Лишь одна музыка

2.7

На следующий день — репетиция у Эллен. Брат и сестра выглядят подавленными. Выходка Пирса получила широкую огласку. Эллен сделала ему выговор за то, что он настроил против себя Николаса Спейра, особенно после того, как тот обещал написать рецензию на наш концерт. Но, как говорит Пирс, Николас уже несколько раз давал те же обещания, всегда клянясь честью, потом, ничего не написав, исчезал на месяц-другой, а потом снова обращался к нему «дорогой мой мальчик» как ни в чем не бывало.

— Я не знал, что ты так любишь «Форельный» квинтет, — говорю я ему.

— Ну да, — говорит Пирс. — Все относятся к нему как к дивертисменту или хуже.

— Я считаю, что он на одну часть длиннее, чем надо.

— Эллен, можно мне чашку чая, пожалуйста, — бормочет Пирс. — Чем горячее, тем лучше.

— Беру свои слова обратно, — быстро говорю я. — Похоже, Билли опять опаздывает. Что на сей раз? Жена, дети или Центральная линия?

— Он позвонил, — говорит Эллен. — Не мог засунуть свою виолончель в футляр. Шпиль застрял. Но он уже в пути. С минуты на минуту должен быть.

— Оригинально, — отзывается Пирс.

Когда Билли появляется, он долго просит прощения и потом объявляет, что ему нужно обсудить нечто очень важное. Это структура нашей программы в «Уигмор-холле». Он думал про нее целый день. И выглядит очень обеспокоенным.

— Расскажи нам, Билли, — говорит Пирс терпеливо. — Нет ничего, что бы мне доставило большее удовольствие, чем хорошее структурное обсуждение.

— Вот-вот, видишь, Пирс, ты изначально настроен скептически.

— Да ладно, Билли, не давай Пирсу себя сбить, — говорю я.

— Ну, вы знаете, — говорит Билли, — что, играя Гайдна, Моцарта и Бетховена в этом порядке, мы путаем все отношения между тональностями. Это полный беспорядок. Сначала три диеза, потом один, потом четыре. Никакого чувства развития, чувства развития совсем нет, и слушатель наверняка ощутит структурный стресс.

— О нет! — говорит Пирс. — Как ужасно. Если только мы бы могли заставить Моцарта написать пьесу с тремя с половиной диезами...

Нам с Эллен смешно, и Билли нерешительно присоединяется.

— Ну? — спрашивает Пирс.

— Просто поменять местами Моцарта и Гайдна, — говорит Билли. — Это решит проблему. Возрастающее количество диезов, чувство правильной структуры, проблема решена.

— Но, Билли, Моцарт был написан после Гайдна, — говорит Эллен.

— Да, — говорит Пирс. — Как насчет хронологического стресса у слушателей?

— Я предвидел, что ты это скажешь, — говорит Билли с хитрым видом, настолько хитрым, насколько Билли способен. — У меня есть решение. Поменять гайдновский ля мажор. Играть позднего Гайдна, написанного после Моцарта.

— Нет, — говорю я.

— Какого? — спрашивает Эллен. — Просто из любопытства.

— Того, который опус пятьдесят, фа-диез минор, — говорит Билли. — Он тоже с тремя диезами, так что ничего не меняется. Это очень интересно. В нем есть все — о да, и последняя часть тоже с фугой, так что это не меняет основную тему концерта.

— Нет, нет, нет! — говорю я. — Билли, ну правда, публике наплевать на порядок диезов.

— Но мне-то — нет, — говорит Билли. — А вам наплевать?

— В нем нет части, которая доходит до шести диезов? — спрашивает Пирс несколько неуверенно. — Помню, студентом я его играл однажды. Это был кошмар.

— В любом случае наверняка слишком поздно уговорить «Уигмор» поменять программу, — говорю я быстро. — Она, возможно, уже напечатана.

— Хорошо, давайте им позвоним и спросим, — говорит Билли.

— Нет-нет! — говорю я. — Нет. Давайте репетировать. Все это пустая трата времени.

Все трое глядят на меня с удивлением.

— Я люблю ля-мажорный квартет, — говорю я. — Я его не сдам.

— Ну, — говорит Билли.

— О, — говорит Пирс.

— А, — говорит Эллен.

— Нет, не сдам. Насколько мне кажется, Гайдн — это кульминация нашего концерта. И вообще это мой любимый квартет всех времен и народов.

— Ну, о’кей, это было только предложение, — говорит Билли, осторожно отступая, будто имея дело с сумасшедшим.

— Ты это серьезно, Майкл? — говорит Эллен. — Серьезно?

— Всех времен и народов? — спрашивает Пирс. — Величайший квартет всех времен и народов?

— Я не претендую, что величайший, — говорю я. — Знаю, что нет, что бы это слово «величайший» ни значило, мне вообще все равно, что оно значит. Он — мой любимый, и этого достаточно. Давайте избавимся от Моцарта и Бетховена, если хотите, и сыграем три раза Гайдна. Тогда не будет ни структурного, ни хронологического стресса вообще. И не будет надобности в бисах.

Несколько секунд все молчат.

— Ну... — повторяет Билли.

— Хорошо, — говорит Пирс. — Итак, программа остается без изменений — Майкл наложил вето. Виноваты, Билли.

На самом деле я не особо чувствую себя виноватым.

— Кстати, про бис, — говорит Эллен, — наш секретный план в силе? Слушатели будут немного шокированы, но, Билли, это одна из твоих по-настоящему блестящих идей.

— Да, блестящая, Билли, — говорю я. — После такого концерта что еще может подойти?

Билли успокоился.

— Хорошо, — говорит Пирс, — у Майкла самая сложная работа в этом бисе, и если идея ему по душе, давайте — вперед! Но я не уверен, получится ли у нас. Предположим, что публике мы достаточно понравимся и она таки захочет вызвать нас на бис... — Пирс размышляет несколько секунд. — Давайте начнем над ним работать сегодня. Все, кроме этой проблемной ноты, которая у Майкла. Так мы примерно поймем, на что можно надеяться, прежде чем загрузим Майкла по полной.

Кажется, Билли хочет что-то сказать, но передумывает и кивает.

И вот так, настроившись, после традиционной гаммы мы репетируем четырехминутную вещь более часа. Мы тонем в ее странной, запутанной, неземной красоте. Временами я перестаю дышать. Это не похоже ни на что из того, что мы играли в квартете раньше.