Когда мы были осколками

Глава 39. Луна

Луна, 15 лет – Лиам, 17 лет

Едва мои веки успели сомкнуться, как меня будит душераздирающий крик.

– Стой!

Протираю глаза и вижу перед собой скорчившегося Лиама. Его бьет дрожь.

– Не трогай ее, – всхлипывает он.

– Лайми, проснись.

Быстро вскакиваю, чтобы сесть на корточки у кровати, и убираю волосы с его лба. Он весь горит, из закрытых глаз текут слезы. Я пытаюсь разбудить его, но он пинается и стонет. Пытаюсь сесть на него, чтобы обездвижить, но Лиам вскидывает руки и случайно бьет меня локтем в скулу.

– Ай!

От боли немеет правая сторона лица. Его глаза все еще закрыты, и он выглядит напуганным даже во сне. Я никогда не видела лучшего друга таким.

– Лиам, открой глаза! Это я, Луна.

Положив руки ему на плечи, трясу сильнее. Лиам, втягивая воздух, резко садится. Вцепившись в одеяло, оглядывается по сторонам. За несколько секунд страх в его взгляде сменяется облегчением.

– Я рядом… Это просто кошмар. Мы у меня, помнишь? Вечером мы тусили у Трэвиса.

Не знаю, зачем я ему все это рассказываю, но, похоже, это его успокаивает, потому что он наконец-то смотрит мне в глаза. Затем обнимает меня, прижимаясь лицом к моей груди. От горячих слез мокнет кожа и декольте футболки. Лиам прижимает меня к себе так крепко, что становится больно, но я не жалуюсь, пока его сердцебиение не замедляется.

– Прости, что напугал тебя, крошка Луна. – Он вытирает лицо тыльной стороной ладони.

– Расскажи мне, – шепчу я. – Что тебе снилось?

– Не помню.

Он лжет.

– Лиам, ты дрожал. Как будто ты с кем-то боролся. Ты даже ударил меня.

Тут же закрываю рот – мне не хотелось говорить это так резко.

– Я сделал тебе больно? – начинает паниковать он.

– Ты с кем-то дрался и локтем угодил мне в скулу.

Пытаюсь ободряюще улыбнуться, но его глаза округляются от ужаса.

– Я… я не хотел, – заикается он.

Он слегка отстраняется, а потом утыкается локтями в колени и прячет лицо в ладонях.

– Я не хотел, Лу.

– Я знаю.

Обнимаю его, чтобы успокоить его дрожь. Безрезультатно.

– Я не такой, как он, – бормочет он снова и снова. – Я не нарочно, Лу.

– Лиам, о чем ты?

Он заглядывает мне в глаза с душераздирающей печалью.

– Я не могу об этом говорить.

Этот тон ясно дает понять, что это решение обжалованию не подлежит. Вот только я вижу, что он на грани.

– Ты мне не доверяешь?

Он невесело усмехается.

– Дело не в этом, крошка Луна. Ты одна из тех немногих, кому я доверил бы свою жизнь.

Он прочищает горло и добавляет:

– Единственная, если честно, но я не люблю говорить об этом… о своем прошлом. Мне не нравится даже думать о нем. Не хочу знакомить тебя со своими демонами. И самое главное, не хочу, чтобы ты стала смотреть на меня иначе.

– А как я обычно смотрю на тебя?

– Как на человека, который никогда не причинит тебе вреда, – улыбается он, поглаживая мою больную скулу.

– Ты доверяешь мне, Лиам?

– Конечно. А ты?

– Само собой. И я знаю, что скорее умру на борту «Титаника», чем ты намеренно причинишь мне боль.

– Ты же в курсе, что «Титаник» затонул, да?

– Да, дурья твоя башка!

От его ответной улыбки в животе приятно теплеет. Все прятавшиеся там бабочки просыпаются. Боже, как же с ним трудно сдерживаться. С той ночи, когда мы чуть не стали еще ближе в его постели, мы больше такого не делали и даже не поднимали эту тему. Вообще-то, с тех пор он даже как будто боится прикоснуться ко мне. Я старалась держать чувства к нему под контролем, хранить их глубоко внутри, но теперь, когда я вижу его таким уязвимым и трогательным, все мои усилия идут насмарку.

– Лайм, почему ты думаешь, что причинишь мне боль?

– Когда растешь в окружении насилия, оно становится частью тебя.

От язвительной нотки в его голосе по спине бегут мурашки. Что он имеет в виду?

– Лиам?

– Иди сюда.

Он притягивает меня к себе и кладет руку на талию. Я обхватываю его за шею, а он зарывается носом в мои волосы. Мы так близко, что я чувствую неровный стук его сердца. Беру все, что он мне дает.

– Пообещай, что не бросишь меня, что бы я тебе ни рассказал.

– Лиам…

– Обещай мне, Лу. Обещай, что между нами ничего не изменится. Мне нужно знать, что я никогда не потеряю тебя.

Его голос ломается вместе с моим сердцем. Я выпутываюсь из объятий, чтобы заглянуть ему в глаза. И то, что я там вижу, меня пугает. Он боится. Боится моей реакции. Боже, меня убивает, что он думает, будто я могу так поступить. Неужели он не видит, как сильно я в него влюблена?

– Обещаю. Я никогда тебя не оставлю. Помнишь, что я сказала тебе в первый день? Пока я жива, ты больше никогда не будешь один. По-твоему, я соврала тогда?

– Нет. Ты самая преданная заноза в заднице.

Мы улыбаемся, но уже через мгновение наши улыбки снова гаснут.

– Ты должна пообещать мне никогда никому ничего не рассказывать. Ни Камилле, ни даже Хендриксу. И не делиться этим в дневнике.

И вдруг я понимаю, что он собирается мне рассказать что-то очень серьезное и важное. Сердце бешено колотится, и от волнения я начинаю покусывать кончики пальцев. Одним быстрым движением он перехватывает мою руку и целует пальцы по очереди. Затем притягивает меня к себе и усаживает на кровать.

– Обещаю.

Словно набираясь смелости, он глубоко вдыхает и, устремив взгляд к потолку, начинает свой рассказ.

– Я родом из Саттона, городка неподалеку от Лондона. Зарплата отца-полицейского позволяла нам вести довольно безбедную жизнь. У нас с Чарли было совершенно нормальное детство, пока мне не исполнилось семь, когда отец в одночасье решил уйти. Мать впала в депрессию: пила и глотала таблетки, как конфеты. Я заботился о Чарли как мог. Она много спала, поэтому мне одному приходилось вести дом и собираться в школу. Когда мама потеряла работу, деньги стали заканчиваться… Но однажды она снова начала улыбаться. А потом появился Майк.

Когда он произносит последнее имя, его ногти с силой впиваются в мою ладонь.

– Поначалу я был счастлив. Мама чувствовала себя лучше, и я смог вернуться к тому, чем обычно занимались дети в моем возрасте. Майк относился к нам нормально, хоть и немного пугал, поэтому мы с Чарли держались от него подальше. Ну, насколько это было возможно. Было видно, что мы его не интересуем. Когда он с нами разговаривал, то обращался с нами как со слугами. Я так и не узнал, кем он работал, но уходил он на весь день и возвращался поздно вечером. Иногда он уезжал на несколько дней или не выходил из дома неделями. И чем больше времени проходило, тем больше он показывал свое настоящее лицо.

Грудь Лиама вздымается, и он закрывает глаза. Я ловлю каждое слово, не смея пошевелиться, боясь, что он снова замкнется.

– По вечерам, когда он приходил с работы, перед телевизором его уже должно было ждать холодное пиво. Когда мама нечаянно забывала об этом, он отвешивал ей оплеухи и плевал на нее. Обращался с ней как с грязью. Поскольку она не работала, он вел себя как король. В конце концов, это же он в дом приносил деньги, – говорит он, невесело усмехаясь. – Однажды вечером, после дерьмового дня, он, как обычно, отыгрался на ней просто потому, что она сидела с нами и смотрела мультики. Он считал, что у нее должны быть дела поважнее – например, готовить. Быть его идеальной женой. Поэтому он оттащил ее за волосы и разбил ей голову о холодильник. До сих пор слышу этот звук… Она рухнула на пол, и тогда он, как трус, стал пинать ее в живот и по ребрам. А потом расстегнул брюки и помочился на нее. Она кричала, долго кричала, все еще была в сознании. Мне было восемь лет, и я чувствовал свою беспомощность. В такие моменты я стал забирать Чарли и запираться у себя в комнате. Играл на гитаре, чтобы заглушить его вопли и мамины крики боли. Я мог играть до крови в пальцах. И ощущал это как наказание за то, что у меня не хватало духу помочь ей.

Я беззвучно плачу. Мне хочется забрать часть его боли себе. Теперь, думая о миссис Дэвис, я понимаю, почему в ее глазах столько грусти. Она такая сильная, раз пережила все это. Повернув голову к Лиаму, вижу, как по его щеке скатывается слеза. Спешу стереть ее и прижимаюсь к нему. Если бы я могла вырвать свое сердце из груди и обменять его на сердце Лиама, я бы так и сделала. Сделала бы все, чтобы ему было хорошо. Он целует меня в макушку и продолжает голосом, в котором звучат печаль, горечь и раскаяние.

– Ну кто так делает, а? Кто играет на гитаре, пока его мать орет до хрипоты? Я предпочитал прятаться, представлять себе лучший мир. Теперь ты понимаешь, почему я никогда не играю. Иначе ко мне возвращаются ужасные воспоминания. Снятся жуткие кошмары. Не знаю, почему я до сих пор от нее не избавился. Может, чтобы напоминать себе, что я жалкий слабак.

Он не дает мне времени ответить, сказать, что это не его вина, что он был всего лишь ребенком и что, защищая Чарли, он поступал храбро.

– Эта пытка длились годами. Ее били и унижали. Он даже приводил проституток домой. Насиловал ее, хотя тогда я этого не понимал. Мы с Чарли росли в этой атмосфере террора. Она постоянно спрашивала меня, почему наш отец не придет и не спасет нас. Что я мог ответить семилетней девочке? Я был так зол на отца. Ненавидел его за то, что он нас бросил. Если бы он не ушел, это чудовище никогда не появилось бы в нашей жизни. Когда Майк понял, что больше не может ломать мать, то принялся за меня. Он обожал чувствовать свою власть над людьми. Сначала это была пара пощечин, пинков под зад, когда я проказничал в школе. Я сносил это и надеялся, что Чарли он не тронет.

Он поворачивается на бок и еще крепче прижимает меня к себе. Его бьет дрожь, и я цепляюсь за него, безмолвно подтверждая, что всегда буду рядом.

– Однажды, когда мне было двенадцать, а Чарли – восемь, мама целый день помогала мне с проектом для школы. Дурацкий вулкан. Мы втроем отлично проводили день и смеялись, как раньше. Майк пришел и разъярился из-за того, что мама забыла помыть посуду. В раковине оставалось что-то типа трех стаканов – мы только что выпили яблочный сок. Он схватил ее за шею и засунул головой в раковину, полную воды. Пытался утопить ее, Луна. Он держал ее голову под водой с такой яростью… Чарли начала кричать. Она была напугана до смерти. Это окончательно вывело его из себя. Он набросился на нее и, чтобы заткнуть рот, отвесил сильную пощечину, и она замолчала. Думаю, для нас с мамой это стало последней каплей. Я изо всех сил колотил его кулаками, но это было бесполезно. Он схватил меня за горло и стал душить. Я не мог дышать и начал терять сознание. В его глазах плескалась чистая ненависть. А потом он отпустил меня с ревом бьющегося в агонии животного и рухнул на землю. Потому что мама ударила его ножом в бок. Столько крови я видел только в фильмах. Запах железа стоял невыносимый. Чарли кричала, мама была в шоке, а я замер. Не проронил ни слезинки. Просто смотрел, как он умирает, испытывая облегчение от того, что он наконец-то сгниет в аду.

Из горла рвутся рыдания. Лиам отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза, большими пальцами вытирает слезы и шепчет:

– Это делает меня чудовищем?

– Нет, Лиам.

Он вздохнул, словно почувствовав облегчение от моего ответа.

– Ту ночь мы провели в одном из отелей города, а потом остались там на целую неделю. Чарли не вставала с кровати, от меня осталась лишь бледная тень. Два дня мама уходила до вечера, оставляя нас одних. Я не знал, чем она занималась целыми днями, но знал, что она не вернулась к выпивке. При нас она вела себя так, будто ничего не произошло, но я чувствовал ее напряжение. Ночью я слышал, как она плачет, думая, что мы спим, но за неделю я ни разу не смог сомкнуть глаз. Меня мучили кошмары и панические атаки, а днем я ждал, что вот-вот явится полиция и арестует ее. Боялся, что нас с Чарли разлучат. Мама никогда не упоминала о той ночи, попросив нас никому не рассказывать, а в конце недели мы сели на самолет и улетели в США. Несколько месяцев мы провели в Чикаго у моей крестной, а затем она помогла нам найти здесь дом и работу для мамы. Мы взяли фамилию маминого прапрадеда, а остальное ты знаешь.

Настала моя очередь вытирать ему слезы. Никакие слова не смогли бы описать то, что я испытывала в тот момент. Говорить, что мне жаль, было так нелепо на фоне того, через что они прошли. Поэтому я просто благодарю его за то, что он доверился мне.

– Ты не трус, Лиам. Ты сильный и храбрый. Ты защитил Чарли. Ты поступил правильно. Я знаю, что для нее ты настоящий герой.

Прячу лицо в его шее и глубоко вдыхаю. Мы лежим так, пока он не успокаивается.

– Лиам?

– Что?

– Какая у тебя на самом деле фамилия?

– Тейлор.

Луна Иден Тейлор.