— В ту таинственную дверь посреди тумана, — ответила я. — Может, если бы я знала, что за ней на самом деле, я бы… Я бы не так усердствовала. Но я не знаю.
— Придется открыть тебе секрет. За этой дверью то, чего человек хотел больше всего на свете, — заметил Смерть. — Его мечта. Его утешение. Его вечный покой.
Мне показалось, что Смерть говорит правду. Я своими глазами видела родных Марины, друзей Лиама…
— А откуда ты знаешь, чего именно хочет человек? — прошептала я. — Ведь желания… они же разные. У кого-то — любовь. У кого-то — месть. У кого-то — просто… чтобы боль прекратилась. Иногда люди вообще не знают, чего хотят!
Он остановился. Посмотрел на меня — долго, пристально, как будто видел не только моё лицо, но и каждую незажившую рану в душе.
— Сейчас покажу, — сказал он, взмахнув рукой. Откуда-то сверху из темноты опустилось огромное зеркало в чёрной раме, вырезанной в виде сплетённых костей.
Пока что оно ничего не отражало.
— Загляни в него, — прошептал Смерть, касаясь моей спины лёгким, почти невесомым прикосновением. — И увидишь своё самое заветное желание.
Я подошла к зеркалу, и зеркальная гладь ожила.
Я ждала увидеть Абертона.
Его колени в грязи. Тихий шёпот запоздалых оправданий. Его слёзы раскаяния на мраморе. Его дрожащие пальцы, цепляющиеся за надпись с моим именем.Я ждала месть, облачённую в скорбь.Я ждала справедливость, одетую в траур.Но зеркало не слушало мои ожидания. Вместо рыдающего на могиле Абертона я увидела то, что тут же захотелось закрыть руками и закричать: «Не смотри!».
В зеркале была я в чёрном платье без бретелек, с распущенными волосами, будто только что вышла из воды.
И Смерть — в том самом плаще, что шелестит, как крылья ночи, с белыми прядями, рассыпанными по плечам, как лунный пепел.И его губы… Они касались моих — не как призрак, не как тень, а страстно, жадно, по-настоящему. Как будто целовали не тело, а саму душу.Как будто в этом поцелуе — не прощание, а начало.Я задохнулась, глядя на это страстное начало кино для взрослых.
— Что… Что это? — вырвалось у меня, и голос сорвался в кашель — резкий, неловкий, будто я пыталась вытолкнуть из горла не воздух, а стыд.
И только сейчас я осознала, что где-то глубоко внутри, под слоями обиды, горечи и ярости, я жаждала этого.
Не его власти. Не его милости.Его.— Ох… — вырвалось у меня, и я закашлялась, будто меня уличили в чём-то постыдном.
Будто зеркало не отразило мечту — а вырвало прямо из сердца наружу признание.
Я никогда не признавалась себе в этом. Ни разу. Ни словом. Ни мыслью. Я думала, что ненавижу его. Что боюсь его. Что он — закон, а я — бунт.
Но сейчас я почувствовала, как губы горят — не от стыда.
От желания.
Словно душа уже знала вкус его поцелуя.
И тело… Тело жаждало его снова.
Хотя поцелуя между нами никогда не было.
— Оно… Сломалось, — прошептала я, чувствуя, как зеркало выворачивает мою душу напоказ.
— Оно не ломается с тех пор, как впервые отразило первую слезу, — ответил Смерть, не отводя взгляда от нашего поцелуя в стекле.