Когда мы были осколками

Глава 4. Луна

Луна, 10 лет – Лиам, 12 лет

Все вокруг только и говорят, что о новой семье, въехавшей в дом по соседству посреди ночи. У мальчика, Лиама, кажется, уже сложилась плохая репутация. Еще вчера говорили, что он ударил кого-то в школе только за то, как тот на него посмотрел. Ходят слухи, что ему нельзя смотреть в глаза, иначе умрешь мучительной смертью. Детские сказки! Сам-то Луис жив-живехонек и пытается настроить всех против новенького. На переменах к Лиаму никто не подходит, а после школы он один, с гитарой за спиной – никто никогда не видел, чтобы он на ней играл, – медленно бредет вдоль футбольного поля в нашем квартале.

Чтобы попасть домой, мне нужно идти той же дорогой, и стоит ему меня заметить, как я ловлю на себе его дикий, почти яростный взгляд, будто он хочет что-то сказать… или пожрать мою душу. Я этим слухам не верю, честно-пречестно. Поэтому в последний раз, когда это произошло, я ему улыбнулась и помахала рукой. Ноль реакции.

Сегодня я собрала всю свою смелость в кулак, чтобы заговорить с ним, но он словно сквозь землю провалился. В необъяснимом порыве запрыгиваю на велосипед, чтобы отправиться на его поиски. Через пятнадцать минут, когда я уже готова бросить эту затею, замечаю его сидящим на дереве за детским парком.

– Разворачивайся, Луна, – шепчу сама себе.

Нет, ты не трусиха. И потом, что он тебе сделает? Закусит твоими глазными яблоками?

Вместо того чтобы дать деру, неожиданно для самой себя говорю:

– Привет!

Даже не посмотрев в мою сторону, он продолжает вертеть в руках маленький желтый мячик. Я прочищаю горло и почти кричу:

– Привет!

Все еще ничего.

– Почему ты молчишь?

– А ты почему так много болтаешь? – спрашивает он, не сводя глаз с мячика.

Услышав его грубый ответ и сильный британский акцент, я какое-то время не могу найтись с ответом.

Скажи уже хоть что-нибудь.

– А ты знаешь, что по деревьям нельзя лазить?

Просто блестяще, Коллинз.

Теперь его кошачьи глаза прикованы к моим. Он смеряет меня взглядом с ног до головы и качает головой так, будто я маленькая наивная дурочка.

– А ты что, из полиции деревьев? – дерзко парирует он.

Пусть насмехается – главное, что разговаривает.

– Не-a, просто папа говорит, что так нельзя делать – можно сломать себе что-нибудь.

– Это девчонкам нельзя.

– Чего? Девчонки ничем не хуже мальчишек. Даже лучше.

В его глазах загорается азарт.

– А слабо залезть сюда? – бросает он мне вызов.

– Не слабо, – отвечаю я, не раздумывая.

Оставляю рюкзак у дерева и оцениваю высоту, которую предстоит взять. И зачем я только сказала, что мне не слабо? На первую ветку забираюсь легко, на третью – тоже. Уверенная, что и на следующие заберусь без труда, делаю еще один рывок. Что-то хрустит. И в этот момент Лиам ловит меня за руку и тянет к себе.

– Я был прав, – говорит он.

Чтобы его побесить, прежде чем сесть, пихаюсь локтем. За мой по сути своей безобидный шутливый жест он тут же награждает меня убийственным взглядом. Ясненько, этого не щекотать, а то превратит в камень.

– Меня зовут Луна Иден Коллинз, мне десять, а тебя как зовут?

Он молчит, кажется, целую вечность, прежде чем наконец ответить:

– Лиам.

– И сколько же тебе лет, Лиам?

Он проводит рукой по длинным черным волосам и снова начинает играть с мячиком.

– Ты не очень-то любишь болтать, да? Папа говорит, что мне нравится звук моего голоса, и каждый раз…

– Что ты здесь делаешь, крошка Лу?

Крошка Луна? На щеках вспыхивает румянец. Это прозвище такое дебильное и такое милое. Вроде.

Вопрос застает меня врасплох. Он выгибает бровь в ожидании вразумительного ответа.

– Мне кажется, ты классный.

Лиам смеется. По-настоящему. Громко и долго. Это так поражает меня, что я лишаюсь дара речи.

– И ты не боишься, что я сожру твою душу, или что вы там говорите? Нет, погоди, кажется, там было «умереть в страшных муках»?

В его глазах – ни намека на улыбку. Я, конечно, догадывалась, что он был в курсе слухов о себе, но никогда не задумывалась, что ему обидно.

Поэтому, чтобы разрядить обстановку, выдаю:

– После смерти я хотя бы встречу свою кошку Легенду. Она умерла в прошлом году, ее машина переехала.

Он качает головой.

– Какая же ты странная. Я и раньше это знал, но с каждой секундой убеждаюсь все больше.

– Так вот почему ты на меня все время пялишься? Я не спорю, возможно, я и правда странная… но мне все-таки интересно, чего ты так на меня смотришь? То есть мне все равно, смотри на здоровье, просто в прошлый раз я помахала тебе рукой, а ты не ответил.

– Дыши, крошка Луна.

Шумно перевожу дух. Лиам сдерживает смешок и тихо-тихо шепчет:

– Мне нравится цвет твоих волос.

И отворачивается так, будто злится сам на себя за то, что произнес это вслух.

Папа всегда говорит, что мои волосы такие же серебристые, как свет луны.

О господи. Щеки начинает печь. Скажи уже что-нибудь, Луна.

– А ты правда умеешь на ней играть? – Я показываю на гитару.

Было бы неплохо ответить «спасибо».

– Ну можно и так сказать.

– Докажи. Сыграй что-нибудь.

– Спой мне, и я тебе что-нибудь сыграю.

– Я не пою, – отрезаю я.

Откуда он знает? Я никогда ни перед кем не пела.

– Ну а я не играю.

Мы подозрительно смотрим друг на друга, зная, что оба врем. Еще и скверно врем. Я наклоняюсь к гитаре, прекращая эту битву взглядов, но он грубо вырывает ее у меня из рук.

– А ну отдай, дура!

Эта вспышка злобы заставляет меня отстраниться.

– Сам дурак! – выплевываю я, обидевшись.

Быстро спускаюсь с дерева и уже залезаю на велосипед, когда он мягко тянет меня за хвостик. Я оборачиваюсь, готовая испепелить его на месте, но, увидев его глаза, мгновенно остываю. Становится ясно, что он сам на себя злится за эту выходку.

– Прости, Луна. Я не люблю, когда трогают мою гитару или заставляют меня играть.

У меня море вопросов, но я не хочу на него давить, поэтому просто молча киваю.

– Давай так, – спешит добавить он, – ты больше не будешь просить меня сыграть, а я не буду просить тебя спеть. Ладно?

– Ладно.

Он протягивает мне руку, и я пожимаю ее. Мы замираем, глядя друг другу в глаза. Проходит несколько секунд, и Лиам все еще смотрит на меня так пристально, будто у меня на лице какое-то пятнышко.

– Хочешь, покажу кое-что прикольное? – наконец спрашивает он.

– А это далеко? Мне нельзя далеко уезжать.

– Нет, тут за углом.

Все еще держась за руки, мы заходим за пустующий дом, и я, повторяя за Лиамом, сажусь на корточки. Через пару секунд слышится лай, и к Лиаму бросается щеночек с кремовой шерсткой.

– Это твой?

– Нет, он бездомный. Я подкармливаю его последние две недели. Он классный, вот увидишь.

На его лице до самых ушей – впервые – растягивается улыбка, а на щеках появляются ямочки.

– А почему ты не заберешь его домой?

– Мама запрещает, – грустно говорит он.

Я сажусь рядом, и щенок тут же подбегает ко мне и начинает облизывать лицо. Не в силах сдержаться, начинаю хохотать.

– Похоже, ты ему нравишься… Хендрикс, ко мне! – свистом подзывает его Лиам, когда видит, что я вот-вот задохнусь.

– Хендрикс?

– Ага. Как бог гитары.

– Круто!

Он улыбается мне в ответ, и остаток вечера мы проводим играя со щенком. Попытки дрессировать его ни к чему не приводят. А к семи мне приходит пора возвращаться домой, потому что сегодня папа не дежурит в больнице.

– Садись на руль, – говорит мне Лиам.

– Ты с ума сошел? Мы же упадем.

– Что, слабо?

– Да, слабо, – отвечаю я и начинаю идти в сторону дома.

Он догоняет меня на велосипеде и снова тянет за хвостик. Но не как мальчишки во дворе, которые хотят сделать мне больно, а так ласково, что мне почему-то даже не обидно.

– Доверься мне. Ты не упадешь.

Он пытается улыбнуться, но в этот раз его улыбка больше похожа на гримасу, и я решаю не дразнить его. Вместо этого я и впрямь сажусь на руль. Не сразу, но мне все же удается устроиться поудобнее. Его дом ближе, чем мой, поэтому он слезает раньше, уступая сиденье. Затем взъерошивает густые черные волосы и, кажется, краснеет, когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в щечку. Черт, зачем вообще я это сделала?.. На мгновение он цепенеет, а потом возвращает мне поцелуй. И в груди что-то начинает биться вот так: «ту-дум, ту-дум».

– Пока, крошка Луна.

– До завтра, Лиам.

Он рукой отдает мне честь и уходит. Гитара в чехле подпрыгивает на каждом его шагу. На крыльце дома его встречает хрупкая и очень красивая женщина с роскошными темными волосами, подстриженными каре. Стоящая рядом с ней светловолосая девочка чуть младше меня машет мне ладошкой. Я улыбаюсь ей и машу в ответ. Лиам целует обеих по очереди и исчезает в доме.

На следующий день в школьном дворе я смотрю на него издалека, пропуская мимо ушей болтовню Кэм и Ти. Он, как всегда, один, и меня снедает желание к нему подойти. Я знаю, что он чувствует мой взгляд так же, как я – его. Этим утром, в коридоре.

«Все, иду», – думаю я и не двигаюсь с места.

Пять Миссисипи, четыре Миссисипи…

Считаю про себя, пока ноги с пугающей легкостью несут меня к нему.

– Ла-айм!

– Немедленно прекрати, – ворчит он, но по его лицу расползается улыбка. Улыбка.

По-турецки сажусь рядом. Мы так близко, что наши колени соприкасаются. На секунду мне кажется, что мир вокруг застыл. И, подняв голову, понимаю, что так оно и есть. Все замерли на середине движения. Скакалки больше не стучат по бетонной площадке, мячи больше не отскакивают от пола и стен, смех сменяет шепот. На нас таращатся все, включая моих друзей. Я поворачиваюсь к Лиаму, опустившему голову на руки.

– Тебе не стоит со мной водиться, – отрешенно говорит он, бросая мячик в стену перед собой.

Сердце сжимается.

– Так я вроде все еще жива, нет?

Над шуткой никто не смеется.

– Хочешь, чтобы я ушла? – спрашиваю я уже серьезно.

Его мяч медленно катится по полу. Он поворачивается и внимательно смотрит на меня. Боже правый, его глаза что, за ночь поменяли цвет?

– Хочешь уйти? – откликается он.

– Я первая спросила.

– И что?

– Ты бесишь меня.

– А ты зануда.

– Голова ослиная.

– Зараза мелкая.

– Так мне уйти?

Он снова опускает взгляд на свои кроссовки, а потом, не поднимая глаз, тихо отвечает:

– Останься.

Внутри что-то екает, но я лишь киваю и говорю:

– Ок.

Неловкая тишина затягивается, и я предлагаю ему разделить полдник:

– Держи, ты просто пальчики оближешь. Тут мое самое любимое. Жареный сэндвич с сыром и острыми читос.

На его лице возникает такое отвращение, что я начинаю тихо смеяться.

– Боюсь представить туалет после тебя, – фыркает он насмешливо.

– Ты попробуй сначала, а потом уже говори всякие глупости.

Он берет сэндвич так, будто в нем тикает бомба, принюхивается и откусывает. По загоревшемуся в глазах голоду становится ясно, в каком он восторге, но он, как последний придурок, все отрицает. Перемена заканчивается, а вместе с ней незаметно исчезает и мой полдник.

По пути в класс Лиам рассказывает мне о Хендриксе – гитаристе, а не щенке – и обещает дать его послушать, чтобы я сама поняла, насколько он гениален. А я рассказываю ему о своих рисунках, о папе и о том, что обычно кажется другим скучным, но Лиам слушает, не перебивая. Когда звенит звонок, я хватаю его за ворот футболки.

– Лиам, знаешь… Пока я жива, ты не будешь один.

М-да, в моей голове это звучало лучше. Теперь он решит, что я сопливая дурочка. Не поднимая головы, Лиам выдергивает из своих джинсов торчащие нитки.

– Это в каком мультике ты такое услышала?

Обидно.

– А ты не смотрел? Он вообще-то довольно известный. Называется «Лиам-придурок».

Обидевшись, уже собираюсь уйти, но замечаю, как уголок его губ слегка приподнимается в улыбке. Еще одна. В шутку легонько пихаю его, но в этот раз он реагирует иначе: снова тянет меня за хвостик, а затем забрасывает руку мне на шею.

Этот мальчишка с улыбкой, редкой, как снег во Флориде, станет моим лучшим другом.

С тех пор мы не расставались. Смех и улыбки множились. Я узнала, что ему двенадцать, что он должен был быть в шестом классе, но из-за того, что он из Англии и приехал посреди учебного года, ему пришлось остаться на второй год в пятом. Я познакомила его с Камиллой и Трэвисом – так началась история «четырех стихий». Неразлучные. Неделимые. Мы провели бок о бок и детство, и подростковые годы. Мы безудержно хохотали и жаловались друг другу на разбитое сердце, стресс из-за экзаменов и доставших до печенок родителей. Я и Лиам быстро стали дуэтом в этом квартете. У нас появились даже свои особые сигналы. Я научилась угадывать, какое у него настроение, по музыке, которую он слушал. Когда он садился где-то в углу с рэпом в наушниках, он был счастлив. А рок означал, что он в ярости, и ему нужно вырваться из плена болезненных воспоминаний. Чтобы поддержать его, я забирала у него один наушник и сидела рядом, пока нам обоим не станет легче.