Лишь одна музыка

7.6

Мы у Эллен на репетиции.

— Я сажусь на диету, — говорит Билли. — Мне сказали, что у меня слишком большой вес.

— Не может быть! — говорит Эллен. — Какой поклеп.

— Врач, — объясняет Билли, — говорит, что у меня слишком большой лишний вес, слишком большой, и давление опасно высокое, и, если я люблю Лидию и Джанго, мне надо начать худеть, так что — придется. У меня нет выхода. На прошлой неделе я трижды ходил в спортзал и чувствую, что уже потерял пару фунтов.

Эллен начинает улыбаться.

— Это просто ужасно, — говорит Билли. — Он сказал «слишком большой»... Он даже не пытался быть тактичным... Вы все посмотрели мои записи?

— Они потрясающие, — говорю я.

Билли оживляется. Эллен и Пирс кивают в согласии. И вот мы все вместе. У меня тоже теперь есть семья.

— Ты, наверное, недели потратил, пока внес все наши партии в компьютер, — говорю я.

— Да нет, — говорит Билли. — Я просто отсканировал с напечатанного — отсканировал, почистил, подправил некоторые ключи и распечатал. Просто удивительно, что можно теперь делать на компьютере. — Его глаза загораются при мыслях о возможностях. — В моей программе теперь имеется настройка воспроизведения для фортепиано, которая называется «espressivo», — несколько намеренных неточностей, и с трудом отличишь, что играет компьютер, а не человек. Скоро они это доведут до совершенства и будет не отличить. Исполнители станут практически никому не нужны...

— Я полагаю, композиторы останутся, — срывается Пирс.

— А вот нет, — говорит Билли, весело размышляя о собственной ненужности. — Возьмем, например, фуги — уже можно делать кучу всего на компьютере. Скажем, ты хочешь повторить тему фуги на дуодециму выше, в увеличении, в инверсии, с запаздыванием на полтора такта — несколько слов на компьютере, и все сделано.

— Но где же воображение во всем этом? Где музыка? — спрашиваю я.

— О, — говорит Билли, — ну, это не вопрос. Просто сгенерируй много комбинаций, проверь их на совместимость по гармониям и тестируй их красоту на людях. Я уверен, через двадцать лет компьютеры нас превзойдут в слепых тестах. Знаешь, может быть, мы даже найдем формулу красоты, базируясь на тестировании разных параметров. Это будет несовершенно, но все равно лучше, чем у многих из нас.

— Отвратительно, — говорит Эллен. — Пугающе. Типа шахмат.

Билли выглядит оскорбленным:

— Типа божественных шахмат.

— Ну, — говорит Пирс, — не вернуться ли нам в несовершенное настоящее. Это все очень увлекательно, Билли, но ты не возражаешь, если мы начнем?

Билли кивает.

— Я думал, мы можем начать с чего-то, что не требует от Майкла игры на альте, — говорит он. — Это, конечно, не потому, что я не доверяю...

Я внимательно на него смотрю.

— Нет, правда, — говорит Билли. — Правда. Это просто чтобы было проще. Как можно проще. И для начала также лучше, если Эллен не будет пробовать играть на этом большом альте со струнами, настроенными ниже.

Эллен легко кивает.

— Ну, — говорит Билли, — это нам оставляет контрапункт пять или девять. У кого-нибудь есть предпочтения?

— Рули ты, — говорит Пирс.

— А, о’кей, — говорит Билли. — Номер пять. Пиццикато целиком.

— Что? — говорим мы втроем почти в унисон.

Билли очень доволен произведенным эффектом.

— Ну, что мы теряем? — спрашивает он. — Это займет всего три минуты или около того. Хорошо, Майкл, начинай, — несколько диктаторским тоном. — Вот темп.

— Билли, ты рехнулся, — говорю я.

— Мы даже еще не сыграли гамму, — отмечает Эллен.

— Я забыл про гамму, — говорит Билли. — Тогда давайте ее сыграем в ре миноре — пиццикато.

— Нет! — говорит Пирс, вынужденный действовать перед лицом этого кощунства. — Мы не можем играть гамму пиццикато. Это просто смешно. Мы сыграем сначала смычком, а потом ты можешь делать с нами что хочешь.

Так что мы играем гамму сначала смычком, а потом Билли заставляет нас ее выщипывать, что очень странно, и мы продолжаем так же с пятым контрапунктом. И хотя мы не отдаем себе отчета, сколько длятся ноты, и хотя пиццикато на скрипке звучит жалко по сравнению с виолончелью, контрапункт выступает с отточенной ясностью. К тому же это некое упражнение в интонации. Мы никогда этого не делали, когда репетировали первый контрапункт для биса. Возможно, так было бы лучше.

Билли постепенно находит с нами нужный темп. Мы снова играем целиком с нашим обычным вибрато. Третий и все последующие проходы почти без вибрато: стиль, в котором Билли видит нашу игру и запись. Идет медленно, но постепенно выявляется сущность. Через час или около того мы переходим к следующей фуге, которая также написана в наших обычных регистрах, и похожим образом приходим к результату.

Потом вдруг в одночасье квартет трансформируется — его звучание, структура, облик. Мы переходим прямо к фуге, где Эллен и я должны использовать более низкие инструменты. Мы выглядим, мы чувствуем себя странно непропорционально — и по отношению к нам самим, и друг к другу. Я играю на альте, взятом напрокат, а она — на инструменте, который можно было бы называть тенор-альтино. Он производит удивительный звук, ленивый, рокочущий, и очень богатый и странный. Неожиданно мы, все вчетвером, смеемся от радости — да, радости, так как внешний мир испаряется, пока мы продолжаем играть.