Когда мы были осколками

Глава 19. Лиам

Не все то, чем кажется. Открой глаза.

Я пытаюсь расшифровать эти бессмысленные слова с тех пор, как вернулся, но тщетно. У меня уже пухнет голова. Я помню тот день во всех деталях, так хорошо, что хочется залезть себе в грудь и собственной рукой вырвать сердце. Поэтому я лишний раз стараюсь не думать о нем, чтобы не сойти с ума. Этого разговора не было.

Сегодня утром приезжаю в офис с твердым намерением вывести Луну из себя исключительно удовольствия ради – посмотреть, как она злится, и послушать очередную серию антикварных ругательств. Я словно подсел, и меня бесит даже мысль о том, что я не могу провести ни дня без ежедневной дозы Л. И. К. Даже ее инициалы звучат как название наркотика. Как яд, который с удовольствием побежит по моим венам. Яд, который мне лучше не принимать, но от которого я уже зависим.

Закрыв дверь, понимаю, что зря не оставил машину в подземном паркинге, как обычно. Она уже стоит у входа в здание. С удивлением чувствую укол в сердце, когда чувак, с которым она приходила в «Арену» две недели назад, подходит к ней с бумажным пакетом и термокружкой, а она обнимает его в знак признательности. Сжав руки в кулаки, направляюсь к ним. Одна часть меня умирает от ревности, а другая пытается убедить, что, если Луна найдет себе парня, мне будет проще сдержать обещание.

Приблизившись, замечаю на ней платье гранатового цвета, едва прикрывающее колени. Оно облегает ее как вторая кожа. Мысленно рычу, когда замечаю черные лодочки от Saint Laurent, и готов скончаться, когда вижу, что ее волнистые волосы собраны в высокий хвост. Она сногсшибательна. Будто ощутив мое присутствие, она поворачивает голову.

– Коллинз, вы опаздываете, – говорю я, проходя мимо.

– Следовательно, вы тоже.

Ох уж этот острый язычок, который она не умеет держать за зубами. Проглатываю резкий ответ и молча вхожу во вращающиеся двери. Ее отражение в стекле на прощание целует этого парня в щеку, и я чувствую желание взорвать все здесь к чертям собачьим.

Закрывшись в кабинете, почти все утро провожу за переговорами с потенциальными инвесторами. Когда все уходят на обед, поднимаю телефонную трубку и нажимаю цифру три. После гудка раздается медовый голосок.

– Да?

– В мой кабинет. Сейчас.

Кладу трубку, не дожидаясь ответа, а затем снимаю пиджак и вешаю его на спинку кресла. Присаживаюсь на край стола, ослабляю узел галстука, поддергиваю рукава белой рубашки и жду. За дверью слышится приближающийся стук ее каблучков, и этот звук заглушает все мысли, которые не дают мне покоя, и усиливает всплеск адреналина в крови.

– Войди и закрой дверь на замок.

На секунду отвожу глаза, чтобы ответить на звонок. А когда снова поворачиваюсь к гостье, то обнаруживаю перед собой свою ассистентку Флору, которой явно не по себе. Это еще что такое? Она открывает рот, но захлопывает его, когда я поднимаю указательный палец.

– Лиам Дэвис.

– Чувак, гадишь ты, как простые смертные, – ворчит Маттео. – Отвечать «алло», как нормальный человек, для тебя слишком просто?

– Пошел к черту. Так лучше?

Маттео ругается на том конце провода, пока я пытаюсь понять, куда подевался мой демоненок. Я нажал не на ту кнопку? Но голос в трубке принадлежал ей.

– Встречаемся в зале в восемь? – спрашивает он.

– Угу, – мычу я в трубку.

– У тебя че, инсульт?

Я и не замечаю, что раздраженно ворчу вслух.

– В восемь, – проговариваю я четче и сбрасываю.

– Луна попросила меня передать вам это, – говорит Флора, натянуто улыбаясь.

С любопытством беру сложенный листок, но разворачиваю его уже в одиночестве. Прочитав записку и поперхнувшись от возмущения, в очередной раз убеждаюсь: эта женщина действительно дьяволица, посланная на Землю мне на погибель.

Я лучше сдохну от голода, чем прибегу на твой свист.

Ниже рисунок, на котором я в костюме собаки сижу у ее ног.

М-да, рисует она все еще превосходно.

Из-за Луны прихожу в спортзал Маттео в дурном настроении. Пятнадцать минут спустя в моих наушниках играет последний альбом The Weekend, а я в качестве разогрева наматываю километры на беговой дорожке, отстраненно глядя в окно на сверкающие небоскребы. Сверху открывается вид на типичный лофт-ресторан, в котором ужинает какая-то пара. На них влюбленными глазами смотрит сидящий рядом малыш. Он вертится на стульчике и тянет ручки к маме. Ощутив тяжесть в груди, вдруг понимаю, как жалок. Это одна из самых банальных сцен – миллионы людей проходят через подобное ежедневно, и большинство принимает эти бесценные моменты как должное. Раньше я тоже не ценил любящую семью, место, где чувствовал себя в безопасности, сестру, считавшую меня лучшим старшим братом на свете. Я долго капризничал, когда мама звала меня ужинать. Мне больше хотелось продолжать гонять в баскетбол на улице или разучивать песню на гитаре. У меня была простая и счастливая жизнь, пока однажды все не изменилось.

В тот день я, радостный, вышел из школы, собираясь рассказать папе, что наконец смог взять аккорд на гитаре. Но нашел дома только заплаканную и пьяную маму, которую только что бросил отец. Я сначала не поверил – ведь всем было очевидно, как сильно он любил ее. И потом, мой папа, мой герой, ловивший плохишей и сажавший их в тюрьму, наш защитник, не ушел бы, не попрощавшись с нами, не оставив способа найти его. Он клялся, что любит играть на гитаре и разучивать любимые песни со мной. Я все еще не верил, когда закрылся у себя в комнате и стал повторять самые трудные аккорды, чтобы он гордился мной. Не верил, когда на следующее утро меня разбудил плач Чарли, которую я нашел лежащей во вчерашней одежде в промокшей из-за мочи постели. Не верил, пока собирал нас в школу и готовил завтрак, потому что у мамы не было сил встать. Не верил, когда мы сидели на крылечке и ждали, что он отвезет нас в школу, как раньше. Не верил, когда встревоженная соседка миссис Эплби разбудила нас после того, как мы задремали на том же крылечке. Мама так и не вышла из спальни, а папа так и не приехал за нами. Я хорошо помню момент, когда наконец в это поверил. Его гитара больше не висела у входа, и в этот момент семилетний я ощутил такую боль в сердце, будто его прижгли каленым железом. Папа нас бросил. Папа нас больше не любил.

Увеличиваю скорость и наклон дорожки, пока мышцы не начинают гореть. Легкие не выдерживают, а живот скручивает тошнотой. Это воспоминание слишком яркое. Его уход оставил незаживающие раны. Я вырос, думая, что любовь ничего не значит, что все однажды уходят и что я никогда не буду достаточно хорошим, как бы послушно себя ни вел. Мать пила целыми днями. Я один занимался Чарли, пока три месяца спустя мама не привела в дом Майка. Она снова начала улыбаться, и я был рад, что она вернулась к жизни. Я снова стал ее маленьким принцем. К несчастью, ее новый король оказался последним ублюдком.

Рядом руками машет Маттео. Делаю вид, что не замечаю его, и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Дыхание становится тяжелее. Когда он хмуро встает передо мной, я постепенно уменьшаю скорость, пока дорожка не останавливается. Затем вынимаю из ушей AirPods и полотенцем промакиваю залитое потом лицо.

– Ты взлететь пытаешься?

Что-то пробормотав в ответ, направляюсь к силовым тренажерам.

– Смотри-ка, ты в хорошем настроении сегодня, это что-то новенькое, – издевается он, идя за мной.

– Трудный день.

– Еще и ответ не односложный? Матерь божья, значит, скоро земля разверзнется. Мадемуазель, – останавливает он проходящую мимо девушку, – если сегодня вечером вы умрете, то знайте, что это он во всем виноват. Держитесь подальше от тяжелых предметов мебели.

Рыжая смеряет его презрительным взглядом и уходит. Ее можно понять.

– Да прекратишь ты предвещать незнакомкам скорую смерть или как?

Я бью кулаком ему в плечо, но этот придурок только ржет и клянется, что до конца тренировки получит ее номер. И я ни секунды в этом не сомневаюсь. Кладу полотенце на скамью для жима лежа и вытягиваюсь на ней, упираясь ногами в пол. Маттео для подстраховки встает за мной, и я беру штангу.

– Сто восемьдесят кило, чувак, ты уверен?

– Ага.

– Готов?

Вместо ответа просто киваю. Такой вес я беру впервые, но мне хочется, чтобы стало больно. Первые повторения даются легко, но на шестом жжение в напряженных мышцах начинает меня бодрить. Делаю вдох и, аккуратно опустив штангу до груди, морщусь от боли, но вздыхаю с наслаждением. По венам бегут эндорфины. Несмотря на ускорившееся сердцебиение, чувствую кайф. После восьмого повторения останавливаюсь, и мое место занимает Маттео, сняв со штанги тридцать кило.

– Сам расскажешь или из тебя клешнями придется тянуть?

– Вы бы с Луной поладили, – говорю я себе под нос.

– Чего?

Закатываю глаза и повторяю.

– Вы с Луной поладили бы. У вас какие-то свои выражения, так никто больше не говорит.

– А. Мне как раз было интересно, обсудим ли мы Луну.

– Нечего там обсуждать.

– Не соглашусь. Мы же все-таки о любви всей твоей жизни говорим, о ПРОСТО Луне. Когда мы с тобой познакомились, на тебя без слез было не взглянуть. И все из-за нее.

– Не только, – напоминаю я, глядя ему в глаза.

– Прости, ты прав. Я просто хочу сказать, что она сильно ранила тебя. Ты мог говорить только о ней. Помнишь, ты мне как-то вечером заявил: «Зачем вообще дышать, если я не могу дышать с ней одним воздухом?» Я тогда таких кирпичей наложил, чувак.

– А кто сказал, что это про нее?

Убираю штангу на место и разминаю плечи, чтобы сбросить напряжение. Маттео смотрит на меня так, будто я держу его за дурака. А я и держу. В тот вечер меня накрыло жестким бэд-трипом[17]. Это был день рождения Луны, с нашего отъезда прошло два года, и от тоски по ней я слетел с катушек.

– Ты тренироваться пришел или на меня пялиться? – ворчу я под пристальным взглядом Маттео.

– Мне не нравится, когда ты уходишь в себя.

Его лицо становится серьезным. А это происходит так редко, что теперь я чувствую себя дураком.

– Так перестань говорить о Луне. Не надо мне напоминать, как я по ней с ума сходил. Поверь, я и так не смогу забыть. Я встречаю ее на каждом углу, мой мозг приплетает ее по поводу и без, и даже эта чертова татуировка напоминает мне о ней.

Маттео игнорирует и спокойно возвращается к блинам. Если бы он не был моим лучшим другом, я бы уже дал ему в морду, чтобы он наконец отстал.

– Скажи честно, теперь, когда вы снова встретились, ты как?

Допиваю бутылку воды и сажусь на скамью. На меня вдруг накатывает слабость. Вжимаю голову в плечи, и правда сама срывается с губ. Как будто она последние несколько недель ждала, чтобы я ее наконец признал и озвучил.

– Я разрываюсь. Не знаю, как себя с ней вести. Мне постоянно приходится бороться с привычкой дразнить ее и перебрасываться с ней шуточками.

Кивнув, Маттео садится рядом, и я вываливаю все. Про наши перепалки, про то, что произошло после дня рождения Саманты, и то, как она пришла ко мне в душ, про странный звонок и ее уклончивость. После каждой фразы он жмурится, потирает затылок, а несколько раз даже пытается сдержать смех. Что ж, хотя бы кого-то забавляет бедлам в моей жизни. Когда заканчиваю, мы смотрим друг другу в глаза. Я жду его реакции, но этот придурок молчит.

– Что, сказать нечего? – вспыхиваю я и бросаю мокрое полотенце ему в рожу.

– Есть! И довольно много, но я пытаюсь подобрать наименее обидную формулировку.

Он поглаживает бородку, и этот спектакль заставляет меня закатить глаза.

– Итак, – неуверенно начинает он. – Ты самый умный идиот, которого я когда-либо встречал. Деревенский дурачок, сельский болван, городской дебил и все в этом духе.

– Как мило с твоей стороны.

Я смеюсь. Он меня не разочаровал.

– Слушай, – говорит он, кладя руку на мое плечо, и мне вдруг хочется ее сбросить. – Судя по твоим потрясающим и излишне подробным рассказам, ты хочешь держаться от нее подальше, чтобы сдержать обещание, но у твоего сердца другие планы. Так что либо ты делаешь шаг ей навстречу, либо перестаешь пересекаться с ней так часто. Прими уже какое-нибудь решение. Добавлю вот что: лучше бы вам принять его совместно, а тебе – спросить у нее, что на самом деле произошло в тот день. А то как бы не сдох у меня на руках, так усиленно размышляя.

Увы, каждый раз, когда его слова трогают меня до глубины души, я включаю клоуна.

– Ой, прости, что пропустил то, как тебе вручали диплом психоаналитика. Я просто дрочил в это время.

Маттео отвешивает подзатыльник.

– Можешь смеяться сколько хочешь, но я прав.

– Мое сердце никак не влияет на решение. Я больше ее не люблю.

– Я такого и не говорил. Я сказал, что ты играешь с огнем, потому что знаю, какую бурю эмоций она в тебе вызывает.

Не бурю, а разрушительное цунами. Неукротимый пожар. Лютую ненависть. Опасное желание.

Маттео переводит взгляд на кого-то за моей спиной и машет рукой.

– Я пойду, меня Полли зовет.

Она встречает посетителей в зале.

– Поохотимся сегодня? – спрашивает он, поправляя на себе невидимый галстук.

– Нет, хочу лечь пораньше.

Я смеюсь, увидев гримасу отвращения на его лице.

– Никогда больше такое не говори. Меня чуть не вывернуло прямо тут.

– Да пошел ты.

Вернувшись в пентхаус, сразу падаю на диван. Хендрикс кладет голову мне на колени, а из рехаба звонит Софи. Но я не беру трубку, чтобы она оставила сообщение на автоответчике. У меня нет сил нянчиться с ней сегодня. Слова Маттео на повторе звучат в голове. Уверен ли я в том, что делаю с Луной? Черт возьми, нет, конечно! Хочу ли я сберечь сердце, держась от нее подальше? Какое еще сердце? Оно все еще у меня в груди, но звук такой, будто оно полое. Может, я и хочу ее тело, хочу нагнать упущенное время, но туда ей больше никогда не пробраться. С каждым днем оно все больше каменеет. Я теряю чувствительность, и мне нравится это. Нравится быть бессердечным циником. Успокаиваю себя тем, что меня ничего не волнует и не трогает. Но когда телефон снова начинает звонить и на экране всплывает имя крестной, несуществующее сердце вдруг подскакивает к горлу, потому что я знаю – пришло время платить по счетам за все свои решения.