Победитель получает

ГЛАВА 22. Вечерние тревоги

Разветвлённые бахромчатые тени шевелили не то ветвями, не то щупальцами, выплывали из-за стволов деревьев и снова скрывались, стелились по земле, взлетали вверх и покачивались, подобно водорослям в толще зеленоватой мутной воды, и снова уходили на дно, окутывая ноги. Кажется, вот-вот — и спеленают, захлестнут, обретая плотность и отбрасывая свою невесомую дымчатость, как ненужную маскировку.

Маша спешила за Кусей, переступая через узловатые корни, едва не оскальзываясь на мху. Она уже выяснила опытным путём, что с коротким и голубоватым, несмотря на его внешнюю привлекательность, нужно держать ухо востро; туфли скользят по нему, как по льду.

Уж лучше наступать на длинный и мохнатый, густо-зелёного, почти чёрного цвета, хотя ноги в нём вязнут, и идти становится труднее.

Маша очень старалась не отставать, но, похоже, всё равно задерживала своего удивительного проводника. Куся останавливался, бросал на девушку взгляд через плечо, несколько секунд топтался на месте, поджидая, и спешил дальше. Ничего не говорил, не упрекал, только время от времени фыркал тихонько, встряхивая головой.

Маша полностью сосредоточилась на дороге, но где-то по краю сознания скользил зловещий шёпот, скользило холодящее душу слово "перевёртыш",и обманчивые колышущиеся тени тоже скользили вокруг, словно играли с ней, следили, смотрели тысячами невидимых глаз.

Она вдруг вспомнила забывшееся в событиях и тревогах последних часов: за ней следят, наблюдают, она — фишка на чьём-то игровом поле…

Перевёртыши… Почему так тревожит, так больно и страшно цепляет за ноющее сердце это слово… Почему? Откуда эта непонятная тоска, поднимающаяся со дна души, слепая, безысходная, от которой хочется забиться в какую-нибудь щель и тихонько скулить там, как потерявшийся щенок…

Она где-то слышала это слово… совсем недавно. Где же… Ах да! Во сне… Сон, накануне начала Игры! Ведь это была всего лишь прошлая ночь… А кажется, что с того времени миновали годы!

Что же ей снилось… Какая-то бессмыслица… табуретка или стул… и она услышала или просто поняла, что это не стул, а перевёртыш. Потом он начал превращаться во что-то другое, но превращение никак не завершалось, а ужас захлёстывал волной.

И вот что странно — она боялась вовсе не того, что этот безобидный предмет превратится во что-то опасное или чудовищное, нет… И вообще — её пугало нечто вовне — не сам перевёртыш! Что-то или кто-то другой… управлявший им? да, наверное… Вот в чём непонятность её страха!

Не сами перевёртыши её пугают, а нечто или некто, связанный с ними, стоящий за ними. Они — ширма, изменчивая, обманчивая, опасная — да! — но только ширма. А самое главное — скрыто за ней… Самое страшное — там, за кулисами.

Маша так увлеклась этими размышлениями и своим открытием, которому, впрочем, не вполне доверяла, что едва не налетела на Кусю, остановившегося и внимательно изучавшего окружающую обстановку при помощи всех своих многочисленных органов чувств.

Кото-мышь покосился на неё зелёным глазом и фыркнул.

— Куда тебя несёт?! То тебя не дождёшься, а теперь ты затоптать меня решила?

— Прости, — прошептала Маша.

— Тихо стой, — распорядился Куся. — И не сопи так! Ничего не слышно…

Маша послушно замерла, втягивая воздух потихоньку, осторожно-осторожно… Куся прошёл несколько шагов в одну сторону, в другую… вздохнул, оглянулся на Машу и вздохнул снова.

— Где же я тебя устрою? — он сокрушённо покачал головой, и все сяжки-усики тоже закачались, словно соглашаясь. — Такая… большая, — кото-мышь подошёл к ней вплотную и начал обнюхивать ноги. — Ну ка, пригнись, — распорядился он.

— Ты чего делаешь? — спросила Маша, отчего-то смущаясь.

— Нюхаю, не видишь что ли?

— Зачем?

— Надо же понять, насколько легко нас отыщет морг по твоему запаху, — почти весело отозвался кото-мышь.

— Ну и как? — нерешительно спросила Маша.

— Не знаю, — признался Куся. — Запах странный, незнакомый. И… вообще-то он не слишком привлекает внимание. Может, и ничего, обойдётся. Пошли, тут рядом есть подходящее местечко. Пора устраиваться на ночёвку, скоро охотничье время начнётся.

И Куся снова побежал вперёд. Несмотря на свою катастрофическую неприспособленность к жизни в джунглях, Маша поняла, что они теперь ходят какими-то извилистыми кругами… И пусть настоящие круги извилистыми быть никак не могут, у этих же, которые они прокладывали вокруг деревьев, сворачивая куда-то через каждые несколько метров, это получалось легко и просто!

Наконец, кото-мышь остановился перед густыми зарослями растений, похожих на большие папоротники — Маше они доставали почти до груди — и нырнул туда. Маша нерешительно остановилась на границе. Через минуту Куся вынырнул и уставился на неё сердитыми зелёными глазами.

— Сюда иди! — распорядился он.

Маша пошла, но уже через пару шагов потеряла своего проводника из виду и снова встала.

— Ты ночи ждать будешь?! — возмущённо зашипел невидимый в густой поросли Куся. — Мне еще твои следы прятать! А сейчас стемнеет — и крыльями хлопнуть не успеешь!

— Но я тебя не вижу, — отозвалась Маша. — Не вижу, куда идти…

— Ох ты, птенец косолапый… — заворчало и завозилось где-то рядом. — Сюда иди! — впереди закачался папоротниковый лист. — Видишь теперь? — прошелестело оттуда.

— Ага, — кивнула Маша, кидаясь к листу и чуть не падая, потому что древовидные стебли не только стояли близко друг к другу, но и, как оказалось, корни переплетались, выступая из земли, но сверху из-за широких листьев совершенно ничего не было видно. Чтобы не упасть, Маша ухватилась за ближайшие растения, ломая тонкие верхние веточки и сминая листья.

— Ты что творишь?! — взвился Куся.

Причём взвился — не только в переносном, но и в самом буквальном смысле. Он свечкой взлетел над этим папоротниковым буйством и, помахивая бархатными крыльями, завис перед Машей.

— Даже стадо травоедов таких следов не оставляет!

Но увидев Машино лицо — она была так расстроена и измучена, что с трудом сдерживала слёзы — Куся тут же смягчился и заговорил с ней ласково, как с больным ребёнком.

— Ну не расстраивайся, не надо. Я сам виноват — не подумал, как ты тут пройдёшь… Никогда не думал, что это может быть трудно… Теперь понимаю: тебе внизу ничего не видно, а там корни, а у тебя ноги такие…

— Какие? — неожиданно заинтересовалась Маша.

Куся нерешительно на неё покосился, видимо, не хотел расстраивать еще больше.

— Ну… неудобные, — наконец подобрал он слово, которое показалось ему наименее обидным из всех пришедших в голову вариантов.

— Ты за мной иди, только потихоньку, нащупывай куда ноги ставить, и старайся ничего не рвать, не мять и не ломать, — и кото-мышь медленно полетел вперёд, то и дело зависая на одном месте и поджидая, когда она его догонит.

— Оказывается, я вся — неудобная, — себе под нос пробормотала Маша, пробираясь вглубь папоротниковых зарослей и снова задумываясь о том, чтобы освободить от себя Кусю.

В конце концов, она добралась до намеченного кото-мышом места — у корней одного из деревьев, росших среди этой перистой плантации. Там даже оказалось довольно-таки уютно и удобно. Вездесущий мох выстилал углубления между выступающими корнями, и Маша расположилась почти с комфортом.

— Сиди тихо-тихо, — распорядился Куся, — как дрожалка в норе! — и развернулся к ней хвостом, явно собираясь раствориться в зарослях.

— Куда ты? — жалобно спросила Маша.

— По делам, — отозвался озабоченный кото-мышь. — Мне еду надо найти… подходящую. На одних жевалках я не только пламя не соберу, но и летать не смогу… Да и с твоими следами надо что-то сделать… хоть немного… Ты не бойся, — он оглянулся, успокаивающе кивая ей пушистыми сяжками, — я скоро.

И Маша сидела — тихо-тихо, как та самая дрожалка, хотя Маша и не знала, кто это такая, но, то и дело вздрагивая то от резких вскриков, то от подозрительных шорохов, очень хорошо её понимала.

Она неторопливо, стараясь даже не глотать громко, жевала жевалки — они оказались плотно-резиновыми, со слабо выраженным вкусом, напоминающим хлебный, а главное — не противными и сытными.

Запитые водой из фляжки, жевалки приятно наполнили желудок, и Машу тянуло в сон.

Но она упорно открывала слипающиеся глаза и всматривалась — всматривалась до рези в стремительно темнеющий воздух над чуть колышущимися папоротниками, в тёмные просветы между их стволами. Скоро уже ничего нельзя было рассмотреть. Ночь не пришла — она упала на джунгли, как падает на свою жертву хищная птица, распластав крылья и мгновенно накрыв своей тенью.

Куси всё не было…