Когда мы были осколками

Глава 17. Лиам

Луна у меня в пентхаусе. В моем душе.

Мягкость ее груди, которой она прижималась ко мне.

Ее пирсинг, черт возьми.

Тепло ее кожи. Ее улыбка. Ее скрытность.

Все это нужно скорее выбросить из головы, чтобы она наконец заработала.

Когда ступаю на землю Города ветров, меня накрывает лавиной чувств. Мне хорошо, плохо, страшно и душно. Сев в «Астон Мартин», еду по северной части Мичиган-авеню и снова погружаюсь в воспоминания. Спроси кто меня, был ли я по-настоящему счастлив в этом городе, и я не смогу ответить. Долгое время я просто плыл по течению. Бесцельно блуждал с сердцем, изъеденным тоской и ненавистью. И проклинал каждую шестеренку той махины судьбы, которая забросила меня сюда.

Жалкого, разбитого. Одинокого.

После случившейся трагедии мы уехали из Каролина-Бич. Нас там больше ничего не держало. Ничто больше не имело смысла. Поэтому мы перебрались в Чикаго за пару месяцев до того, как мне исполнилось восемнадцать. Нас приютила у себя Одесса Смит, моя крестная и лучшая подруга мамы с тех пор, как они познакомились в старшей школе глухой деревушки в окрестностях Лондона. От мамы осталась лишь бледная тень той, кем она была раньше, а я сдался собственным демонам. Учеба в университете превратилась в призрачную мечту. Вместо этого я вечерами шлялся по клубам, спал с девчонками, пробовал все виды дряни. Границы допустимого размывались все больше. После предательства Луны и того, что случилось с моей семьей, я потерял чувствительность. Я больше не хотел, чтобы сердце билось как прежде. А может, просто хотел сдохнуть, чтобы спастись от одиночества. Делал глупости одну за другой, ввязывался в драки и угонял машины с Маттео. Даже толкал мажорам всякую фигню, пока меня не загребли копы. Поначалу было забавно, когда мать забирала меня из участков. По крайней мере, ей приходилось ради этого выходить из дома. Пока однажды за нее это не стала делать Одесса. В такие дни мне было уже не так смешно. Оди Смит всех держала в ежовых рукавицах. Она возглавляла самую крупную косметическую компанию на восточном побережье, с ней шутки были плохи. Я еще в первую нашу встречу понял, что у нее на меня были большие планы, и ее любовь и внимательное отношение долго приводили меня в ужас. Она не хотела смотреть, как я скатываюсь по скользкой дорожке, но я упрямо отказывался вставать на праведный путь.

Однажды вечером, после драки, я снова оказался в участке. К несчастью, это оказалось последней каплей в моей истории приводов. Мне скоро должно было исполниться восемнадцать, и, когда коп упомянул тюрьму, я будто получил отрезвляющую оплеуху. Хорошую трепку, которую давно заслуживал. В тот вечер Оди приехала не сразу. На лице у нее было написано, что долго она не продержится. Разочарование, которое я в тот вечер увидел в ее глазах, потушило что-то во мне. Она была всем, что у меня оставалось, и мысль о том, что она опустит руки, меня ужаснула. Тогда я понял, что домой уже не вернусь.

Через два дня меня перевели в центр для трудных подростков. Еще через три Оди поставила мне ультиматум: шесть месяцев под стражей там или два месяца общественных работ, а потом учеба, получение диплома, поступление в университет и получение специальности.

«Любой, лишь бы ты был счастлив, – сказала она мне, утирая слезы. – Ты должен перестать заниматься саморазрушением. Она бы этого не хотела, птенчик мой. Я люблю тебя как собственного сына, возвращайся домой».

В тот день, сидя с затуманенным слезами взглядом в зале для посещений, я хотел броситься ей в объятия и разрыдаться, как дитя. Но я был слишком горд и ничего не сказал. Просто развернулся и ушел с ее словами, звучащами в ушах. Я обязан был постараться – ради нее, ради себя. Поднять голову. Посмотреть прямо перед собой.

«Если проходишь через ад, не останавливайся».

Через четыре месяца я выпустился из школы дистанционно и поступил в государственный университет Чикаго на специальность «Менеджмент в музыкальной сфере». Впахивал как одержимый, а через три года открыл независимый лейбл, которым управляю до сих пор.

В ноздри ударяет запах застарелого табака. Я снимаю пиджак, вешаю его на вешалку и прохожу в гостиную. Шторы не задернуты, но, в отличие от бардака в прошлый мой приезд, в квартире убрано. По пути подбираю какое-то валяющееся на полу шмотье и бросаю на диван. Ругаюсь, споткнувшись о валяющиеся на полу туфли, которые стоили бешеных денег. Холодильник оказывается полупустым. Пива в нем больше, чем воды, не говоря уж об упаковках испортившегося фастфуда. Единственная бутылка с водой прячется между двумя ведрами майонеза, и я тут же выпиваю ее целиком.

– А, это ты. Значит, не показалось.

Поворачиваю голову на этот меланхоличный голос.

– Да, на пару дней.

– Она обрадуется.

Киваю в ответ.

– Почему ты не на работе? – спрашиваю я, надеясь, что его не уволили.

Саймон Хэйнс, мужик, с которым моя мать живет уже два года, несет свое огромное пузо к угловому дивану из черной кожи.

– У меня выходной.

Пристально смотрю на него, пытаясь понять, не врет ли он. Саймон не плохой чувак, просто никакой. Не помню, чтобы мы хоть раз проговорили дольше пяти минут о чем-то, что не касалось бы бейсбола. Он похож на огромного плюшевого медведя, которого потрепала жизнь с тех пор, как его сшили полвека назад. Наверное, поэтому мать его и выбрала. Если он попытается поднять на нее руку, он скорее мышцу себе потянет. Он коммивояжер, таскающийся по всему штату, впаривая наивным дамочкам штуки для похудения. И похоже, он один не видит в этом иронии.

– Ты здесь по работе?

Вечно один и тот же вопрос. Я прикладываю нечеловеческие усилия, чтобы не закатить глаза. Вместо ответа хмыкаю, а потом мой взгляд падает на дыру в стене кухни.

– Саймон, это что еще за хрень?

Он вгрызается в гамбургер, которого не было на столе, когда я пришел, и я начинаю подозревать, что в карманах у него припрятан еще один.

– Твоя мать психанула как-то вечером, потому что я не разрешил ей пойти на свидание с чуваком, с которым она познакомилась в этой фиговине… «Блиндере», во, – бурчит он с набитым ртом и пожимает плечами так, будто рассказывает, как прошел его день.

– «Тиндере», – зачем-то поправляю его я. – Напомни мне, почему ты так спокойно к этому относишься?

– Люблю я ее, – просто отвечает он.

– Ага, десять раз. Любишь ты жить здесь на халяву, – бормочу я себе под нос.

Я купил матери этот дом, когда лейбл начал приносить прибыль. Исполнил ее мечту поселиться в роскошном квартале города, а заодно и в новеньком доме площадью в тысячу квадратных метров, с пятью спальнями, большой террасой и садом. Единственное, чего я хотел, – чтобы она вернулась к жизни и снова начала радоваться. Я видел, как она потихоньку поправляется, а потом она встретила этого Паддингтона.

Готовый наорать на него из-за дыры в стене, слышу, как в прихожей звякают ключи. Через пару секунд в кухню врывается Сара Дэвис в платье, короче которого только оставшиеся дни ее ухажера. Сумочка с грохотом падает на пол, туфли остаются валяться там, где она их сбросила. Она подходит к Саймону, и тот целует ее в лоб. Заметив меня, она подпрыгивает от неожиданности.

– Что ты здесь делаешь?

– Привет, мама. У меня все хорошо, а у тебя?

Обхватываю хрупкие плечи и вдыхаю знакомый запах.

– Прости, я не это хотела сказать. Просто не ожидала тебя увидеть, ты обычно предупреждаешь заранее. Все хорошо?

Я объясняю, что нужно уладить пару дел в лейбле. Успокоившись, она достает из холодильника пиво и открывает бутылку о столешницу из белого мрамора.

– Надо было меня предупредить. Сегодня вечером мы договорились встретиться с девочками, а завтра я еду в Атлантик-Сити.

«Девочками» она называет двадцатилетних девиц, с которыми работает в «Китоми», караоке-баре на Ривер-Гроув. В свои сорок пять моя мать отчаянно молодится, проводя время с этими девчонками. А я закусываю губу, потому что уже устал ругать ее за неосторожное поведение, которое она себе временами позволяет.

– Мне в любом случае придется пропадать на работе.

– Между прочим, ты мне так и не рассказал, как дела в Нью-Йорке.

Ненадолго отвожу глаза, но она этого, к счастью, не замечает. По очевидным причинам держу в секрете тот факт, что Луна вновь появилась в моей жизни. Если в детстве мама мирилась с ее присутствием, то последние семь лет это имя под запретом в нашем доме. Как будто одно только его упоминание обернется для нас страшной катастрофой.

– Все супер, а как у тебя на работе? – возвращаю я ей вопрос.

Все те же бессмысленные разговоры. Мне часто кажется, что когда мы видимся, то смотрим сквозь друг друга. Закрываем глаза на боль, надеясь, что она пройдет, словно по волшебству. С коммуникацией у нас всегда было так себе, и только с возвращением Луны я понял, что мы не живем, а выживаем. Вот уже семь лет просто пытаемся, как лягушки, не утонуть в горшке с молоком.

Она начинает жаловаться на начальника. Когда несколько лет назад она окончательно оправилась, устроиться на работу медицинским секретарем ей так и не удалось. Она бросила пить и перестала принимать снотворное, но этого оказалось недостаточно. Теперь она работает официанткой в японском ресторане, и я радуюсь уже тому, что в этом месяце она еще не влипла ни в какое дерьмо.

– Кстати, ты не мог бы дать мне денег на завтра? Не хочется идти к банкомату.

Сжимаю пальцами переносицу и раздраженно выдыхаю. Надеюсь, мне послышалось.

– Мой бухгалтер перечисляет тебе тридцать кусков каждый месяц. На что ты спускаешь такие деньги? Ты же даже за аренду не платишь, черт побери.

– Зато оплачиваю счета, покупаю еду, одежду…

– И оплачиваешь свои вечеринки, – цежу я сквозь зубы.

– И выручаю девочек в трудную минуту, – добавляет она так, будто для меня это должен быть весомый аргумент.

Сверлю ее взглядом, но она не уступает. Она готова даже руку протянуть с намеком, раз уж я так торможу. Женщина передо мной – всего лишь напоминание о женщине, что холила и лелеяла меня когда-то. Все ужасы, через которые она прошла, изменили ее до неузнаваемости. Но в моем теле взрослого бьется сердце ребенка, и оно тянется к маме, поэтому я достаю из кармана джинсов бумажник и передаю ей одну из кредиток.

– Налички нет, но этого тебе должно хватить на пару месяцев.

– Спасибо, мой маленький принц.

Она всегда зовет меня своим маленьким принцем, когда хочет задобрить. Ее глаза загораются при взгляде на карту, у которой лимит трат – шестьдесят тысяч долларов в неделю. Но этого я ей не скажу, потому что распоряжаться деньгами разумно она никогда не умела. И не скажу, сколько бабла мне накапало, пока мы разговаривали. С двумя лейблами, «Ареной» и французским рестораном в центре Нью-Йорка на нехватку денег жаловаться не приходится.

Она спешит спрятать карту в лифчик, а потом идет открывать дверь.

– Это, должно быть, Катрель.

– Только не говори, что ты уже уходишь, – разочарованно ноет Саймон, оторвавшись от пиршества, спонсированного Макдоналдсом.

Она презрительно смотрит на него, а потом на пороге появляется упомянутая Катрель. Микроскопические шортики открывают вид на ягодицы. Густые рыжие волосы спадают на плечи, зеленые глаза затянуты пеленой, будто она курила весь день. По взгляду этой девчонки ясно – она повидала слишком много дерьма для своего возраста, хотя на вид ей не дашь и больше двадцати двух.

– Не сдох еще, старый хряк? – бросает она единственному старому хряку в комнате.

– А пососать тебе не завернуть? – огрызается он.

Ясненько. Тон беседы задан. Они продолжают обмениваться изощренными оскорблениями, пока она не замечает меня. В девяноста процентах случаев, когда я встречаю девушку, язык ее тела рассказывает мне о ней все, прежде чем она открывает рот. Раньше охота возбуждала меня, я жил ради этих моментов, но, к несчастью, стоит им почувствовать в тебе власть и силу, как они становятся покорными и говорят только то, что ты хочешь услышать. И Катрель – не исключение. С первого взгляда на нее стало понятно, что, если бы я признался ей в каннибалистских наклонностях, она без раздумий предложила бы мне поужинать какой-нибудь частью ее тела. Игра больше не стоит свеч. Все стало слишком легко.

– Это мой сын, – восторженно щебечет мать.

Катрель взвизгивает так, что я морщусь. Тише, девочка.

– У тебя свой лейбл, да?

– Типа того.

Она выпячивает грудь. В голове начинается обратный отсчет. 5, 4, 3…

– Представляешь, а я пою!

А я ведь даже до нуля не дошел. Быстро соображает.

– Как и все нынешние подростки.

Моего сарказма она даже не замечает, хотя будь на ее месте Луна, мне бы уже мало не показалось. Я каждый раз получаю огромное удовольствие от наших словесных баталий. Какого черта ты вспомнил про Луну?

– Она поет просто потрясающе. Ты обязан сделать из нее звезду, – вмешивается мать.

– Угу.

– Я могу демку прислать, хочешь? Мой стиль – это такая смесь Мадонны, Никки Минаж и Селин Дион.

Внутри я ржу как последний урод. Смешать Мадонну, Никки Минаж и Селин Дион нереально.

– Давай, я перешлю коллегам.

– Серьезно? – пищит она, подпрыгивая на месте, и ее грудь – вместе с ней.

Да, я с удовольствием сбагрю ее Луне и посмотрю, как она взбесится. Может, даже заставлю подписать с ней контракт и работать потом.

Устав от этого разговора, делаю шаг от Катрель, которая как-то успела влезть в мое личное пространство. Но меня вдруг останавливает ее рука с длинными фиолетовыми ногтями.

– У тебя мощная энергетика, – начинает она, изображая что-то в воздухе. – Ты смело идешь по жизни, прислушиваешься к интуиции и склонен к ностальгии. Скорее всего… рак?

– Нет… Я здоров как бык.

Саймон прыскает, а Катрель хмурится – с чувством юмора, судя по всему, у нас туго. Мама вообще все пропустила мимо ушей. Не дожидаясь, пока до них дойдет, ускользаю в коридор.

– Я буду в комнате Чарли.

Это было почти незаметно, но я успел увидеть, как хрупкие плечи мамы напряглись после этих слов.