Победитель получает

ГЛАВА 46. Сон

Наверху, куда Маша всё-таки забралась, оказалось неожиданно просторно и удобно. Похоже, местные жители здорово умели приспосабливать лесных гигантов для своих нужд. Толстенные ветви на высоте пяти или шести метров росли почти строго горизонтально, лишь небольшие изгибы и уклоны напоминали о том, что это всё же раскидистые лапы настоящего живого дерева, а не какие-нибудь там мёртвые… конструкции.

Дальше они переплетались с ветвями соседних деревьев, и все вместе образовывали тот самый настил, простиравшийся во все стороны так далеко, что границ его Маша не сумела обнаружить; его разрывали лишь широченные почти гладкие стволы. И только еще примерно пятью метрами выше снова разлетались и причудливо сплетались толстые ветви — наверное, там располагался следующий "этаж" этого лесного небоскрёба, вполне возможно — не последний.

Маша надеялась, что ей не придётся туда лезть. Ей и тут было неплохо. Всё вокруг толстым слоем устилал густой мягкий мох, пружинистый, манящий лечь и заснуть не хуже удобной кровати.

Здесь у "барсуков" было нечто вроде детской площадки для самых маленьких, но они почему-то забросили её, и кое-где сквозь толстый мох пробивались колючие молодые побеги.

Копыш, забравшийся вслед за Машей, Кусей и Тишкой с такой лёгкостью, словно он не лез куда-то, а просто-напросто шёл по ровной дороге, немедленно начал выискивать эти веточки и отламывать их, сгребать какой-то древесный мусор и вообще — наводить порядок, совершая множество непонятных Маше действий.

Он проделывал всё это так привычно, почти автоматически, что-то проверяя, поправляя, устраивая, что у Маши не осталось сомнений: местные обитатели вложили в это место очень много труда, а потом по непонятной причине оставили его.

Товарищи Копыша, подчиняясь его молчаливым указаниям — взмаха лапы, поворота головы было достаточно, чтобы они поняли друг друга — принесли пленникам воды в сосудах, похоже, изготовленных из скорлупы огромных орехов, и еды: какие-то плотные плоды с тёмной, чуть горчащей и вяжущей мякотью и нечто вроде лепёшек, тоже тёмных, пухлых и удивительно сытных.

Куся долго принюхивался к незнакомой еде под заинтересованными взглядами хозяев, наконец решился попробовать, отщипнув край лепёшки и откусив кусочек сладко-горького фрукта. Прожевал задумчиво, кивнул и позволил Маше поесть. Сам тоже закусил с видимым удовольствием.

Ему больше понравились лепёшки. Маше всё понравилось, фрукты отдалённо напоминали хурму, а лепёшки — что-то мясное, вроде куриных котлет…

А Тишка так ничего и не съел, хотя Маша пыталась его накормить, и даже пить не стал.

— Не нужно ему, наверное, — высказался Куся, оторвавшись от тщательного умывания, во время которого он смешно топорщил сяжки и расчёсывал хохолок.

— Может, ему это не подходит, — вздохнула Маша.

— Захочет есть — подойдёт! — фыркнул Куся и прибавил уже тише:

— Вода ему тоже не подходит? Вообще-то, это мы тут из другого мира, а не он. Ему просто не нужно… Он… — Куся хотел сказать: не Тишка.

Но посмотрел на Машу и не сказал. Она и сама знает.

Вскоре Машу сморил сон, она приладила под голову как всегда неожиданно обнаружившуюся рядом сумку, подгребла к себе не оказавшего сопротивления Кусю и задремала.

Куся тоже задремал — присутствие бдительных барсуков действовало на него успокаивающе. Если с перевёртышем что-то начнёт происходить, сидящий рядом сторож обязательно заметит и поднимет тревогу.

Спал ли Тишка, свернувшийся клубочком у Машиных ног, неизвестно, но, по крайней мере, ничего с ним не случилось и ни в кого он не превратился, пока Маша спала. И это было странно, потому что спала она достаточно долго, как подсказывали Кусе его внутренние часы, исправно работающие, несмотря на все превратности его непредсказуемой судьбы.

А по мнению барсуков, это было не просто странно, а совершенно невероятно и немыслимо. Но Маша об этом не знала и потому ничуть не удивилась проснувшись и обнаружив рядом Кусю и Тишку.

К тому же, и чувства её, и мысли были еще там — внутри сна, слишком яркого живого и отчётливого, чтобы быть просто сном. Но, может, это на неё другие миры так действуют? Или, скорее, вот этот конкретный мир, потому что ни в Кусиных удивительных джунглях, ни в жуткой пирамиде ей такого не снилось. А там, по Машиному мнению, скорее можно было ожидать чего-то подобного.

Маша вздохнула. И нашла же в кого влюбиться! В инопланетного мятежника… Да уж, Непобедимый Лирен — это тебе не Нытик Антон, что и говорить… И никогда больше она его не увидит. Да и какое там "больше" у неё осталось? Уже четвёртый раунд. Оглянуться не успеешь — и финиш. Во всех смыслах.

А нечего быть такой дурой! Ввязаться в Игру, правил которой не знаешь… Кто бы ей сказал, что она на такое способна, — никогда бы не поверила! Ну и ладно, ну и пусть… Она уже почти смирилась с проигрышем, со своей смертью. Теперь она точно знала, что смерть — это не конец. Не может быть и никогда не будет такого, чтобы она просто исчезла и всё. Даже интересно, что там будет… И она, конечно, встретит деда и маму…

Но как же хочется, чтобы жили Куся и… Лирен. Чтобы они выжили, чтобы победили — не только за чертой, но и здесь. А если её сон — не просто сон, то значит ли это, что Лирен умер? Ведь она увидела его вместе с другими бунтовщиками, а они же умерли… И Роса… неужели она тоже?

Ей приснился Лирен, чего-то добивавшийся от невозмутимой Ядвы. Жрица молчала, отворачивалась, кривила губы, а Лирен распалялся всё больше, кричал на неё, даже схватил за плечи и встряхнул.

Во сне Маша вдруг поняла, что он расспрашивает Ядву о ней, о Маше, а Ядва молчит, не желая признаваться, что она и сама не знает, откуда взялась эта непонятная "Тёмная Владычица" и куда потом делась.

Наконец терпение жрицы лопнуло, она сбросила руки Лирена, сказала что-то резкое, наверное, обидное, но не это остановило его, а её взгляд, неожиданно полный боли, горечи, тоски — всепоглощающей и беспросветной настолько, что даже суровый мятежник не выдержал и опустил глаза.

А потом Маша увидела, как вереница пленников пробиралась какими-то тёмными узкими коридорами — прочь из жуткой пирамиды, ставшей прибежищем тёмных сил и их служителей.

Среди уходящих был Лирен и тот мужчина в возрасте, с седыми прядями в чёрных волосах, которого Маша видела рядом с Лиреном на арене. Во сне Маша отчётливо поняла, что это отец Лирена.

Секретными переходами, в обход стражи, через замаскированные ловушки и тайные залы, куда строго запрещено входить непосвящённым, — беглецов вели Ядва и Роса. Но вот Ядва, коротко кивнув племяннице, развернулась, чтобы вернуться назад. Дальше они дойдут и без неё. Должны дойти. Если удача не отвернётся от них, если им поможет их Единое Божество, в Которого они так верят…

Роса бросилась к тётке, пытаясь удержать её, что-то горячо бормоча — почти совсем неразборчиво, но Ядва всё понимала, да и что тут может быть непонятного… Даже Маша, видящая этот странный сон, поразительно реалистичный, но почему-то с отключённым звуком, поняла, что Роса уговаривала Ядву бежать вместе с ними.

Но жрица лишь тяжело качала головой, не поднимая глаз. Светильник в руке Росы качался, бросая свет во тьму неровными бликами, пятнами, полосами, и казалось, что свет танцевал, пытаясь разогнать тьму, колыхавшуюся, наползающую со всех сторон, протягивавшую тёмные пальцы-щупальца, охватывавшую фигуру Ядвы, тянувшую её назад, вяжущую её по рукам и ногам.

Жрица порывисто обняла Росу, что-то быстро прошептала ей на ухо и повернулась, чтобы уйти, раствориться в темноте перехода. Лирен, вместе с остальными беглецами молча наблюдавший за этой сценой и, кажется, напряжённо что-то обдумывавший, вдруг совершил бросок — всего один шаг в непроницаемый мрак, уже поглотивший Ядву, и снова выдернул её в область танцующего света, не желающего сдаваться тьме, как медведь одним неуловимым броском выдёргивает рыбу из воды.

Лирен что-то говорил ей, коротко, отрывисто, очень уверенно. Она смотрела на него, всматривалась в его лицо с той же тоской, с какой смотрела, когда он расспрашивал о Маше, с той же горечью, но чуть менее яростной, словно смирившейся.

Маша знала, что на этот раз Лирен ничего не спрашивал — он предлагал Ядве остаться с ними, бежать с ними, бороться вместе с ними.

В любом случае, для неё это даже безопаснее, чем вернуться назад, особенно — после исчезновения Росы. Если обнаружится, что и пленные бунтовщики не были принесены в жертву, а исчезли… Страшно подумать, что ждёт жрицу.

Да, уйти безопаснее. Но Ядва снова тяжело покачала головой, отчего тени и блики света тоже закачались, закружились, сплетаясь на её лице, словно в смертельной схватке. Она приняла решение.

Ядва сделала шаг вперёд, и её фигуру облил ровный свет от светильника, который держал один из беглецов. Она прямо посмотрела Лирену в глаза, её взгляд пылал, кажется, ярче и уж точно горячее, чем свет факела. Всё и все застыли в ожидании.

Ядва заговорила, Лирен слушал. Маша видела, как шевелятся тонкие чётко очерченные губы, как по лицу Лирена разливается потрясение. Ядва говорила что-то очень важное. Не о Маше, нет.

Она говорила о том, что может помочь мятежникам, о тайне пирамиды, которая была построена когда-то с благими целями, а позже осквернена и поставлена на службу злу. О том, что Безликие действительно скоро придут, чтобы пожирать, ненасытно пожирать их мир и его жителей. О том, что, может быть, их ещё можно остановить.

Она выдавала тайны, которые узнала, благодаря своему положению, и тайны, которые сумела раскрыть обходными путями, рискуя всем, — в надежде на власть и… месть!

Всё застыло, всё замерло. Лирен, его отец, другие беглецы, Роса, Маша, видящая свой странно живой и невероятно яркий сон в другом мире, под светом других созвездий, пламя светильников и тени, извечно обитающие в тайных переходах…

Ядва договорила, повернулась и ушла во мрак — без светильника. Ушла, как рыба уходит под воду. Тьма расступилась, впуская её, и сомкнулась за её спиной.