Когда мы были осколками

Глава 15. Луна

♪ Castle – Halsey

Почему мне кажется, что у моих век свой пульс? Почему до меня доносятся оскорбления на языке, состоящем из одних согласных? Если пошевелюсь, моя голова расколется надвое, поэтому худо-бедно пытаюсь сглотнуть, но ничего не выходит. Может, открыть глаза? Плохая идея. Они так горят, что я всерьез опасаюсь, что ослепла. Потянуться тоже не удается – кажется, связь между мозгом и телом нарушена. Господи, где я? Потираю лицо, надеясь, как по волшебству, вспомнить, что было вчера вечером.

Сердце начинает бешено колотиться, когда я наконец приподнимаюсь и вижу перед собой роскошную гостиную. Взгляд упирается в стеклянные двери, за которыми открывается вид на Манхэттен. Я подпрыгиваю на диване, который, судя по всему, служил мне сегодня кроватью, когда слышу грохот кастрюль. Подавив подступившую к горлу тошноту, осторожно сажусь и вижу голый торс Лиама. На парне свободно висят одни лишь серые спортивки, идеально облегающие подтянутые ягодицы.

– Звездец, – бормочу я, падая обратно на диван.

Воспоминания возвращаются ко мне бумерангом. Полный звездец.

Поспешно отбрасываю одеяло и опускаюсь на четвереньки на пол. Итак, какой у нас план? Ползти к выходу? На удивление, я всерьез рассматриваю этот вариант.

– Не забывай, что мы нередко мыслим одинаково, – хрипло бросает он. – Если хочешь, я сделаю вид, что не заметил, как ты ползешь к лифту.

Медленно поднимаю голову, и наши глаза встречаются. Моя школьная любовь, уже совсем не похожая на того мальчика, которого я знала, насмешливо поднимает бровь. Я встаю на ноги, чтобы сказать ему в лицо:

– Мне лучше уйти.

Он смотрит на меня с нечитаемым выражением, но отпечаток усталости на лице и взъерошенные волосы говорят о том, что он тоже не выспался этой ночью. Обводит глазами мою фигуру, и его рот открывается, будто он хочет что-то сказать, но, одумавшись, говорит лишь:

– Твоя одежда уже в химчистке. Майку можешь вернуть потом.

Майку? Опускаю глаза на баскетбольную майку, в которую одета. Я даже не заметила, что на мне уже не платье. Он меня переодел?

– Хорошо.

Откуда-то слышится знакомый лай. Едва я успеваю бросить на Лиама полный надежды взгляд, как на меня прыгает золотой ретривер. Потеряв равновесие, хватаюсь за диван, чтобы удержаться на ногах, пока вихрь золотой шерсти трется о мои ноги.

– Хендрикс?..

Голос дрожит, и я проклинаю себя за эмоциональность.

– Он тебя не забыл.

В глазах Лиама появляется небывалая нежность. Душераздирающая смесь ностальгии и грусти. Чтобы сбежать от его взгляда, который делает мне скорее больно, чем хорошо, сажусь на корточки и глажу нашего пса, а тот пользуется этим, чтобы облизать лицо. Мне с трудом верится, что он все еще жив и здоров.

– Я думала, что больше никогда его не увижу.

Хоть формально Хен и был его псом, после отъезда Лиам лишил меня возможности погладить его в последний раз. А потом, будто желая тоже оказаться в нашем полном любви маленьком пузыре, Лиам опускается на корточки рядом, зарываясь пальцами в шерсть Хендрикса. Но смотрит на меня. На мои губы. На мои веснушки… Эти секунды длятся целую вечность.

– Кофе будешь? Или для твоего горла лучше теплый чай? – кашлянув, спрашивает он.

Качаю головой, а потом спохватываюсь.

– А что с моим горлом?

– Ты пела весь вечер, – сообщает он мне со смешком, растягивая полные губы в улыбке. – В машине, в лифте…

Мгновенно краснею от стыда. Даже в детстве я отказывалась петь при нем.

– Кофе, если можно, – говорю я, надеясь перевести тему, но Лиам явно не намерен оставить это просто так. Он встает, чтобы приготовить кофе с молоком и тонной сахара, как делал всегда, когда я оставалась у него на ночь. А потом протягивает мне кружку, на которой нарисованы волосатые яйца в окружении красных сердечек, с надписью «Тащусь по тебе». Увидев мое удивленное лицо, он поясняет:

– Подарок Маттео.

– Ну конечно.

Мы тихо посмеиваемся, а потом я сажусь с ним за кухонный островок. Хендрикс укладывается у моих ног.

– Ну так… – начинает он.

– Что?

– Как называется песня, которую ты вчера пела?

– Какая? – спрашиваю я, хмурясь.

– Там было что-то вроде «кьеро ке ме ламас чего-то там темблар», – напевает он. – Ты эти строчки столько раз повторила, что она у меня засела теперь. Кто поет?

Господи боже, да будь проклята Камилла со своим вульгарным испанским. Я его просила, нет, пела Лиаму лизать меня, пока не задрожу.

– Эм-м, это мексиканский певец… Эль Каброн. Ты его не знаешь? Ты многое упустил, он просто супер, – бормочу я на одном выдохе. – Очень… необычный.

Он щурится.

– Какая у тебя любимая песня у него? Можем послушать ее сейчас.

– Вообще-то, не поверишь, он решил завершить карьеру, – блею я. – Кажется, мое сердце еще не оправилось от этой потери, понимаешь? Я пела, чтобы почтить его, но он сглупил, конечно.

– Хм-м, это он действительно не продумал. Как это он так? Просто одним днем перестал писать?

– Ага, – говорю я, спрятав нос в чашке, чтобы сбежать от подозрительного прищура. – Так оно обычно и бывает.

– И почему я никогда о нем не слышал?

– Не знаю, наверное, надо тебе, что ли, как-то расширить музыкальный кругозор, жизнь пожить как нормальный человек.

Его глаза хитро блестят – он наверняка меня уже раскусил, но пути назад нет. Я сама рою себе могилу лопатой, которую он насмешливо мне протягивает.

– Так этот колумбийский певец…

– Мексиканский, – поправляю я его даже слишком поспешно. – Я сказала, что он мексиканский.

Так ведь?

– Эль Каброн, – напоминаю я ему. – Разбил сердца миллионам фанатов. Еще один ангел, не выдержавший давления. Я безутешна с тех пор, как узнала.

Грустно вздыхаю, чтобы подчеркнуть свою печаль, и вижу, как он кусает губу, чтобы бессовестно не заржать. Ладно, зато стало ясно, что актрисой мне не стать.

– Даже так? Знаешь что? Чтобы не умереть в неведении, я, пожалуй, посмотрю его клипы на YouTube.

– Э-э, не выйдет, его лейбл заблокировал все видео. И на остальных платформах тоже.

– А он всерьез решил исчезнуть с радаров…

– Да! Там что-то с наркотиками, ФБР, что-то в этом духе. Стоит тебе угодить им в лапы, как все, – присвистываю я, делая вид, что утираю пот со лба. – Уже не отмоешься.

Господи, куда я лезу. Лиам ставит кружку на стол и наклоняет голову, чтобы пристально на меня посмотреть.

– Луна?

– М-м-м?

– Помнишь моего приятеля Маттео?

– Блондина?

– Ага! Он из Колумбии. И, когда выпьет, он начинает выражаться… весьма цветисто. Погоди-ка, кого-то мне это напоминает!

Мои глаза распахиваются от шока и стыда, а Лиам пытается сдержать смех. Еще немного, и он рискует умереть от задержки дыхания.

– Значит, ты немного понимаешь по-испански, – с ужасом делаю вывод я.

– Я говорю на нем так же бегло, как ты лжешь. Эль Каброн, это ж надо было придумать!

Он начинает хохотать.

– Луна, если хочешь, чтобы я вылизал тебя до дрожи – просто попроси. По-человечески.

Этот козел ржет надо мной, еще и держась рукой за живот.

– Ой, отвали, – обиженно дуюсь я.

– А тебя все так же легко вывести из себя.

Волна ностальгии сбивает меня с ног. Маленькими кулачками начинаю колотить по его мускулистой груди, но он только громче хохочет. Когда одной рукой он перехватывает мои запястья, меня пробирает дрожь, а между нами повисает тишина. В которой хорошо слышно наше частое дыхание.

Улыбки гаснут. Одни глаза находят другие. Мое сердце борется с желанием выпрыгнуть из груди, чтобы прижаться к его сердцу. Читаю в любимом лице столько эмоций, что не выдерживаю и отвожу взгляд. Лиам прокашливается, пытаясь избавиться от волнения. А может, пытаясь успокоить собственный пульс? От ужасного положения, в котором мы оказались, я готова расплакаться. Мы так близко и так далеко.

Между нами стеной встают сожаления, причиненная боль и недосказанность. Чтобы перебить этот яд, разъедающий нутро, говорю первое, что приходит в голову:

– Мне стоит беспокоиться из-за того, что ты видел меня голой?

И присасываюсь к чашке уже остывшего кофе.

– Почему это? – спрашивает он, наклонив голову. – Тебе есть что скрывать? Шрамы, татуировку, о которой теперь жалеешь?

Слова еще не успевают затихнуть, как он уже – я вижу – жалеет, что их произнес.

– Вроде той, что у тебя на запястье?

Его руки и грудь покрыты чернилами, но наша минималистичная татуировка больше всего бросается в глаза.

– Я не буду с тобой об этом говорить, – холодно отчеканивает он.

Момент упущен. Теперь в комнате повеяло арктическим холодом.

– Странно. Ты же обычно такой болтливый, – выплевываю я, не удержавшись.

Сарказм не остается незамеченным. Даже слон в комнате был бы не так очевиден, как подтекст в этой фразе. Лиам потирает лицо и устало выдыхает.

– Луна, я не в настроении с тобой ругаться. Мне кажется, вчера вечером ты уже сказала все, что обо мне думаешь. Считай, что разговор окончен.

– О чем ты?

Лиам смотрит на меня так, будто я намеренно над ним издеваюсь. Это, конечно, все еще мое любимое занятие, но сегодня утром мне не до этого.

– Я о сцене, которую ты вчера устроила перед «Ареной».

– Я никогда не устраиваю сцен, – возражаю я.

Он закатывает глаза.

– Продолжай в том же духе и, может, однажды отыщешь мозг у себя в башке.

Не успеваю я закрыть рот, как Лиам вскакивает на ноги, сокращает расстояние между нами и хватает меня за волосы, чтобы заставить поднять на него голову. Своими словами он будто дает мне пощечины.

– Я не стану говорить о прошлом, которое ни ты, ни я не в силах изменить. Ничто уже не сотрет те слова, которые мы сказали друг другу в тот день. Я пытаюсь жить дальше, Луна, пытаюсь отгоревать свое по долбаной истории любви, которая казалась мне вечной. И отгоревать побыстрее. Но когда я каждый день вижу тебя, мне кажется, что результат, которого я добился за эти годы, обнулился. Поэтому нет, я не буду обсуждать с тобой то, что ты увидела на моем запястье.

Ледяным взглядом он долго смотрит мне в глаза, пока мое сердце рвется на куски.

– Как можно двинуться дальше, не обсудив то, что произошло?

Он отпускает меня и делает шаг назад. Холод теперь сменяет печаль.

– Поверь, я переживаю этот день так, будто это было вчера, стоит мне закрыть глаза. Твое молчание было таким же громким, как действия, которые за ним последовали. Повернуться ко мне спиной было твоим выбором. И да, я сказал то, что и не думал никогда произносить. Мне жаль. Я и как брат не справился: я не был с ней рядом, и теперь мы оба вынуждены нести ответственность за последствия принятых решений.

Лиам забирает кружки, чтобы поставить их в раковину, пока правда умирает на моих губах. В животе завязывается узел страха, что он видит во мне только разбитое им сердце. И боюсь, что вина за это поглотила его без остатка, а ведь вина из-за сестры и так неотступно преследует его.

Страх, что он выследит его и лишит жизни, из-за выбора, который я тогда сделала, долго не давал мне покоя. И все же, когда я разворачиваюсь на стуле, и наши глаза встречаются с чувством такой силы, меня будто отбрасывает на много лет назад, когда я была уверена, что он мужчина всей моей жизни и ничто нас не разлучит. В этот миг мне кажется, что он борется с тем, что должен или не должен чувствовать ко мне.

Ненависть. Дружба. Желание.

Боль в его глазах отражается и в моих, потому что я знаю: от страданий нас может избавить только правда. Поэтому я делаю глубокий вдох и открываю рот, чтобы наконец облегчить непосильную ношу наших сердец.

«Лиам, а что, если ты кое-чего не знаешь о том дне?» – повторяю я мысленно, набираясь смелости произнести это вслух. Кажется, он чувствует, какая буря сейчас бушует во мне, и его взгляд умоляет – он наверняка и сам не знает, о чем именно, – избавить нас от мучений. Но тут протянувшуюся между нами нить обрывает звонок моего телефона. Мне удается расслышать его тихий грустный вздох, и от этого колет в груди.

Растерянно тянусь к столу, чтобы ответить. Не посмотрев на всплывающий номер, слышу два слога, от которых стынет кровь.

Дарлинг.

Покачнувшись на стуле, дрожащими руками тут же кладу трубку. Не может быть. Это какой-то розыгрыш. Во рту становится горько. Должно быть, я надолго замерла, потому что, когда прихожу в себя, Лиам одной рукой держит меня за затылок, а другой – щелкает пальцами, чтобы привлечь внимание.

– Луна? Посмотри на меня. Кто это был?

– Я… все нормально. Просто устала.

Очевидно, отвечаю невпопад. Он отстраняется, и я, резко почувствовав холод, еле удерживаюсь от того, чтобы не начать умолять его не отпускать меня. Сунув левую руку в карман, он пристально смотрит в глаза, будто пытаясь прочесть мои мысли. Двумя пальцами приподнимает подбородок, заставляя меня взглянуть ему в лицо. Становится трудно дышать. Выдержать такой взгляд невозможно, поэтому я решаю уставиться на его нос.

– Смотри мне в глаза, – приказывает он.

Резким взмахом головы выбираюсь из его хватки.

– Что происходит, Луна? В последний раз спрашиваю.

Этот угрожающий тон заставляет меня скрипнуть зубами. Да за кого он себя принимает? На работе обращается со мной как с пустым местом, как с какой-то вредной дрянью, от которой ему не терпится избавиться, а теперь пытается влезть в шкуру того, кем уже очень давно не является, – обеспокоенного друга. Защитника. Я встаю лицом к нему и выпрямляюсь.

– А я в последний раз тебе говорю, что просто устала.

Произношу это почти по слогам, чтобы до него дошло наконец: я не стану удовлетворять его любопытство. Он качает головой и вздыхает, сдаваясь. В глазах, в которых только что бушевала тревога, снова плещется равнодушие.

– Как скажешь. Я в душ.

♪ Дождавшись, когда его фигура скроется за углом, выплескиваю накопившееся раздражение. Дрожу от смеси чувств, что сводят с ума, и, перестав сдерживать затапливающую меня ярость, кричу, закрыв руками рот. Сердце колотится так, что в груди становится больно. Когда на телефон снова принимается звонить незнакомый номер, выключаю его и сердито утираю текущую по щеке слезу, потому что гнев уступил место стыду. Мне стыдно, что несмотря на все усилия, все сеансы у психолога в университете, я все так же слаба и уязвима, как и много лет назад.

«Дарлинг, открой ротик и дай мне то, что задолжала. Где же твой любимый Лиам? Может, ему понравится то, что он здесь увидит».

Кажется, стены начинают сжиматься, стремясь меня раздавить. Задушить. Когда его гнусавый голос начинает на повторе звучать в моей голове, колени подгибаются.

Вдох.

Выдох.

Чтобы не упасть, хватаюсь за мраморную столешницу кухонного острова и жмурюсь, пытаясь успокоиться. Я помню довольную улыбку, которая расплылась по его лицу, стоило ему увидеть страх в моих глазах, помню угрожающий взгляд и руки, крепко вцепившиеся мне в волосы. Помню слова, которыми он хотел запачкать и унизить меня, и свое желание умереть.

Мне нужен Лиам, чтобы выбросить это из головы.

Заталкиваю ужасные воспоминания поглубже и не сопротивляюсь, когда ноги несут меня к нему. Желание прикоснуться к его коже, почувствовать его запах становится почти невыносимым. Мне нужно, чтобы мысли, которые разрушают меня и мешают двигаться дальше, наконец умолкли, а это возможно только рядом с ним.

Иду на шум воды и попадаю в современную просторную ванную. От ее вида перехватывает дыхание. Или это от вида обнаженного Лиама, стоящего ко мне спиной в огромной душевой кабине. Взявшись за край, стягиваю через голову баскетбольную майку. За ней на пол летят трусики. Распускаю длинные волосы. И, не думая дольше, делаю шаг, еще шаг и вхожу. Обхватив руками его талию, прижимаюсь грудью к мощной спине. От неожиданности Лиам вздрагивает и напрягается, а я, ощутив холод воды на коже, стискиваю зубы.

Не отталкивай меня. Мне это нужно. Ты нужен.

Не говоря ни слова, он меняет температуру воды, и от этого тепло становится не только телу, но и сердцу. С облегчением улыбаюсь ему в лопатку, поглаживая живот кончиками пальцев. Мои руки медленно скользят вверх по торсу, и когда я задеваю его соски, он издает что-то наподобие рыка. В ответ его пальцы впиваются в мое бедро, вырывая у меня стон боли, смешанной с удовольствием. Но я не отвлекаюсь: продолжаю скользить ладонями к его бокам, кубикам на животе, а потом – к мышцам нижнего пресса, от которых теряю голову. Не сдержавшись, медленно провожу по уже прижавшемуся к животу твердому члену. Но Лиам вдруг ловит меня за руку, чтобы остановить. Затем оборачивается и обхватывает мое лицо руками. Его грудь рвано вздымается. Он пристально смотрит на мои губы, от чего в сердце расцветает надежда, а потом прижимается ко мне лбом. С закрытыми глазами он пытается выровнять собственное дыхание, пока у меня в груди стучит, кричит, горит. Он так мне нужен, что наше прошлое и наши ссоры сейчас не имеют значения. Когда он снова открывает свои зеленые глаза, в прожигающем меня взгляде читаю сотню немых вопросов.

– Хочешь узнать, что я думаю?

– Нет, – отвечаю я. – Но ты же все равно скажешь.

– Ты пытаешься спустить пар, занявшись сексом.

– Может быть.

– Ты со всеми так делаешь?

Ревность и злость в его голосе ласкают мое эго, пока он носом нежно проводит по линии моей челюсти.

– Нет, – признаюсь я.

– Почему со мной?

Я не отвечаю. Он и так знает почему. Ответа сейчас требует уже его эго.

– Ты ведь знаешь, что я к тебе чувствую.

Он сгребает в кулак мои влажные волосы. Я гордо вскидываю подбородок и сглатываю, прежде чем ответить.

– Ты меня ненавидишь.

– Я тебя ненавижу, Луна, – соглашается он в нескольких сантиметрах от моих губ.

– Это взаимно.

– Скажи это. Я хочу услышать, как ты это говоришь.

Не прячу довольной улыбки. Нет, вместо этого я даю ему понять, насколько мне нравится наша игра.

– Я тебя ненавижу.

Он отвечает соблазнительной ухмылкой. А потом прижимает меня к стеклянной стене кабинки, и наши влажные тела сталкиваются. Он давит всем весом так, что его стояк вжимается мне в живот, и я запускаю пальцы ему в волосы.

– Повтори.

– Я тебя ненавижу, Лиам.

– Это хорошо, – вздыхает он. – Потому что я никогда и никого не ненавидел так, как тебя.

Кусаю его в шею, и у него вырывается ругательство.

– Заткнись и поцелуй меня. Я начинаю скучать.

Его еле слышный смешок пускает дрожь по моему телу.

– Нет.

– Что?

– Ты с первого раза услышала. Я не хочу быть для тебя каким-то жалким громоотводом, – рычит он, хватая меня за горло. – Я хочу быть тем, кто заставляет тебя страдать. Так что ты скажешь мне, кто лишил меня удовольствия привести тебя в такое состояние, Луна, потому что только у меня есть право так с тобой обращаться. Страх и ярость в твоих глазах принадлежат мне. И если однажды твое сердце заболит так, что ты захочешь, чтобы оно перестало биться, это МОЯ рука вырвет его из твоей груди.

– Может, я уже.

Под грузом этого признания его пальцы разжимаются, и он делает шаг назад. Я должна чувствовать себя уязвимой, стоя перед ним обнаженной, но его взгляд ни разу не опускается вниз. Лиам смотрит прямо мне в глаза. Штормовая зелень его взгляда встречается с лунной дымкой моих, и время замирает.

– Расскажи мне, – просит он уже мягче.

Я молчу. Он снова тянется ко мне, но, вопреки ожиданиям, его прикосновения становятся нежнее. Большим пальцем он гладит мою скулу, а глазами будто изучает каждый сантиметр лица.

– Когда я смотрю на тебя, мне хочется сделать тебе так же больно, как ты сделала мне. Хочется, чтобы ты почувствовала эту боль каждой клеткой, и чтобы потом, когда я с тобой закончу и уйду, ты не могла без меня дышать. Но какая-то очень глубоко укоренившаяся в душе часть меня до сих пор стремится тебя оберегать. Поэтому я спрашиваю тебя еще раз: что происходит? Что тебя так напугало?

В горле пересыхает. Мне кажется, что сейчас по моим глазам можно прочитать все, поэтому я их опускаю.

– Ладно. Ты знаешь, где меня искать, если захочешь поговорить.

Но из душа он не выходит. Не спешит оставлять меня одну. И в это затянувшееся мгновение, когда мы неотрывно смотрим друг другу в глаза, передо мной стоит лучший друг. Тот, кто всегда оставлял мне последнюю конфету «Скитлс», последний кусок пиццы и утешал меня, когда моя мать в очередной раз нарушала обещания. Мы будто вернулись в его гамак в Каролина-Бич, когда музыка была нашей единственной надеждой оттуда вырваться. И он почувствовал это так же отчетливо, как я. Поэтому он и отводит взгляд.

– Я улетаю в Чикаго. Морган принесет тебе твою одежду и отвезет куда скажешь, – говорит он, вытираясь.

Какая еще Морган?

– Это мой телохранитель, – поясняет он, будто читая мысли.

А потом выходит из ванной, не дожидаясь ответа. Не знаю, сколько простояла в душе, вспоминая все, что произошло за последние сутки, прежде чем выключить воду и торопливо завернуться в полотенце.