Неистовые. Из огня да в полымя

Глава 15

В ванной комнате я долго стою перед зеркалом и репетирую взгляды. Для Гены — особенный, чувственный, и для Реми тоже особенный — жёсткий. Жаль, у меня не получается, как у Дианы — её взглядом, как говорит Генка, можно хронический запор вылечить. Это талант.

Маме я так и не дозвонилась, но, надеюсь, что она счастлива в эту ночь. А Сашке лучше бы не звонила — она уже пьяная и мелет, что попало. Зато от Наташки два пропущенных, но с ней говорить я пока не готова.

Возвращаясь в гостиную, я очень хочу найти там Гену и уехать отсюда вместе с ним. Всё равно куда. Но ещё не войдя в просторный зал, я уже знаю, что Генки там нет, ведь его всегда слышно. И шаги, что звучат на лестнице, тоже не его — это спускается Одиссей (куда это он ходил?). Хмурый и растерянный, он крутит в толстых пальчиках свои очки и что-то тихо бубнит себе под нос.

— Стефания?..

Нагнав меня у самой гостиной, он выглядит удивлённым и торопливо надевает очки.

— Вы н-не ожидали, что я всё ещё здесь? — спрашиваю ласково, но только дурачок не услышит ехидства.

И Одиссей почему-то не слышит.

— А Вы не знаете, г-где Гена?

— Кто? — встрепенулся вдруг толстячок, прикинувшись непонятливым. Или правда не услышал. И я терпеливо повторяю:

— Я п-про Гену спрашиваю.

А Одиссей зачем-то снова стягивает с себя очки и, щуря близорукие глазки, начинает озираться по сторонам, заглядывает в гостиную, будто надеется обнаружить пропажу. Но находит только спящего Андрея и слившихся в медленном танце Риммочку и Реми.

— А-а, — неожиданно вспоминает Одиссей, — так он, наверное, пошёл наверх… а то ведь там его подарок ещё с прошлого года ждёт. Но это пока сюрприз! — он хватает меня за руку, как будто я уже рвусь наверх. — Вот увидишь, тебе тоже понравится.

Даже не знаю… я не очень доверяю сюрпризам. Пожил бы Одиссей в нашем бабьем царстве — он бы меня понял.

И вроде бы милый толстячок улыбается, да и его объяснение прозвучало вполне себе бодро… Вот только зачем так яростно начищать платочком стёкла очков? Для блестящего юриста он выдаёт слишком много тревожных невербальных сигналов. Он о чём-то не договаривает?

Во рту мгновенно пересыхает и неприятно ноет в желудке. Наташка недавно прочитала какой-то душераздирательный роман про измену и все уши мне о нём прожужжала. А я терпеть не могу про измены и уж совсем не желаю представлять себя главной героиней подобной истории.

«Измена. Девственница против самки дракона», — невольно соткалось в моей голове.

Какой бред! Да и Генка ни за что так со мной не поступит.

— Стефания, ты потанцуешь со мной? — спрашивает Одиссей.

Я не хочу с ним танцевать, но ещё больше не желаю его обидеть, поэтому киваю и даже стараюсь улыбаться.

Толстячок ведёт очень умело, а я совсем не слышу, о чём он говорит. Я не понимаю, сколько времени можно разглядывать какой-то подарок и как долго произносить слова благодарности. Я совсем не хочу думать о плохом, и, наверное, даже глупо так думать… ведь если бы Гене была нужна не я, а Диана, он бы не привез меня сюда. Правда?

Или… меня некуда было девать? А он просто приехал меня спасать, как примчался бы к Наташке или любой другой, попавшей в беду девчонке. Даже к Сашке — я уверена в этом. Потому что Генка именно такой — спасёт, утешит, развеселит... И что — потом бросит?

Я не верю! Он мне столько всего говорил… и ревновал меня!..

«Кажется, малышка, я потерял свою голову…» — это звучало так искренне, и я услышала объяснение в любви. Потому что хотела услышать. И даже на заметила слово «кажется». Сашка обязательно заметила бы. А Айка вообще не придаёт значения словам. А я… так хотела доказать свою взрослость и рассудительность, а сама прыгнула на первые грабли — те, о которых столько раз предупреждала меня Сашка.

Глупая наивная дурочка! И малышка для Генки.

— Не шали, мальчишка! — хихикает Риммочка.

Я невольно смотрю в её сторону и вижу, как Реми пытается её поцеловать. Такой молоденький, а уже кобель. А я вдруг почему-то вспоминаю Генку, поплывшего над Сонькиными арбузами… и Сашкиного Вадьку, с лёгкостью променявшего жену на каких-то… и Пал Ильича с нашей мамой. А эти двое вообще — феномены — сделали дочь, а встретившись через шестнадцать лет, снова познакомились и даже не узнали друг друга. Оказывается, и такое бывает. Хорошо ещё, что больше никого не сотворили!

Но я их всех люблю — и мамочку, и Вадьку, и Пал Ильича, ведь на самом деле они хорошие и не делали мне так больно, как своим половинкам. А от Генки мне больно… но я всё равно его люблю. И не представляю, как смогу это прекратить.

— Так, сейчас у меня кто-то по губам получит! — шутливо грозит Риммочка, а мне так хочется разбудить Андрюшку и посмотреть, как превращаются в лепёшку губы пастуха.

И я больше не хочу ощущать на себе руки Одиссея, хотя он и не пытается ко мне приставать.

— Стефания, что случилось? — недоумевает Одиссей, но у меня нет сил ни извиняться, ни что-либо объяснять ему.

Я хватаю со стола свой мобильник и набираю Генкин номер. Не отвечает. Набираю снова и выхожу из гостиной. И снова набираю… а услышав звонок, иду на звук. На рогатой вешалке у входной двери висят только моя шубка и Генкина куртка. Оттуда и звучит сигнал.

И я понимаю, что больше ни минуты здесь не останусь.

Вырвавшись на улицу, я словно в сказку нырнула — так здесь красиво! Шумные, пьяные и весёлые люди лепят снежных уродцев, кувыркаются в сугробах и задорно горланят новогодние песни. Волшебная энергетика этой ночи заразила всех жителей и гостей «Седьмого неба» — и детей, и взрослых… но не меня, я не отсюда.

— Эй, красавица, давай к нам! — развязно кричит какой-то мужчина и салютует мне пузатой бутылкой.

— Вали, куда шла, и не оглядывайся! — угрожающим тоном гаркает его здоровенная спутница.

Но мне не нужны её напутствия, я отворачиваюсь и разыскиваю взглядом своего «Снежка» — пусть увезёт меня отсюда. Но, когда я забираюсь в промёрзший салон, ещё долго разогреваю машину и с надеждой оглядываюсь на подъезд, каждый миг ожидая, что вот сейчас распахнётся дверь и покажется Генка. И когда дверь вдруг открывается, моё сердце заходится от волнения и до боли стучит в висках… но это не он — какой-то другой мужчина.

И телефон молчит. Значит, Гена ещё не знает, что я уехала. Но ведь я ещё здесь… Мне вдруг хочется всё переиграть — вернуться в пентхаус и сделать вид, что не было никакого побега. А если Генка уже знает, что я ушла? Что, если, не обнаружив меня в квартире, он вовсе не огорчился, а наоборот — испытал облегчение?

Сморгнув набежавшие слёзы, я осторожно сдаю назад и вздрагиваю от пронзительного вопля. Кажется, это детский крик. А следом яростный женский:

— Стой, куда прёшь, овца тупорылая?! — а следом удар, от которого моё сердце едва не разорвалось.

О, Господи! Что… неужели я кого-то… Ох!..

Торможу и, замерев от ужаса, на ватных ногах я выбираюсь из салона. Почти не дыша, обхожу машину…

— Транда, глаза разувай, когда едешь! Понакупят себе прав, во двор уже выйти страшно, — орёт молодая женщина в роскошной шубе и новогоднем колпаке. А рядом навзрыд плачет девочка.

— Что с-случилось? — я присаживаюсь перед ребёнком на корточки, но она меня отталкивает и отворачивается к матери, продолжая плакать.

Потеряв равновесие, я плюхаюсь на пятую точку и поднимаю глаза на женщину.

— Чт-то я сделала?

— Яшку переехала! — рявкает она и успокаивающе гладит дочку по вязанной шапочке.

— К-кого? — даже не делая попытки встать, я со страхом заглядываю под колёса, уже представляя себе раздавленный трупик собачки.

— Снеговика, — уже спокойнее поясняет женщина. — Его Яшей звали.

— Снег-говика? — с неверием переспрашиваю, а глаза застилает мутная пелена.

Всхлипнув, я прикрываю глаза руками и тоже начинаю плакать — от облегчения, обиды, несправедливости и от собственной слабости.

— Во блажная, — раздаётся сверху грубый голос. — Ты чего ревёшь-то, дурища? Да хер с ним, с Яшкой! Он всё равно был маленький и кривой. Да и на проезжей части стоял — не жилец, одним словом. Слышь, чудо, вставай давай и хорош реветь.

Тётка тянет меня за капюшон, и он, надорванный ещё раньше дурачком Малкиным, жалобно трещит.

— Не трогайте м-меня! — я отмахиваюсь от варварской помощи и, поднявшись на ноги, возвращаюсь за руль.

— Дура какая-то! Небось, пьяная, — обласкала меня вслед тётка, и девочка с радостью подхватила:

— Пьяная дура!

Какие же грубые неотёсанные люди! У меня нет желания оглядываться и тем более отвечать им — они просто прохожие. Как и все те, от кого я сбежала.

В салоне разрывается мобильник, и, скользнув по экрану равнодушным взглядом, я вижу, что это Генка. Вспомнил! Долго же он принимал подарки. Но во мне больше не осталось душевных сил ни отвечать, ни задерживаться здесь, чтобы узнать, спустится ли он за мной или предпочтёт смириться с моим отсутствием.

Я медленно подъезжаю к шлагбауму, отгородившему «Седьмое небо» от остального мира. Пара секунд жду, трогаюсь с места, и в этот самый миг слышу, как перекрикивая многоголосье праздничного двора, раздаётся знакомое и басовитое: «Стефания!»

Да иди ты! Все идите!

В зеркале заднего вида недостаточный обзор, но я не оглядываюсь и не даю себе ни малейшего шанса передумать. Упрямо жму на газ, и всё же в полной смятения голове находится крошечное местечко для удовлетворения — ему не всё равно.