Доктор стоял, опираясь на дверной косяк и вытирая дрожащие руки о полотенце. Его лицо — как выжженная земля после пожара: пепельное, изможденное, но всё ещё твёрдое.
Он помолчал. Потом тяжело вздохнул.
— Дитя пока живёт. Но шансов… мало. Очень мало.
Он поднял глаза на толпу за дверью — на тех, кто принёс Марину, кто слышал её крики, кто видел, как муж бил её ногами в живот.— Всем — вон, — приказал он. — Сейчас же. Можете прийти завтра! Не надо мне тут дверь подпирать! И на нервы действовать! От того, что вы тут сопите, лучше ей не станет! Я вас уверяю!Никто не посмел возразить. Даже бойкая всезнающая соседка лишь кивнула и потянула остальных за рукава.
Я осталась стоять в приёмной, глядя, как доктор устало опирается лбом о косяк.
— Простите, что накричал на тебя, — бросил он, не оборачиваясь. — Иногда… просто не хватает слов. Только крик остаётся.
— Я не обиделась, — тихо сказала я с легкой улыбкой. — Вы спасаете жизни. А не устраиваете чаепития.
Он тоже усмехнулся — впервые за весь день. И потрепал меня по голове.
— Вот и умница.
Я пошла стирать бельё — то самое, что пропиталось кровью и потом. Вода в корыте была ледяной, пальцы сразу онемели, но я терла, пока пятна не побледнели. Только после этого я взяла передышку, отогревая руки.
И вдруг поняла: вот почему у доктора нет денег.Он не торгуется. Не лебезит. Не выставляет счёт.Он лечит.Даже если за это не заплатят ни гроша.Когда я вернулась, доктор уже переносил Марину в палату. Я помогла — поддержала под спину, пока он осторожно опускал её на кровать. Лицо бедняжки было в синяках, глаз припух, губа разорвана. На лбу — компресс, на животе — плотная повязка. Она дышала часто, прерывисто, будто каждая секунда давалась ей с боем.
Доктор поправил одеяло, поправил подушку — не как врач, а как отец.
— Сегодня сделаешь чай, — сказал он вдруг, глядя на Марину. — Вечером придет мой старый друг. Чувствую… партии будут две.
Слово «партии» ударило в висок, как молот.
Две.
Значит, на кону мать и ребёнок.Он будет играть за них отдельно.И, скорее всего, проиграет одну из них.Сердце сжалось так, что стало трудно дышать.
— А можно я поприсутствую? — прошептала я, не отводя взгляда от бледного лица Марины.
Доктор посмотрел на меня долгим и пристальным взглядом.
— Если он этого захочет, — вздохнул доктор Эгертон. — И да… Только без глупостей. Хорошо? Я не хочу потерять тебя! Я понимаю, что он к тебе благоволит. Но… в любой момент это может закончиться. Ты же понимаешь, о чем я? Поэтому не вмешивайся. Никаких «пусть живёт!» и «вы не имеете права!». Это не спектакль. Это — закон. Обещаешь?
Я кивнула.
Но про себя подумала:
«Обещать — не значит выполнить. Если он заберёт её… я снова скажу “нет”».
Потому что справедливость не должна умирать первой.
Даже если за это придётся платить жизнью.