Князь: Попал по самые помидоры 18+

Глава 40 Прошлое

События, что были много лет назад. События, что были опущены во время написания.

Лужи на разбитой дороге были похожи на темные зеркала, разбитые хлещущим с неба свинцовым дождем. Ветер рвал его струи в клочья, заливая крыши покосившихся изб и единственную фигурку на улице — маленькую девочку в драном, промокшем насквозь платьице. Она шла, не разбирая пути, просто двигаясь сквозь стужу, словно пытаясь раствориться в ней.

Грохот подскакавшей кареты пробился сквозь шум ливня не сразу. Девочка очнулась, когда огромные, забрызганные грязью колеса были уже в паре шагов. Она рванулась в сторону, поскользнулась на раскисшей земле и упала в жидкую холодную кашу, обдавшую ее с головы до ног.

Карета с гербом — свирепый дракон с расправленными крыльями — резко остановилась. Кучер, могучий детина в промокшем армяке, обрушил на девочку такой поток отборного мата, что даже дождь, казалось, на мгновение стих.

— Успокойся, Михаил, — раздался спокойный, низкий голос из глубины экипажа.

Дверца открылась, и на подножку ступил мужчина. Князь Эдвард фон Драконхейм. Даже здесь, в грязи и под проливным дождем, он был воплощением стати. Высокий, с широкими плечами, в отлично сидящем темном сюртуке, он не суетился. Его лицо, с резкими, аристократическими черами и властным подбородком, было спокойно. Седеющие виски на темных волосах лишь придавали ему весу, а не возраст. В его серых, холодных, как сама буря, глазах читалась не досада, а скорее любопытство.

Он подошел, не обращая внимания на грязь, брызнувшую на его начищенные сапоги.

— Девочка, ты в порядке?

Она не ответила, лишь подняла на него огромные глаза — цветом как разыгравшаяся за его спиной гроза, полные такой животной, немой тоски, что ему на мгновение стало не по себе. Он протянул ей руку в мягкой кожаной перчатке. Крошечная, грязная и дрожащая ручонка медленно потянулась к ней и ухватилась.

— Где твои родители? Почему гуляешь в такую погоду? — спросил Эдвард, но снова не получил ответа. Только беззвучное дрожание губ и этот взгляд, просящий о чуде.

Решение созрело мгновенно. Князь, не колеблясь, наклонился, подхватил девочку на руки — вся ее легкая, хрупкая фигурка напряглась, как у пойманного зверька, — и отнес к карете.

— Мы едем в поместье, — коротко бросил он кучеру, открывая дверцу.

Внутри пахло дорогой кожей, полированным деревом и сухим вином. На бархатных сиденьях не было ни пылинки. Он усадил это грязное, мокрое существо на безупречную обивку, и контраст был настолько жутким, почти кощунственным, что даже у князя дрогнула бровь. Девочка съежилась, пытаясь занять как можно меньше места, словно боялась запачкать своим нищенским видом этот сияющий мирок.

Карета тронулась, увозя ее из мира грязи и холода в мир, полный иных, куда более опасных бурь. А она все еще смотрела на него своими бездонными, глазами, в которых благодарность уже боролась с ужасом и зарождающейся одержимостью.

Грязь и отчаяние были смыты, как дурной сон. Теперь она сияла, как отполированная жемчужина. Ее темные волосы, вымытые и аккуратно уложенные, отливали синевой, а бледная кожа, чистая от пятен земли, казалась фарфоровой. Простое, но чистое и добротное платье сидело на ней куда лучше, чем то рваное тряпье, — оно подчеркивало ее хрупкую, изящную фигурку, в которой уже тогда угадывалась будущая невероятная привлекательность.

Князь Эдвард, откинувшись в кресле, с удовлетворением окинул ее взглядом.

— Вот другое дело, — довольно ухмыльнулся он, и в его глазах читалась гордость творца, преобразившего грубый материал.

Ирис улыбнулась в ответ. Это была не детская беззубая улыбка, а уже странно осознанная, почти кокетливая «хих», от которой ее бирюзовые глаза сузились до двух лучистых щелочек.

— Мне правда можно остаться? — прошептала она, и в ее голосе была подобранная, отрепетированная надежда.

— Да, — кивнул князь, чувствуя себя благородным покровителем. — У меня растет сын твоего возраста. Ему как раз нужна приставка-горничная. Думаю, вы поладите.

— Какое счастье! — Ирис захлопала в ладоши. Ее движение было порывистым, детским, но ее восторженный взгляд был при этом пристально устремлен на Эдварда, а не в пустоту, словно она отчитывалась ему за свою радость.

Горничные, присутствовавшие в комнате, не устояли перед этим зрелищем. Они переглянулись и захихикали, тронутые до глубины души. В их глазах она была чудесным спасенным ангелочком, живым доказательством доброты их господина. Они видели сияющую, счастливую девочку, и их сердца растаяли.

Комната, отведенная для горничной, была скромной, но несравненно более прекрасной, чем все, что Ирис знала до этого. Резная кровать, комод с медной фурнитурой и маленький письменный столик у окна, за которым она сейчас сидела. За окном тихо шумел ночной сад, а при свете единственной свечи ее бледное лицо было сосредоточено.

Она обмакнула перо в чернила и вывела на тонком листе бумаги изящный, убористый почерк, которому ее явно учили не в деревенской школе.

Она аккуратно сложила письмо, скрепила его маленькой каплей сургуча без печати и подошла к открытому окну. На подоконнике, сливаясь с темнотой, сидел магический ворон. Его глаза светились тусклым аметистовым огоньком. Ирис прикрепила послание к его лапе легким движением.

— Лети. Королеве.

Птица бесшумно сорвалась в ночь, исчезнув в очертаниях спящих деревьев. Ирис закрыла окно и повернулась к небольшому зеркалу на стене. В его глубине на нее смотрела не уличная оборванка и не сияющая от счастья девочка, а холодная, расчетливая принцесса-заговорщица.

Она медленно провела пальцем по своему отражению, и на ее губах появилась кривая, задумчивая улыбка.

— Интересно, — тихо произнесла она шепотом, полным яда, — а зачем мама меня так… выгнала из дворца? Просто для видимости? Или чтобы сжечь за собой все мосты?

Пыльный паркет уставился ей в лицо. Она стояла на коленях, собрав рассыпанные с подноса учебные свитки, а по ее свежевыстиранному платью расползалось мокрое пятно от пролитых чернил. Над ней стоял Артур — не благородный наследник, а глупый сорванец с взъерошенными волосами и насмешливыми глазами.

— Такая не умелая девка! — заливисто хохотал он, тыча в ее сторону пальцем. — Ахаха! Думала, горничной будешь, а ты и поднести ничего не можешь!

Горячая волна стыда и гнева прилила к ее щекам. Но она не подняла головы. Вместо этого ее взгляд уперся в темную жилку дерева на полу, словно ища в ней опору. Она сжала пальцы так, что кости побелели, и сделала свой первый в жизни расчетливый, взрослый выдох, гася в себе вспышку ярости.

— Простите, господин, — произнесла она голосом, тонким и безжизненным, как стекло.

— Вали отсюда! Бездомная шавка! — бросил он ей вслед, уже теряя к ней интерес и поворачиваясь к окну.

Ирис медленно поднялась с пола. Ее движения были плавными, исполненными странного достоинства, которого не должно было быть у униженной служанки. Она не выбежала, не расплакалась. Она вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь, оставив за спиной своего будущего короля и его детскую жестокость.

В коридоре, в тишине, ее мысли закружились, холодные и четкие.

«Он просто ребенок. Избалованный, жестокий, как все щенки, не знавшие голода. Он не понимает, что слова режут больнее кнута. Но это поправимо.»

Она посмотрела на свои тонкие, изящные пальцы, испачканные чернилами.

«Он — глина. Грубая, необтесанная. А я — та, кто придаст ему форму. Я сделаю его сильным. Я сделаю его мудрым. Я научу его всему. И тогда… тогда он будет смотреть на меня не сверху вниз, а как на ту, без кого он — ничто.»

В ее глазах вспыхнула не детская обида, а холодная, стальная решимость. Первая трещина в ее иллюзиях была едва заметна, но она уже была там. Она не просто хотела помочь ему занять трон. Теперь она хотела его изменить.

Комната поглотила ночную тишину, но внутри Ирис бушевала буря. Она сидела за своим скромным столиком, сгорбившись, словно от физической боли. Свеча отбрасывала на стену нервно пляшущую тень. В ее руке перо дрожало, оставляя на бумаге не идеальные каллиграфические строки, а неровные, рваные штрихи. По щекам, оставляя соленые дорожки на ее бледной коже, текли тихие, неконтролируемые слезы. Они падали на бумагу, расплываясь кляксами отчаяния.

Она дописала последнюю строчку, и перо выпало у нее из пальцев. Она не стала аккуратно складывать письмо, просто скомкала его в дрожащей руке, подошла к окну и отдала магическому ворону, который явился на ее беззвучный зов.

Когда птица исчезла, она, обессиленная, опустилась перед зеркалом. В отражении на нее смотрела не королевская дочь и не холодная интриганка, а испуганная, измученная девочка с заплаканным лицом и пустым взглядом. Она снова спросила, но на этот раз без яда, с надломом:

— Зачем?..

Через три дня ворон вернулся. Не было ни ласковых слов, ни утешения. На тонком, жестком пергаменте, пахнущем дымом и властью, был начертан всего один короткий приказ. Почерк был острым и безжалостным.

Ирис прочла письмо. Слезы на ее глазах высохли мгновенно, словно их и не было. Лицо стало маской из белого мрамора. Она медленно, с невероятным самообладанием, поднесла свечу к уголку пергамента и наблюдала, как он обугливается и превращается в пепел.

Она подошла к зеркалу. В ее бирюзовых глазах не осталось ни капли прежней уязвимости. Только холодная, бездонная пустота и твердая решимость.

«Хорошо, матушка, — прошептала она беззвучно. — Буду орудием. Но помни: самое опасное орудие — то, что однажды может развернуться против своего владельца».

С этого дня маленькая служанка умерла. Родилась Ирис Вейл — ядовитая, умная и беспощадная в своей мести всему миру.

Яд должен был подействовать на рассвете. Тихий, без мучений. Ирис провела ночь без сна, прислушиваясь к малейшему звуку из покоев наследника. В ушах стоял оглушительный звон собственной ненависти: «Этот ублюдок не должен жениться на Элиане. Пусть его жалкое княжество падет. Пусть Штормград загрызут рыцари Аскарона. Это будет месть. За все.»

Когда первые лучи солнца упали на ее идеально неподвижное лицо, она поднялась. Надев маску служебной озабоченности, она направилась в его комнату, готовясь изобразить шок, ужас, поднять на ноги весь дворец своим пронзительным криком.

Она бесшумно вошла в покои. Воздух был спертым, пахло вином и… жизнью. Не смертью. Она сделала шаг к кровати, готовая увидеть синие губы и остекленевший взгляд.

— Вставайте, Ваша светлость. Сию минуту, — произнесла она голосом, затянутым ледяной пленкой, скрывая дрожь разочарования.

И тогда одеяло на кровати зашевелилось. Из его складок появилась растрепанная голова. Артур щурился от света, но на его лице не было ни бледности, ни предсмертной муки. Напротив, он ухмыльнулся, и в его глазах светилась какая-то дикая, незнакомая ей живость.

— Доброе утро тебе, солнечное создание. Или уже день? Сорри, внутренние часы сбиты грузовиком.

Ирис замерла. Ее пальцы, сложенные под фартуком, судорожно сжались. Что⁈

— А почему такой грозный вид? — продолжил Артур, с насмешливым интересом оглядывая ее. — Я тут что, накосячил? Опять не заплатил налогов? Или на дуэли кого-то замочил?

Ее разум, отточенный и ясный секунду назад, превратился в хаос.

«Этого не может быть! Настой цикуты… он должен был… Я проверила дозу! Как он выжил⁈»

Но внешне лишь легкое, почти незаметное напряжение пробежало по ее челюсти. Она не моргнула. Ее глаза, холодные и бездонные, продолжили смотреть на него, но теперь в них читалось не презрение, а стремительный, лихорадочный анализ.

«И… какой „грузовик“? Что это за слово? „Накосячил“?.. Почему он так странно разговаривает? Это… это не он. Это не тот избалованный придурок, которого я знаю.»

Комната Артура была пуста и тиха. Лунный свет серебрил разбросанные по столу бумаги, печать с гербом Драконхейма и забытый пергамент. Ирис стояла после этого хаоса, ее грудь вздымалась от учащенного, почти истерического дыхания. В ушах все еще звенели его слова: «Убирайся из моего дома. Ты мне больше не нужна.»

Тихий, прерывистый смешок вырвался из ее горла. Потом еще один. Он перерос в неуемный, ядовитый хохот, который эхом разносился по пустым покоям.

— Выгнать меня вздумал⁈ — прошипела она, сжимая в белых пальцах край стола. — Я… я тебе жопу целовала столько лет! Терпела твое хамство, твои руки, твои унижения! А ты… ты просто отшвырнул меня, как надоевшую игрушку?

Ее глаза, горящие лихорадочным блеском, упали на печать. Идея родилась мгновенно, совершенная в своем коварстве. Месть. Не тихая, не тайная. Публичная, сокрушительная, та, что отнимет у него последнее.

Она резко села в его кресло, развернула пергамент и, подражая размашистому почерку Артура, начала писать. Каждое слово было отточенным клинком.

Она с силой прижала печать к сургучу, оставив на письме отпечаток дракона. Злорадная улыбка тронула ее губы.

— Ты хочешь избавиться от меня, чтобы жениться на этой пустоголовой кукле? — прошептала она в тишину. — Прекрасно. Я сделаю так, что она сама от тебя отвернется. Она увидит тебя таким, какой ты есть. Жалким, порочным животным.

Она откинулась на спинку кресла, ее взгляд стал отрешенным и безумным.

— Я сделаю все, чтобы ты навсегда упал в ее глазах. — Голос ее дрогнул, но не от страха, а от предвкушения. — Даже если ради этого мне придется… переспать с тобой прямо у нее на глазах.

Она представила эту картину: шок в глазах Элианы, ярость и унижение на лице Артура. Это будет стоить ей всего. Ее чести, ее достоинства, последних остатков самой себя. Но это того стоило. Ради этого сладкого, горького мига полного разрушения его будущего, она была готова сгореть дотла.

Она аккуратно сложила письмо. Путь к мести был выбран. Отступления не будет.