Проданная драконом, купленная Смертью

Глава 46. Два кресла

Утро встретило меня не колокольным звоном, не пением птиц и даже не запахом свежего хлеба.

Но… они живы. И это главное! Живы вопреки всему!

Эта мысль, как тёплый глоток чая, растеклась по груди ещё до того, как я открыла глаза.

Я быстро оделась, прошла на кухню за своим законным чаем и завтраком, который готовил на двоих доктор. На кухне уже пахло вербеной и корицей. Доктор стоял у плиты, помешивая что-то в котелке, и, услышав мои шаги, обернулся.

— А, вот и ты, — сказал он, и в его голосе — не усталость, а лёгкая, почти неуловимая радость. — Они живы. Мать пришла в себя час назад. Просила воды. Сын — тоже. Дышит ровно. Сердце бьётся, как у здорового мальчишки.

Я улыбнулась — не губами, а душой.

— Не умерла, — кивнул доктор. — Но ей, видимо, пришлось уступить место милости. Но я тебе говорю! Ты доиграешься. Если он сказал, что это — его добыча, значит, его.

Я ничего не ответила и прошла в приёмный покой.

Доктор спустился следом с миской ароматного бульона для Марины.

— Доктор, — сказала я, оглядываясь, — а почему у вас нет хотя бы пары кресел?

— Зачем? Чтобы тут устраивали спектакли «Трагедия одной матери»? Чтобы плакали, причитали и требовали от меня чуда за три копейки?

Он поставил котелок на стол и повернулся ко мне, скрестив руки на груди.

— Я не цирк, Нонна. Я не увеселительное заведение. Я лечу. А не устраиваю чаепития для тёток, которые уверены, что их сын выздоровеет, если я улыбнусь и скажу: «Какие у него очаровательные сопли!»

— Но ведь родственники — это поддержка! — возразила я. — Они же не просто так приходят. Им страшно. Им больно. И если вы дадите им хоть уголок, где можно сесть и подождать… это будет… по-человечески.

— По-человечески? — фыркнул он. — По-человечески — это когда ты не мешаешь врачу спасать жизнь! А не сидишь в углу и шмыгаешь носом, как будто твоё горе важнее чужой крови на полу!

Доктор Эгертон поставил миску на стол остывать, а сам прошёлся по комнате, жестикулируя:

— Одна пришла — другая за ней. Потом третья с пирогом. Потом четвёртая с котом, который «чувствует болезнь». Потом ещё одна осталась здесь ночевать! И через час у меня тут базар! А я — не торговец! Я — врач!

Я не сдавалась.

Доктор замер. Посмотрел на меня.

— Ты прямо как моя жена, — сказал он. — Она тоже говорила: «Томаш, поставь стулья. Люди устают. Им страшно». Она даже чай заваривала для них. С мятой и лимоном.

Доктор отвёл взгляд к окну.

Он молчал долго. Потом вздохнул — так, будто выдыхал не воздух, а десять лет сожалений.

— Да, — прошептал он. — Я знаю, что я ужасный коммерсант. Что я упрям, как осёл, и глуп, как тот, кто верит, что честность накормит семью.

В комнате повисла тишина — не пустая, а тяжёлая, набитая невысказанным «если бы».

— Ладно, — сказал он, резко оборачиваясь. — Ставь два кресла. Только два! И ты сама будешь выпроваживать этих «благодетелей», когда они начнут мешаться под ногами! Поняла?