Я не заметила, как партия за жизнь бедной Марины началась. Доктор сосредоточился на фигурах и композиции на доске. Боже, если бы я хоть что-то понимала в этом!
Хотя, мне кажется, тогда бы мне было еще страшней!
Тихий стук белой фигуры, поставленной на доску. И тихий шелест черной фигуры, скользящей по доске по велению магии.
Каждый раз, когда белая фигура падала и скатывалась за край доски, я сжимала кулаки.
— Шах и мат, друг мой, — вздохнул Смерть, а мои глаза расширились от ужаса. — Увы…— Нет, — прошептала я, оборачиваясь на Смерть. — Нет, пожалуйста, не надо!
— Ее время вышло, — услышала я голос Смерти. — Мне жаль.
— Ну если тебе жаль, то зачем ты ее забираешь! — прошептала я.
— Помни про свое обещание, пылинка, — услышала я голос. И Смерть растворился прямо в кресле, оставив после себя запах пепла, роз и озона.
Я сидела на ручке кресла, доктор растирал лицо руками, глядя на застывшую на доске смертельную комбинацию фигур.
Внезапно послышался женский крик.
— Роды! — дёрнулся доктор Эгертон. — У нее начались роды! Быстрее!
Я бросилась за доктором, не думая, не дыша — только ноги несли меня по коридору, будто сама жизнь мчалась навстречу смерти.
В палате Марина извивалась на кровати, хватаясь за простыни, лицо её исказилось от боли, глаза — полные ужаса и прощания.— Доктор… — выдохнула она, и в этом слове было всё: мольба, прощание, последняя надежда. — Спасите… хотя бы его…— Держись! — рявкнул доктор, уже расстёгивая свой халат и хватая чистые полотенца. — Нонна! Воды! Бинты! И не стой как памятник несчастной любви — шевелись!
Я метнулась к тазу, к полкам, к зельям — руки сами знали, что делать, хотя сердце колотилось так, будто пыталось вырваться и бежать вперёд, к тому, что уже нельзя остановить.
Роды шли быстро. Слишком быстро.
Как будто ребёнок чувствовал: если не вырваться сейчас, у него больше будет шанса.Марина кричала — не от боли, а от отчаяния. От осознания, что это конец.А доктор… доктор делал всё, что мог. Его пальцы дрожали, но движения были точны, как удары сердца перед последним вдохом.— Тужься! — кричал он. — Тужься, дочь моя! Он почти здесь!
И вдруг — тонкий, резкий, живой крик разорвал тишину палаты.
Ребёнок.Мальчик.Красный, мокрый, с кулачками, сжатыми в ярости и жизни.Я выдохнула — и тут же похолодела.
Потому что Марина перестала дышать.
Её голова безвольно склонилась на подушку. Глаза — широко раскрыты, но уже не видят. Только в них застыл вопрос: «Он жив?»
— Нет… — вырвалось у меня. — Нет, нет, нет!
Я бросилась к ней, схватила её за руку — тяжёлую, как камень с чужой могилы.
— Вернись! — закричала я, тряся её. — Ты же слышишь? Он кричит! Он жив! Ты должна увидеть его! Ты должна…!— Нонна! — резко остановил меня доктор, хватая за плечо. Его голос был не гневным — умоляющим. — Не надо. Не зли Смерть. Он и так… он и так оказывает тебе милость.
Он не простит, если ты снова перейдешь ему дорогу.