Когда мы были осколками

Глава 26. Лиам

♪ Pain’s my only home – Zevia

– Мисс Коллинз не может вас принять. Она на деловой встрече до самого вечера.

Направляясь на встречу с потенциальными инвесторами, морщусь, услышав эту ложь. На ресепшене Ким беседует с какой-то светловолосой женщиной, которая выглядит так, будто только что вышла из модного бутика.

– И когда она вернется?

Женщина пытается скрыть раздражение, но пронзительный звон ее голоса говорит сам за себя.

– Не могу сказать, – отвечает Ким. – Она просила отменить все назначенные на сегодня встречи.

Очередная ложь. Луна еще не вернулась на работу. Что здесь происходит?

– Ким, что-то не так?

Женщина поднимает на меня глаза, разглаживая ткань длинной цветастой юбки, прежде чем грациозно отбросить светлые волосы за спину. Ее глаза необычного серого оттенка вдруг кажутся мне знакомыми.

– Добрый день, мистер Дэвис, – приветствует меня Ким. – Все в порядке. Я просто объясняла миссис Миллс, что сегодня встретиться с Луной не получится.

– Миссис Миллс? – вскидываю я брови.

Воспоминание прилетает как обухом по голове и разливается во рту горьким привкусом.

– Вы мать Луны.

Это был не вопрос, но она кивает так, будто принимает комплимент за удачно сыгранную роль, к которой никогда не имела отношения.

– Мы похожи, не правда ли?

Она соблазнительно улыбается, прежде чем протянуть мне руку со свежим маникюром, унизанную баснословно дорогими кольцами. Похоже, она немало заработала на пении. Ее рука вяло опускается, когда я отказываюсь ее пожимать.

– Не то чтобы, – цежу я сквозь зубы.

И радуюсь, когда ее лицо искажает гримаса.

– Может быть, у моей дочери есть рабочий телефон? – спрашивает она у Ким. – Я вылетаю в Филадельфию сегодня вечером, и мне просто необходимо успеть поговорить с ней. Видите ли, – продолжает она, глядя на меня, – Луна, как испорченный ребенок, снова закатила истерику. И, зная ее, если я не разберусь с этой проблемой немедленно, мне еще долгие годы будут это припоминать.

Мы с Ким неверяще смотрим друг на друга. То, как она говорит о Луне, приводит меня в бешенство. Я впервые в жизни вижу Эмму Миллс, но, черт возьми, если однажды Луна попросит меня избавиться от нее, я сделаю это без всяких колебаний. В шаге от того, чтобы взорваться, делаю то, что не грозит мне ночью в обезьяннике.

– Вам лучше уйти.

– Простите?

Щелчком пальцев подзываю Гераклита из службы безопасности.

– С сегодняшнего дня миссис Миллс запрещен доступ на этот этаж.

– Понял, мистер Дэвис. Прошу вас, пройдемте.

– Да кто вы такой? Я не уйду отсюда, не поговорив с дочерью, – возмущается она, уперев руки в бока.

Я сжимаю ее предплечье так крепко, что она морщится, и наклоняюсь к ней так, чтобы больше никто меня не услышал:

– Вашей дочерью? Вы о той девочке, которую вы бросили много лет назад, нисколько о ее судьбе не заботясь, потому что она мешала вам изображать на сцене куртизанку высшего класса?

Я хочу ранить ее этими словами. Эмма Миллс сделала свой выбор, разбив заодно чистое сердце маленькой девочки с волосами белыми, как лунный свет. Проблеск ненависти в ее глазах меня трогает мало. Подумаешь, никогда не пригласит меня к себе на Рождество.

– Вы понятия не имеете, о чем говорите.

– Для меня имеет значение только версия Луны. А теперь проваливайте.

Приказываю Гераклиту ее вывести. Стук ее каблуков постепенно стихает.

– Луна у себя?

Кимберли разыгравшаяся у нее на глазах сцена явно шокировала. Я подозреваю, что она все слышала, но ей хватает мозгов сделать вид, что нет.

– Она в своем ка… в своем бывшем кабинете. Мне кажется, она там со вчерашнего вечера. Просила, чтобы ее никто не беспокоил.

– Ко мне это не относится.

♪ Отпираю дверь кабинета Луны мастер-ключом. Луна, вперив взгляд в пол, так погружена в собственные мысли, что не слышит хлопок. Она что-то бормочет, мечется, как животное в клетке, прикусывает кожу на большом пальце. А затем резко замирает, заметив меня. В простой белой футболке, рваных джинсах с завышенной талией и черных мартинсах она кажется юной и хрупкой. Совсем не той роковой женщиной, которая может поставить меня на колени.

– Да, я не сдала пропуск, подай на меня в суд за это, – бесится она. – А теперь оставь меня одну, пожалуйста. Впрочем, если ты принес мне новый контракт, положи его на стол и уже потом проваливай.

Я почти не слышу того, что она говорит. Замечаю только слезящиеся, опухшие глаза. Из-за того, сколько боли причиняет ей эта женщина, внутри все сжимается.

Луна лихорадочно приподнимает разбросанные по столу бумаги в поисках чего-то. Осторожно подхожу к ней, пока между нами не остается какой-то жалкий метр.

– Она ушла.

Ее плечи напрягаются. Она застывает на середине движения и медленно поднимает голову.

– О ком ты?

– О твоей матери. Она больше не вернется. Я запретил ей доступ.

Она на несколько секунд закрывает глаза.

– Зачем ты это сделал?

Она не кричит. Говорит пугающе спокойно, но, судя по учащенному дыханию, орать ей хочется. Не на меня. А на мать, неспособную увидеть, насколько ее дочь достойна того, чтобы узнать ее получше. Достойна того, чтобы ее любили.

– Что она опять сделала?

– Не хочу об этом говорить.

Я делаю шаг к ней. Она делает шаг от меня.

– Лу…

От моего умоляющего тона ее губы дрожат еще сильнее, и я понимаю, что она вот-вот расплачется.

– Лу, – повторяю я. – Иди ко мне.

Она качает головой и поднимает руку, чтобы удержать меня на расстоянии.

– Если ты ко мне прикоснешься, я сорвусь, а она не заслуживает моих слез.

Но не успевает она договорить, как ее голос ломается, а большие серые глаза все же упускают одну слезинку. Невозможно стоять в стороне и смотреть, как знакомая мне не понаслышке боль убивает ее. Воспоминания о том, как она жалась ко мне каждый раз, когда ее мать не оправдывала возложенных на нее ожиданий, толкают меня сократить разделяющее нас расстояние. И я вжимаюсь в нее. Обнимаю как можно крепче. Несколько секунд Луна слабо трепыхается, пытаясь высвободиться из хватки, но я не пускаю. Я ее не брошу. Не в таком состоянии.

– Что она опять сделала, радость моя?

Она перестает бороться.

Перестает вырываться.

Обвивает руками мою талию и дает волю слезам. Поставив подбородок ей на макушку, прижимаю ее сотрясающееся от рыданий тельце к груди. Она цепляется за мой пиджак, и, заливая слезами футболку, шепчет:

– Проблема была во мне.

Сердце разрывается от того, как она повторяет эти слова. Снова и снова. Отступаю на шаг, чтобы заглянуть ей в глаза, и читаю в них боль девочки, что когда-то завладела моим сердцем.

– Расскажи мне, Лу, – прошу я, остро чувствуя, что тоже не железный.

Проследив, как слезы скользят у нее по щекам, обхватываю ладонями ее лицо и целую веки. Она легонько вздрагивает и, грустно улыбаясь, замогильным голосом говорит:

– Моя мать забеременела и ставит карьеру на паузу, чтобы заняться ребенком.

Лиам, 17 лет – Луна, 15 лет

– Луна, открывай! – реву я.

Так сильно бью кулаком по двери, что становится больно.

– Коллинз! Открывай.

Не знаю, слышит ли она меня за музыкой, и это сводит с ума. Десять минут назад Трэвис разбудил меня посреди ночи, чтобы сказать, что я нужен Луне. Что было начисто лишено смысла, потому что в это время она должна была лететь в Нью-Йорк. Но вместо этого она почему-то оказывается на вечеринке у Дэниела Джонса. Злобно рычу, пиная дверь.

– Вот дерьмо.

Сердце едва не разбивается, когда дверь наконец открывается. Лицо Луны покраснело от слез, а в руке у нее полупустая бутылка водки. Лучшая подруга смотрит сквозь меня и подносит бутылку к губам, чтобы сделать еще глоток. Спирт обжигает ее гортань, и она морщится.

– Я просила его тебе не звонить, – с горечью выдавливает она.

С трудом протискиваюсь в комнату, где мое внимание привлекает лежащая на полу разбитая лампа.

– Это ты сделала?

Говорю это максимально нейтральным тоном, чтобы повисшее в воздухе напряжение не обернулось взрывом. Но Луна не обращает на меня внимания, бормоча что-то сквозь зубы.

– Как же ты меня бесишь, – рычит она в телефон.

Мягко обхватываю ладонями ее лицо, чтобы привести в чувство, но она, дернув головой, вырывается и снова пытается кого-то набрать.

– Ответь, ну пожалуйста, – всхлипывает она.

– Луна, посмотри на меня.

Ее брови сходятся к переносице, образуя складку. Она хлопает глазами, будто только сейчас заметив мое присутствие.

– Что ты здесь делаешь, Лиам? – спрашивает она с горьким смешком. – Пришел посмотреть на бедную маленькую девочку, которую в очередной раз бросила собственная мать?

Она выплевывает это слово с отвращением, и я чувствую, как у меня к глазам тоже подступают слезы. Эта ведьма в очередной раз отменила планы провести выходные с дочерью. Она мне все уши прожужжала предстоящей поездкой в Нью-Йорк. Я слушал, разделял ее нетерпение, жадно ловил слова, чтобы не говорить того, что в глубине души уже знал. Как бы я был рад ошибиться.

Я бы все отдал за то, чтобы ошибиться.

Луна пытается сделать еще глоток, и я раздраженно выхватываю бутылку у нее из рук.

– Отдай! Если бы я хотела тебя видеть, я бы сама тебе позвонила, так что оставь меня в покое.

– Лу, почему ты не сказала мне правду, когда мы говорили по телефону?

От ее взгляда кровь стынет в жилах.

Безрадостный смех ножом вонзается в грудь.

– Чтобы ты смотрел на меня с жалостью? Нет уж, спасибо, дружище. – Она по-приятельски хлопает меня по спине.

– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно? Я бы пришел за тобой, мы бы провели вечер с Кэм и Трэвисом, не знаю, уж нашли бы, чем заняться. Не напивались бы до алкогольного отравления. Твоя мать не заслуживает того, чтобы ты из-за нее доводила себя до такого состояния.

– Не называй ее так, – требует она. – И потом, у мня все-о-о хршо, видишь? – Она демонстративно кружится и снова начинает расхаживать из угла в угол, в очередной раз пытаясь дозвониться.

– Почему она не отвечает? – кричит Луна со слезами на щеках.

– Кому ты звонишь, Лу?

– Эмме!

Она садится на край кровати и прячет лицо в ладонях. Подтянув колени к груди, начинает раскачиваться вперед-назад. Я сажусь перед ней на корточки и целую в лоб. Она закрывает глаза, и из-под век стекает еще несколько слезинок. Подавляя рвущуюся из меня ярость, чувствую, как сердце пылает. Я знал, что за улыбками Луна прячет глубокую рану, но не думал, что все так плохо. Как ей исцелиться и строить будущее, если для своей матери она всего лишь план Б?

– Почему она не отвечает? – жалобно всхлипывает она.

– Не знаю.

Эти слова будто возвращают ее на землю, и Луна, резко выпрямив спину, встает, поправляет хвост и пальцем вытирает потекшую тушь. С фальшивой улыбкой на губах лучшая подруга заявляет:

– Ну и ничего страшного, даже наоборот, хорошо, что она все отменила, иначе я пропустила бы эту вечеринку.

Глядя на свое отражение в зеркале, она начинает подкрашивать губы.

– Луна, ты имеешь полное право злиться.

– Зачем? В конце концов, в этот раз она мне хотя бы эсэмэску прислала. Тупую эсэмэску, – повторяет она с горьким смешком, от которого у меня внутри холодеет. – Папа взбесится, что зря покупал теплые вещи, но однажды они мне пригодятся, правда же? Мы с тобой вместе в Нью-Йорке, помнишь?

– Мне жаль.

Это все, что я могу сказать. Мне казалось, что я смогу перевязать ее раны и облегчить боль, как это делала она. Я хотел бы помочь ей, забрать себе часть ее боли. Хотел бы, чтобы она кричала, чтобы выплеснула весь гнев, что теснится в груди, но моя Луна упрямо продолжает держать себя в руках и улыбаться.

Это же я, Луна. Ты можешь показать мне весь мрак, который пожирает тебя изнутри, и я все равно тебя не оставлю.

– Оставь свою жалость себе, Лиам, – сухо говорит она, прежде чем воскликнуть: – Мне уже не шесть, чтобы спрашивать у папы, когда мама вернется! Или не засыпать по вечерам, пока он не уснет, из-за страха, что и он меня бросит! Или лежать по ночам с открытой дверью и каждую минуту, когда он проходит мимо, говорить «спокойной ночи, папочка», просто чтобы убедиться, что он никуда не делся!

Она кричит так надрывно, что я вздрагиваю. Ее тело сотрясает дрожь, а лицо заливают слезы. Быстро иду к ней, чтобы обнять. Никто не заслуживает такой боли. Наши родители должны любить и поддерживать нас, а не портить жизнь.

Но когда я прикасаюсь к ней, она отшатывается от меня.

– Да и зачем она мне нужна? – шипит она с презрением. – Ее не было рядом, когда у меня начались месячные, она не учила меня краситься, и я все равно справляюсь, правда же? Знаешь, как трудно выщипать себе брови и не послать все к чертовой матери в процессе, Лиам? Ее не было рядом, когда я училась читать. Не было, когда я училась причесываться.

Ее голос ломается, и она падает на колени передо мной. Опускаюсь рядом и сжимаю ее в объятиях как можно крепче, чтобы показать, что она не обязана страдать в одиночестве, что я понимаю ее, как никто другой, что мой отец тоже был полным дерьмом. И что, если она будет меня любить, я всю жизнь положу на то, чтобы залечить эту страшную рану.

Целую соленые дорожки на ее щеках, и она утыкается носом мне в шею. Земля уходит из-под ног, когда через несколько минут тишины она спрашивает:

– Что я такого сделала? Почему она меня не любит?

Мое сердце разбивается на миллион осколков. Взяв ее на руки, поднимаюсь с пола и ложусь на кровать. Она кладет голову мне на грудь, и я глажу ее по волосам, пока мы оба оплакиваем бросивших нас родителей.

– Я люблю тебя, Лу… Ad vitam æternam.

В тот вечер она еще не знала, насколько это правда.