Я тут же подхватила их под локти — не грубо, но твёрдо — и повела в приёмную.
— Садитесь, — сказала, указывая на два новых кресла у стены. — Чай будете? Нет? Тогда молчите. И молитесь. Или дышите. Главное — не мешайте.
Они опустились, как марионетки, у которых перерезали нитки.
Я бросилась обратно.
В операционной доктор уже срезал рубаху с мальчика. Грудь — в синяках, но крови не было. Ни капли. Только чёткий, ужасный отпечаток — будто копыто лошади вдавило плоть внутрь, оставив на коже печать смерти.
— Внутреннее кровотечение, — прошипел доктор, прижимая ладонь к груди. — Повреждено, полагаю, лёгкое. Рёбра сломаны. Сердце… еле бьётся.
Он поднял на меня глаза — не гневные. Отчаянные.
— Вот! — протянула я три зелья.
Доктор удивлённо посмотрел на меня. И кивнул.
— «Сердце Луны» — внутрь. Быстро. Шевелись! Тут каждая секунда дорога!
Я откупорила склянку, подала ему. Он влил зелье в рот мальчика — тот не глотал. Всё стекало по подбородку.
— Держи голову! — приказал доктор. — И открой ему рот! Как будто он твой брат, а не чужой ребёнок!
Я повиновалась. Руки дрожали, но я держала крепко. Потому что в его лице я увидела Лиама. Увидела себя — на аукционе, беззащитную, с верёвкой на шее. Увидела Марину, сжимающую сына в объятиях.
— Держись, Ник, — прошептала я, глядя на светлые пыльные волосы. — Ты не один.
Доктор уже наложил магические повязки, шепча заклинания, которые я не понимала, но чувствовала — каждое слово — как игла, вшивающая жизнь обратно в тело. Он держал руку на груди мальчика, словно пытаясь магией починить то, что сломал несчастный случай.
Часы тикали.
Капли зелья падали на пол.
И вдруг — лёгкий, почти неуловимый вздох.
Мальчик дрогнул.
— Есть пульс! — выдохнул доктор. — Слабый, но есть!
Я чуть не расплакалась от облегчения.
Но тут же вспомнила:
Смерть ещё не ушёл.Он всегда приходит, когда душа на грани.
И если доктор проиграет партию… я снова перейду ему дорогу.
А пока — я подала доктору чистую тряпку, вытерла ему пот со лба и прошептала мальчику:
— Держись, малыш. Ты ещё не видел, как пылинка может остановить саму Смерть.
Мы бережно перенесли его в палату, уложили на чистую постель, накрыв одеялом.
Мальчику стало намного лучше. Его веки задёргались, а я с замиранием сердца следила за чудом.
Он даже открыл глаза — не мутные, не пустые, а живые, с детским испугом и вопросом: «Где мама?».
Доктор кивнул, а я бросилась к родителям сообщить радостную новость. Те тут же вскочили с кресел и упали на колени возле кровати, держа друг друга за руки, будто боялись, что если разомкнут круг — сын снова исчезнет. Мать гладила его по лбу, отец сжимал ладонь мальчика так, будто пытался влить в него свою силу.
— Он живой, — прошептала женщина, и в голосе её дрожала благодарность, как струна перед обрывом. — Он жив…
Доктор терпеливо ждал, усталый, но твёрдый, как всегда.— Домой, — сказал он без расшаркивания. — Оба.
— Но он только очнулся! — возразил отец. — А если ему станет хуже?
— Если станет хуже — я справлюсь, — отрезал доктор. — А если вы останетесь — он не выспится. А сон — лучшее лекарство после того, что он пережил.
Они не спорили. Просто кивнули, поцеловали сына в лоб и ушли, оглядываясь на каждом шагу. И так до самой двери. Словно не могли поверить в это чудо.
Я подошла к кровати, поправила одеяло.
— Твоя мама сейчас отдыхает, — сказала я мягко. — Она очень перепугалась, перенервничала. Но завтра утром прибежит первой. Обещаю.
Мальчик кивнул. Глаза уже слипались.
— А вы кто? — прошептал он.
— Я — Нонна. Помощница доктора. И твоя временная нянька.
Он улыбнулся — слабо, но искренне.
— Я уже взрослый… Мне не нужна ня… — выдохнул он и тут же уснул.
Я притащила кресло и села у изголовья, достала тетрадку со своими, перечитала записи о зельях после ножевых ран. Всё в порядке. «Сердце Луны» действует. Пульс ровный. Дыхание — спокойное.
Всё хорошо. Думаю, он скоро поправится…
Я только налила себе чай, поставила его на подоконник остывать, как вдруг в дверь приёмной ворвались так, будто дом горел.
— Доктор Эгертон! — закричал мужчина, оглядываясь по сторонам, как затравленный зверь. — Кто здесь доктор Эгертон?
— Это я! — прокашлялся доктор, выходя из операционной.— Умоляю! Моя жена… она рожает! Уже третий день! Ребёнок не идёт! Она теряет сознание! Все повитухи сказали — либо мать, либо дитя! Но я слышал… я слышал, что вы способны творить чудеса! - задыхаясь прошептал мужчина, едва ли не цепляясь за доктора.Доктор взял плащ, достал из шкафа кожаный пузатый саквояж и вздохнул:
— Где живёте?
— На Кленовой! У реки! Дом с синей крышей!
Доктор кивнул и бросил на меня взгляд — быстрый, но тяжёлый, как приказ.
— Давай ему укрепляющее зелье. Раз в два часа. Не больше. И следи за дыханием. Если станет хуже — дай «Последний вздох». Но только если совсем плохо. Поняла?
— Поняла, — кивнула я, хотя сердце уже стучало, как будто знало: всё пойдёт не так.
— Думаю, ты справишься, — сказал он уже на пороге. — Я постараюсь побыстрее. Я в тебя верю!
И ушёл.
Впервые за всё это время я осталась одна в больнице.
Не просто одна в комнате.
Одна с жизнью чужого ребенка в руках.Сначала всё шло хорошо.
Мальчик спал. Дышал ровно. Лицо — не бледное, а даже чуть румяное.Я варила чай, перебирала бинты, прикладывала кристалл к его груди, записывала в тетрадку: «18:00 — зелье дано. Пульс — зелёный. Дыхание — спокойное».
Но к девяти вечера он начал метаться.