Победитель получает

ГЛАВА 3. Искушение

В следующий момент Маша поняла, что этот кубик заметно отличается от того, что был у неё в детстве, причём — в лучшую сторону. Во-первых, он был крупнее; во-вторых, его гладкие серо-жемчужные, отливающие перламутром бока с яркими чёрными точками так и манили; а в третьих…

Нет, Маша не знала, что там в-третьих, да и нужно ли это знать… и к чему вообще все эти её размышления, глупые, ничего не объясняющие и ничему не помогающие мысли, когда… вот! Вот — он лежит перед ней — такой прекрасный — на грубом столе. Совершенно неподходящее место для такой красоты!

Рука сама потянулась вперёд, кажется даже пальцы чуть подрагивали от нетерпения, от желания прикоснуться, ощутить, наконец, каков этот чудесный предмет на ощупь, на вес, как ляжет он в ладонь.

Но в последний момент Маша всё-таки остановилась.

Она уже не помнила в этот миг, зачем и почему пыталась бороться со своими желаниями, но ещё боролась. Внутри тревожно билась какая-то неоформленная, не облечённая в слова мысль; метались, сжимая сердце, нехорошие предчувствия. Маша до боли стиснула одной рукой другую и с усилием оторвала взгляд от кубика.

На застывших губах многоликой Машиной собеседницы медленно проступала недобрая улыбка.

— Вы совершенно правы, — произнесла она. На этот раз интонация была хоть и уверенной, но мягкой, обволакивающей, с вкрадчивыми нотками. — Прежде чем взять игровой модуль в руки, следует подумать. Ведь пути назад уже не будет. А с другой стороны: для чего он вам — этот путь назад?.. Куда и к кому вам возвращаться? У вас ведь ничего нет… ничего стоящего, ничего такого, за что стоило бы держаться, чем стоило бы дорожить. Ничего и… никого. Не так ли?

Машу затрясло. Каждое услышанное слово проникало глубоко — в мозг, в сердце, отпечатывалось там, как тавро, и рвало что-то… с болью разрывало какие-то неведомые, но важные нити.

Что и с чем они связывали? Зачем были нужны? Маша не знала. Но без них становилось пусто, темно, страшно. Словно в невесомой ткани души образовалась дыра…

Зашить бы её, залатать скорее, пока не расползлась, но сил не осталось не только на внешнее — физическое, но и на малейшее внутреннее движение.

Оцепенение, апатия, подкреплённые застарелым недовольством — своей жизнью, окружающими людьми, самой собой, всем миром, наконец! — навалились, подмяли под себя. Оставалось только слушать негромкий вкрадчивый голос Таисии Петровны, а другим — внутренним слухом — улавливать, как с тихим печальным звоном рвутся, рвутся ниточки…

— Вы же недовольны своей жизнью, Мария? Недовольны. Можете не отрицать. Иначе вы не оказались бы здесь. Вы уверены, что заслуживаете большего, лучшего. И я уверена, что так оно и есть. Вопрос в том, готовы ли вы сделать хотя бы один шаг, чтобы изменить свою жизнь, изменить себя, изменить — всё!

— Вероятно, вы думаете, что делали в своей жизни множество подобных шагов, но ни один из них не принёс ожидаемого результата… А всё дело в том, что это и не шаги вовсе… Вы просто плывёте по течению: день за днём, год за годом плывёте по течению — не реки даже, а того жалкого ручейка, который некоторые громко именуют судьбой.

Грести против течения бесполезно. Если вы пытались или ещё попытаетесь, то убедитесь в этом. Течение всегда сильнее, оно не устаёт, не останавливается. Так что… остаётся только плыть… из неизвестного истока… к предрешённому исходу.

Вы ничего не решаете, от вас ничего не зависит. Всё, что вы можете, — лишь беспомощно трепыхаться и, иной раз, биться о берега, о коряги, иногда — вязнуть в тине на заболоченных участках и барахтаться, барахтаться… Нелепо барахтаться, воображая, что это что-то изменит.

— Зачем… — с трудом прошептала Маша онемевшими губами. — Зачем вы мне всё это говорите? — она понимала, что эта пугающая многоликая женщина просто издевается над ней или, и того хуже, охмуряет и заманивает в какую-то чудовищную ловушку.

Надо встать и уйти. Просто встать и уйти. Не возражать, ни о чём не спрашивать и ничего не слушать — прекратить этот безумный разговор.

Но всё тело налилось тяжестью и словно приросло к стулу. И мысли были такими же тяжёлыми, неповоротливыми… и чувства… Только быстро-быстро билось, вздрагивало, трепетало что-то совсем невесомое, та эфемерная часть Машиного существа, в которой от ядовитых слов рвались тонкие ниточки… Душа?..

— Я говорю вам всё это вовсе не для того, чтобы обидеть или причинить боль. Да и что тут обидного? Так живут все. Или… почти все. Вам же выпал шанс полностью изменить свою жизнь. Причём, не произвольным образом, с непредсказуемым результатом, а так, как вы сами захотите.

— И что же для этого нужно сделать? — Маша хотела, чтобы её вопрос прозвучал иронично, но с отвращением поняла, что вышло скорее жалобно и просительно.

— Я уже сказала. Вы должны взять игровой модуль и бросить его в любом направлении. Это будет означать, что вы вступаете в Игру и делаете первый ход. Наверняка у вас в детстве была подобная игрушка: каждый бросок символизирует ваше продвижение по игровому полю. В результате, вы достигнете края поля и превратитесь…

— И превращусь?.. — Маше всё-таки удалось иронично изогнуть бровь.

Вообще, она начала всерьёз подозревать, что всё происходящее ей снится. Театр абсурда какой-то. Такое только во сне и может быть.

— Вы превратитесь, — невозмутимо подхватила Таисия Петровна, — или станете — как вам больше нравится — кем угодно. Кем захотите. Не существует абсолютно никаких ограничений. Самой популярной актрисой, женой миллиардера, — застывшего лица Машиной собеседницы коснулась тень усмешки, — или — самим миллиардером. Повторяю — кем угодно. Вам стоит только захотеть, — последнее слово было произнесено с особым нажимом.

— Это невозможно, — Маша хотела говорить твёрдо, решительно, но получалось жалко, еле слышно, точно как во сне, когда хочешь закричать, а выходит лишь никому неслышное шипение или задушенный хрип. — Это всё… какой-то бред.

Таисия Петровна равнодушно пожала плечами. Её лицо, оставаясь всё таким же неподвижным, как-то отодвинулось, отдалилось, словно расстояние между ними увеличилось, и выглядело теперь ещё более безучастным.

— Ваше право — не верить. Ваше право — отказаться. Идите на свой автобус, собирайте вещи этого вашего… Антона. Хотя я и не понимаю, зачем вам это нужно. Через пару недель, самое большее — месяц, вы подцепите или вас подцепит другой — такой же. Только с ним придётся начинать всё сначала, чтобы прийти ровно к тому же, что вы имеете сегодня. Но это ваше дело.

— Вы думаете, я буду вас уговаривать? Мне всё равно. Хотите продолжать плыть по течению — плывите. От Антона — к Игорю, от одной скучной работы до другой, от зарплаты до аванса, из одного серого и бессмысленного дня — в следующий… И так — до известного исхода — до смерти. Плывите…

— Постойте, — Маша вцепилась в ремень сумочки, пытаясь сбросить тягостный морок.

Мысли путались, веки налились свинцом, полуприкрытые Машины глаза ясно и чётко видели только одно — притягательный перламутрово мерцающий кубик, лежащий перед ней на столе. И лишь где-то далеко-далеко-о маячило равнодушное лицо Таисии Петровны, и оттуда же — издалека — доносился её голос — тоже равнодушный.

Маша и не заметила, когда он успел утратить и мягкость, и вкрадчивость, и напор. Но именно эта равнодушно-отстранённая, немного усталая интонация заставила Машу активнее вступить в диалог и почти позабыть о своих страхах, о намерении немедленно (как только хватит сил подняться!) уйти отсюда.