Лишь одна музыка

4.19

Между тем первый раз после нашей разлуки Джулия приглашает меня провести с ней вечер.

Это мой день рождения. Джеймс в отъезде. Мы в ресторане недалеко от ее дома. Тут просторно, светло и нет музыкального фона. Белые стены с разнообразными нишами в темно-зеленых и синих тонах. Белые орхидеи в вазах цвета морской волны там и сям. Она зарезервировала столик на мое имя. Я прибываю немного раньше, она — немного позже. Она видит меня, улыбается и, перед тем как сесть, быстро оглядывает ресторан.

— Хочешь пересесть сюда? — спрашиваю я. — Я имею в виду освещение.

— Мне хорошо, — говорит она.

— Ты не видишь тут знакомых? — спрашиваю я.

— Нет. А если бы кто и был, я просто ужинаю с другом.

— Ты мне разрешишь тебя пригласить в твой день рождения?

— Ну...

— Я не имею в виду именно в день рождения, но до или после.

— Ну, может быть, — говорит Джулия, улыбаясь, — но ты должен будешь одеться поприличнее, если мы еще раз куда-нибудь пойдем. Ты вполне хорош собой, Майкл, но как тебе удается так ужасно одеваться? У тебя нет приличного костюма?

— Мне кажется, я вполне нормально одет, — возражаю я. — И я надел твои запонки.

— Но рубашка!

— Ну, тебя же не было рядом, чтобы меня научить. Так и так, мне незачем хорошо одеваться. Когда мы в турне, это либо непосредственно до, либо сразу после концерта, а там у нас стандартный пингвиний костюм.

— Майкл, — Джулия вдруг выглядит очень серьезно, — расскажи мне про всех в квартете.

— Но ты же их знаешь.

— Ну уж. Как проходят репетиции с ними? Меня это беспокоит уже несколько дней. Скажи, чего мне ждать?

— Э-э, даже не знаю, с чего начать. Репетиции довольно бурные. Пирс старается не отпускать вожжи. У Билли полно собственных идей по всякому поводу. Если ему что приходит в голову, очень трудно это оттуда выбить. И Эллен, ну, она чудесно играет, но легко отвлекается. Кстати, тебе будет приятно узнать, что Билли всегда опаздывает, так что ты будешь не одна такая. О да, Билли предпочитает репетиции концертам, ну, во всяком случае, так он говорит. На репетициях он экспериментирует, а на концертах он нервничает.

— Но все друг друга любят? — спрашивает Джулия.

— Да, пожалуй, — в данный момент.

— Ну, хорошо. И так будет достаточно сложно.

Официант нависает над нами, так что мы заказываем.

— Овощи? — спрашивает он.

— А что у вас есть? — говорит Джулия.

Официант тяжело вздыхает. Очевидно, мы не изучили меню так, как оно того заслуживает.

— Брокколи, кабачки, салат, лук-порей, шпинат.

— Я возьму батат, — говорит Джулия.

Официант смотрит на нее с очевидным непониманием. Джулия замечает это и явно нервничает.

— Боюсь, мадам, — говорит официант, — у нас нет батата в меню.

Джулия растерялась на мгновение.

— Я имела в виду салат... зеленый салат, — быстро проговаривает она.

Он кивает.

— А что вы будете пить? Вы видели нашу винную карту? Или вы хотите обсудить это с нашим сомелье?

Я быстро выбираю из карты вино наобум.

Джулия расстроена из-за своей ошибки и подавлена.

— Знаешь, нам совсем не обязательно здесь есть, — говорю я, когда официант уходит.

— Забудем об этом, — говорит она. — В конце дня у меня просто иногда не хватает сил. На самом деле я больше люблю салат, чем батат. В чем дело?

— Ну, мне не нравится этот парень, который нам прислуживает. Он выглядит как безработный актер, который вымещает свои неудачи на нас.

— Который нам прислуживает, — говорит Джулия, развеселившись.

Меня это несколько раздражает. Немецкий Джулии никогда не влиял на ее английский, и она всегда отмечала мелкие диалектные огрехи, иногда проявляющиеся в моей речи.

— Про что ты думаешь? — спрашивает Джулия. — Ты где-то очень далеко.

— Да так... — говорю я, возвращаясь к тому, о чем я думал раньше. — Жаль, что я не играю с тобой в «Форели».

— Удивительно, правда, — говорит она, — что Шуберта нет среди композиторов на фризе Мемориала принца Альберта?61 Я прочла об этом совсем недавно. Теперь хочется взять стамеску и высечь его имя рядом с остальными.

Мне смешно.

— Пошли сделаем это сегодня, — предлагаю.

— Думаешь, это стоит того, чтобы нас арестовали?

— Да, Джеймс выплатит за нас залог.

Я раскаиваюсь тут же, как только произношу это. Но к моему удивлению, ее настроение ничуть не омрачается. И она не предлагает мне встретиться с Джеймсом. Невыносимо — невыносимо, — как она может думать про нашу с ним встречу?.. Как часто они спят вместе?.. Встретились ли они уже перед тем, как она поехала в Венецию с Марией?.. Почему она согласилась играть с «Маджоре» теперь? Из-за Вены? Чтобы сыграть великую «Форель»? Из-за меня?.. Что не так с моей совестью, если я волнуюсь за Джулию, но вины не чувствую?

Может быть, он так заботился о ней последние три года, что ничего не осталось, кроме нежности? Может быть, романтические чувства, если и были когда-то, уже увяли. И что? Ревную ли я к его жизни с ней? Наверное, ее должны интересовать другие женщины в моей жизни, но она не спрашивает меня, был ли еще кто-нибудь, помимо Виржини, за все эти годы. Табу ли это, как и вопрос, почему она вышла замуж за Джеймса, или мы просто взаимно осторожны?

Да, она может читать по губам, но пока не мои мысли, нет. Мы беседуем о том и о сем. Подают вино, потом еду. Вокруг нас ненавязчивый гул разговоров. Джулия не смотрит на меня. Что-то ее беспокоит.

— Некоторым слух достался зря, — вдруг говорит она с горьким укором. — Недавно я говорила с одним искушенным виолончелистом из филармонии, и было очевидно, что он измучен работой и музыка ему наскучила, — похоже было, что он ее почти ненавидит. И я полагаю, он был неплохим музыкантом. Возможно, и до сих пор неплох.

— Ну, такого много, — говорю я.

— Я понимаю банкира или официанта, ненавидящих свою работу, но не музыкантов.

— Ну уж, Джулия. Годы учебы, бесконечные часы работы, мизерная зарплата... не будучи способным ни к чему другому и не имея выбора, что играть, легко почувствовать себя в западне, даже если ты это когда-то любил. Я сам ощущал что-то похожее, когда оказался в Лондоне на вольных хлебах. Даже сейчас не все так просто. И ты сама переставала играть на время. Единственная разница, что ты могла себе это позволить.

Она сдвигает брови, потом ее лоб разглаживается. Она ничего не говорит, цедя вино с нарочитым спокойствием. Мой взгляд скользит с ее лица на ее золотые часики и обратно.

— Это была не единственная разница, — наконец говорит она.

— Я не должен был об этом говорить.

— Не могу представить, чтобы ты ненавидел музыку, — говорит она.

— Да, пожалуй, — отвечаю я. — На самом деле Эллен даже подтрунивает над моим чрезмерным энтузиазмом. И она думает, что мои отношения со скрипкой ненормальны.

— Ну я вот очень привязана к своему роялю.

— Но ты же не можешь таскать его с собой на гастроли.

— И что?

— Ну, не думаю, что у тебя так же, как у меня, если ты репетируешь дома на одном инструменте, а потом идешь и даешь концерты на другом.

Джулия хмурится.

— Не то чтобы Эллен такой уж прагматик, — быстро добавляю я. — На прошлой неделе она смотрела программу о Вселенной и очень расстроилась из-за того, как все может кончиться через бог знает сколько миллиардов лет. Зачем расстраиваться по поводу того, что будет со Вселенной?

— Тогда как столько всего, что может нас расстроить, находится гораздо ближе? — спрашивает Джулия, веселясь опять.

— Ну, так ведь, да.

— Да, кстати, а что стало с твоей миссис Формби? — ни с того ни с сего вдруг спрашивает Джулия.

— Миссис Формби? Почему ты вдруг спрашиваешь про миссис Формби?

— Не знаю, — отвечает она.

— Но, Джулия, ты же ее никогда даже не видела.

— Не знаю, почему я спросила. Я думала про Карла — или, может быть, про твою скрипку — и потом вспомнила миссис Формби. Не знаю почему, но я часто думала про миссис Формби последние несколько лет.

— Уж наверно, чаще, чем ты думала обо мне, — замечаю я легкомысленно.

— Майкл, я думала о тебе, как будто ты покончил с собой, не оставив записки.

Она смотрит вниз в свою тарелку, не разрешая мне ответить. И так я сижу, застыв, будто парализованный. Затем касаюсь ее ноги своей, она поднимает глаза.

— У миссис Формби все хорошо, — говорю я. — Как твоя утка?

— Прекрасно, — говорит Джулия, не прикасавшаяся к еде последние пару минут. — Тебя правда не волнует Вселенная и все такое?

— Ну нет, не втягивай меня в религиозный спор, — говорю я устало.

— Но ведь ты читаешь Донна. Наши монахини его звали Донн Отступник.

— Это ничего не значит, Джулия. Я люблю его читать именно потому, что мне не важно, откуда у него ноги растут. Меня это расслабляет на ночь.

— Расслабляет! — потрясенно говорит Джулия.

— Мне нравится его язык. Я размышляю над его идеями. А вот его библейские изыскания меня совершенно не волнуют... И вообще не понимаю, чего люди так носятся с этим своим Богом, — добавляю я безжалостно.

— Ты просто не признаешь никаких авторитетов, Майкл, в любой форме, — говорит Джулия. — Ты создаешь кумиров, но не признаешь авторитетов. И храни Бог твоих кумиров, если вдруг окажется, что они — колоссы на глиняных ногах.

— Ну боже мой, — говорю я, раздраженный этим анализом моего характера, к чему Джулия всегда была склонна.

— Мой отец был совсем не в себе под конец, — говорит она. — Помню, я молилась о быстрой смерти. Каждый раз, когда мы его навещали, он казался все более злобным, все более запутавшимся. Под конец он даже не спрашивал про Люка. По крайней мере, он умер до того, как я потеряла слух. Был бы совсем комичный поворот: он не понимает меня, я не понимаю его.

Я протягиваю руку через стол и кладу ладонь на ее запястье. Ей, похоже, нравится, но потом она убирает руку.

— Наверное, лучше было бы ужинать где-то не тут, а подальше от дома, — говорю я. — Я буду держать руки при себе.

— Не в этом дело, Майкл. Очевидно же, что мы не просто друзья.

Когда наши тарелки убирают, я пробую сменить тему.

— Не беспокойся про репетиции, — говорю я.

— Ты там будешь, да? — спрашивает она.

— Конечно.

— Ты не то чтобы обязан.

— Но я буду потому, что хочу тебя услышать.

— Там такая чудесная партия для фортепиано.

— И для скрипки, — говорю я с сожалением.

— И для виолончели. — Она напевает кусочек виолончельной партии одной из вариаций.

Официант интересуется, будем ли мы кофе или десерт, но она продолжает напевать. Он стоит за ней. И, только заметив, что я смотрю на него, она понимает, что к ней обращались. Она поворачивается к нему, видит, что он готов принять наш заказ, и быстро говорит:

— Да, хорошо. Это-то я и буду.

Почти незаметно закатив к потолку глаза, с подчеркнутым терпением:

— Что именно, мадам?

— Что именно? О, прошу прощения, вы не могли бы повторить?..

— Эспрессо, капучино, латте, американо; без кофеина или обычный, — говорит он с демонстративными паузами между словами.

Джулия краснеет, но ничего не говорит.

— Итак, мадам?

— Спасибо, ничего.

— А десерт? У нас есть...

— Нет, спасибо. Принесите счет, пожалуйста. — Она немного тревожно отодвигает стул.

— Прости, — говорю я. — Прости, пожалуйста. Надо было ему что-нибудь ответить. Он невежа.

Она мотает головой.

— Он не мог знать, что происходит, — говорит она. — Я должна была ему сказать, что у меня проблемы со слухом, и попросить повторить. Первое, чему нас учат, — не стесняться этого. Почему мне это так невыносимо? Потому ли, что я не могу себе позволить, чтобы люди это знали? Или я просто трушу?

Официант приносит счет. Она платит, оставляя, как я замечаю, большие чаевые, и мы поднимаемся, чтобы идти. Но ей по-прежнему неловко.

Вечер кончается на этой неприятной ноте. Так что я предлагаю Джулии пойти ко мне, зная заранее, что ее ответ будет: она должна возвращаться домой к Люку. Но она согласна, по крайней мере, зайти в бар неподалеку — «У Жюли». Вечер ясный и теплый, и мы сидим снаружи, и к нам опять приходит счастье быть вместе. Мы поцеживаем кофе и алкоголь и делим десерт на двоих. Я благодарю ее, но не целую. Провожаю ее почти до дома, но, как она просит, не до самой двери.