вещи с привычной резкостью. И вновь я не смог оторвать глаз от её изящной спины, тонкой талии и той самой округлой, соблазнительной попки, которая так яро выделялась под тканью платья. В памяти всплыли отрывки прошлого: её унижения, моя грубость, те моменты, когда страсть и ненависть смешивались в одно темное, порочное месиво. И мне стало по-настоящему жаль её. Жаль за всю ту боль, что я причинил.

— Многое, — сухо согласилась Ирис, не оборачиваясь. Её голос был плоским, как точильный камень.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я к тебе… очень хорошо отношусь. И… — я запнулся, подбирая слова.

— И когда трахаете меня в анал, Вы проявляете своё благорасположение ко мне, — закончила она за меня, с присущим ей ядовитым сарказмом. Её плечи слегка напряглись.

— Ирис, — смутился я, чувствуя, как краснею. — Понимаешь… тут…

— Понимаю, — съязвила она, наконец выпрямившись, но всё ещё не глядя на меня. — Я же служанка. Что я могу сказать против воли моего господина?

— Если тебе не нравится… — начал я, но она резко обернулась.

Её голубые глаза сузились до щелочек, губы были плотно поджаты. В её взгляде читалась целая буря: обида, гнев, усталость и капля горького торжества.

— То Вы прекратите? — выдохнула она, и в её голосе прозвучал настоящий, не наигранный вызов.

Я замер, глядя на неё. На её идеальные, бледные черты лица, на упрямый подбородок, на глаза, в которых плескалось море незабытых обид.

— Ты меня возбуждаешь, — просто сказал я, опуская защиту. — Всегда возбуждала. Даже когда я тебя ненавидел.

Ирис фыркнула, но её взгляд смягчился на йоту.

— А я думала, Вы так пытаетесь возвыситься надо мной. Опустить меня.

— Это уже не правда, — я сделал шаг вперёд и, не дав ей отстраниться, нежно взял её за плечи. Её тело напряглось под моими пальцами, как натянутая струна. — Я бываю груб. Иногда суров. Но к тебе я питаю… нежные чувства. Мы с тобой давно знакомы…

— И ничего хорошего в нашем прошлом не было, — холодно отрезала она, но не стала вырываться.

— Как же хорошо, что это прошлое закончилось. Да? — тихо спросил я, глядя ей в глаза.

Ирис промолчала. Она просто стояла, погружённая в свои мысли, а в её взгляде читалась целая история борьбы, боли и, возможно, зарождающейся надежды. Она не ответила, но и не отвергла моих слов. И в этой тишине было больше смысла, чем в любой клятве.

— Я не понимаю, зачем Вы начали это всё вспоминать, — наконец выдохнула Ирис, и её голос дрогнул, сбиваясь с привычного язвительного тона на что-то более уязвимое.

— Потому что мы с тобой толком и не говорили, — мои пальцы слегка сжали её плечи. — Всё так быстро происходит, что я не знаю и не могу быть уверен в твоих чувствах. Не знаю, как ты на всё это смотришь. По-настоящему.

— Если я скажу, что чувствую себя шашлыком на шампуре, то этого будет достаточно? — она попыталась улыбнуться, но получилось криво и печально.

Я медленно наклонился вперёд, пока мой лоб не коснулся её лба. Её кожа была прохладной. Она замерла, перестав дышать.

— Нет, — тихо сказал я. — Этого недостаточно.

— Если честно, то не знаю, — прошептала она, и её дыхание снова стало прерывистым. — Меня тянет к Вам… но одновременно мне всё это противно. А моё положение вынуждает всегда стоять где-то в стороне. Я не могу уйти от Вас и не могу слишком приблизиться. Возможно, мои обиды и есть основа всему.

— Иерархия — одно. И эта вещь исправима. Моего слова будет достаточно, чтобы её изменить. Но… твоя душа. Тут нужно будет поработать.

Ирис вздохнула с невероятной тяжестью, будто этот вздох копился годами.

— Ваши издевательства надо мной дают о себе знать. И мне странно, что я чувствую некоторое удовольствие, когда нахожусь под Вами. Но! — она резко выдохнула, и её глаза наполнились чистой, незамутнённой ненавистью. — Стоит мне остаться одной, так я всем сердцем желаю Вам мучительной смерти. Простите, если Вам больно это слышать.

— Всё хорошо, — я не отстранился. — Продолжай.

— Мне больше нечего сказать. Нам нужно собираться.

— Ты не счастлива? — спросил я, наконец отпуская её и чувствуя, как всё её тело напряглось, готовое отпрянуть.

Она сделала шаг назад, поправила платье, и её взгляд снова стал привычно-колючим, словно она натягивала на себя старые, удобные доспехи.

— Не знаю. Сейчас я хочу только вернуться домой. Война для меня тяжко даётся. И видеть Ваши… пенисные бои… — она с отвращением сморщила нос, — для меня это слишком. Даже по меркам нашего абсурдного мира.

Она развернулась и снова склонилась над сундуком, но теперь её спина была прямая и неприступная. Разговор был окончен. Я остался стоять в своём алом, сияющем камзоле, чувствуя себя более одиноким, чем когда-либо. Победить армию оказалось проще, чем понять женщину, которую ты сам же и превратил в свой самый сложный лабиринт.

Я вышел из палатки, оставив за спиной густой воздух невысказанного и тяжёлое дыхание Ирис. Полог захлопнулся, отгородив её от меня, от мира, от всего.

Ирис стояла неподвижно, слушая, как затихают мои шаги. Потом резко, почти яростно, дёрнула крышку сундука и с грохотом захлопнула его. Её движения были отрывистыми, полными злой энергии. Она метнула взгляд по палатке, проверяя, всё ли убрано. И тут её взгляд упал на небольшой свёрток в углу, возле её походной постели.

Она медленно подошла и развернула его. В ткани лежала небольшая, изящно вырезанная из тёмного дерева статуэтка. Узнаваемая, соблазнительная поза, улыбка, полная тайны. Молитвенная статуэтка Роксаны.

Ирис взяла её в руки, и её пальцы сжали дерево так, что костяшки побелели.

— Ты обещала, — прошептала она, и её шёпот был полон яда и горечи. — Что он упадёт к моим ногам. Униженный. Сломленный. Мой. Но вместо этого он стал возводить гарем. Я думала, что ещё в ту, самую первую встречу с Элианой он её бросит и будет со мной. А сейчас… — её голос сорвался. — Ты желаешь ему смерти? Ты вообще что-нибудь контролируешь? Или просто сеешь хаос для собственной забавы?

Ярость, копившаяся месяцами — отчаяние, унижение, ревность, — накрыла её с новой силой. С диким криком, больше похожим на кошачий вопль, она изо всех сил швырнула статуэтку на землю. Деревянная Роксана упала. Тогда Ирис набросилась на неё, стала топтать каблуками, с ожесточением, с которым крушат голову ядовитой змее. Раздался сухой щелчок, потом ещё один. Наконец, статуэтка раскололась на несколько частей.

Задыхаясь, Ирис остановилась. Грудь её вздымалась. Она посмотрела на осколки, разбросанные по полу, и её лицо исказила гримаса отвращения — к богине, к самой себе.

Она подошла к походному письменному столу, который уже собрались упаковывать. Резко отодвинула крышку, достала пергамент, перо и чернила. И начала писать, выводя буквы с такой силой, что перо царапало бумагу.

Она отбросила перо. И тут же, словно прорвало плотину, из её глаз хлынули слёзы. Тихие, горькие, освобождающие. Они капали на пергамент, размывая только что написанные слова «провалился» и «надоело».

Но это длилось всего мгновение. Ирис резко провела тыльной стороной ладони по глазам, смахивая слёзы с яростным, почти злым движением. Её лицо снова стало маской — холодной, решительной, той, что она носила все эти годы. Она аккуратно сложила письмо, не обращая внимания на размазанные чернила, и сунула его в складки своего платья.

Интриги кончились. Теперь её судьба была только в её руках. И в руках того, кто только что ушёл, не зная, что за ним теперь следует не просто служанка, а принцесса, сделавшая свой выбор.

Я стоял на небольшом холме, наблюдая за суетой сворачивающегося лагеря. Солдаты гасили костры, кошколюды проворно укладывали палатки, создавая слаженный, хоть и по-прежнему абсурдный, муравейник. В голове прокручивался разговор с Ирис, оставляя тяжёлый, неразрешённый осадок.

И вдруг из моей палатки выбежала она. Не шла, а именно выбежала, подхватив подол платья. Её лицо было лишено привычной маски язвительности или холодности — только чистая, обнажённая решимость. Она, не сбавляя шага, подбежала ко мне и, не говоря ни слова, крепко, по-настоящему крепко обняла, прижавшись щекой к моему алому бархатному камзолу. Я почувствовал, как дрожат её руки.

— Всё хорошо, — прошептала она, и её голос был твёрдым, без тени насмешки. — Не переживайте за меня, господин. Я, думаю, смогу отпустить всю боль. Но нам нужно будет поговорить… после того, как сокрушим армию Эрнгарда.

Я обнял её в ответ, почувствовав неожиданное облегчение.

— Хорошо, — улыбнулся я, и моя рука сама собой погладила её по спине.

Она потянулась к моему лицу, и наши губы встретились. Это был не страстный, а какой-то очень нежный, обещающий поцелуй. Краткий, но полный смысла.

Рядом тут же раздалось громкое, недовольное фырчание, перешедшее в откровенное шипение.

— Фффсссс! Стоит мне на полчаса отойти за свежей мышкой, как мой муж целует не меня, а какую-то ядовитую служанку! — раздался голос Лиры. Она стояла в паре шагов, уперев руки в бока, а её розовый хвост хлестал по воздуху, как разгневанная змея.

Ирис слегка улыбнулась, всё ещё прижимаясь ко мне, и показала Лире кончик языка — быстро, по-девчачьи дразняще. Но в её глазах, когда она встретилась взглядом с кошколюдкой, читалась не просто ревность, а нечто более сложное.

«Надо убедиться, что эта кошачья дрянь на стороне Артура, — пронеслось в голове у Ирис, пока она делала вид, что прячет лицо на моём плече. — А то она в Аскароне была до мозга и костей верна королеве. И знает ли она обо мне? Если да, то почему ещё не сдала? Ждёт удобного момента? Или у неё свои планы?»

— Не ревнуй, мурлыка, — сказал я, обращаясь к Лире, но не отпуская Ирис. — Хватит меня на всех. Особенно перед таким весёлым мероприятием, как встреча с благословлёнными сквиртом солдатами.

Лира фыркнула ещё раз, но подойти поближе, её уши нервно подрагивали. Ирис же, сделав своё дело — заявив о своих правах и посеяв сомнение, — наконец отступила на шаг, её лицо снова стало спокойным и немного отстранённым, но в глазах оставалась твёрдая решимость. Игра была далека от завершения, но одна фигура на доске сделала свой ход. И этот ход был против королевы.

Где-то далеко, там, где холодные волны бились о скалистые берега, пылал Штормгард.

Рассвет, который должен был быть ясным и морозным, затянулся чёрным дымом от горящих домов и алым заревом пожарищ. Стены древней цитадели, веками державшей осады, теперь трещали по швам под напором стальных волн Аскарона. На стенах кипела яростная, отчаянная резня.

И в самом центре этого ада, подобный льву в ловушке, сражался он — брат Элианы, наследник Штормгарда. Высокий, статный, с лицом, высеченным из северного гранита, и пшеничными волосами, теперь слипшимися от крови и пота. Его клинок, фамильный меч Штормгардов, описывал смертельные дуги, отсекая головы и конечности аскаронским головорезам.

— Второй отряд — к восточным воротам! Удержать пролом! — его голос, хриплый от крика и дыма, резал гул битвы, и воины в потрёпанных синих плащах послушно бросались выполнять приказ.

Но за внешним спокойствием и яростью в его синих, почти ледяных глазах бушевала буря отчаяния и вины.

«Зря… Зря мы пошли против Артура.» — эта мысль, как раскалённое железо, жгла его изнутри. — «Гордыня сестры… Моя глупость… Мы думали, он просто выскочка А он оказался бурей. Бурей, что снесла нас и открыла дорогу настоящим стервятникам.»

Он парировал удар алебарды и ответным молниеносным выпадом всадил меч в горло нападавшему. Тёплая кровь брызнула ему на лицо.

«Прости, сестра… Я не уберёг наш дом. Не уберёг тебя.» — образ Элианы, гордой и неприступной, вспыхнул перед глазами. А потом — слухи. Унизительные, грязные слухи о том, как она теперь существует при дворе того, кого они презирали.

Ярость, горячая и слепая, придала ему новые силы. Он с рёвом ринулся вперёд, срубая одного солдата за другим.

«Жди меня, сестрёнка. — его пальцы сжали рукоять меча так, что пальцы побелели. — Я убью всех, кто встанет на моём пути. Эрнгардцев, аскаронцев… и этого проклятого Артура фон Драконхейма! Я вырву тебя из его плена! Или умру!»

Он взглянул за стену, на бесконечные ряды вражеских знамён с гербом Аскарона. Штормгард пал. Это было ясно. Но он ещё дышал. И пока он дышал, его меч будет сеять смерть. Ради одного имени. Ради Элианы.

С новым боевым кличем, полным боли и ярости, он повёл оставшихся воинов в последнюю, отчаянную контратаку. Не за победу. За месть.