Неистовые. Из огня да в полымя

Глава 23 Гена

Я разглядываю дом, в котором оставил мою неверную Сонечку, с двойственным чувством — с неожиданно вспыхнувшей злостью (какая же ты, Сонька, сука!) и ностальгической грустью. Всё же нам хорошо было вместе.

Почти три недели назад я покинул этот дом, а кажется, будто целая вечность прошла. Столько всего случилось! А на хрена мне столько? И в этом тоже мне хочется обвинить Соньку. Однако я здесь не за этим. Самому бы ещё знать, зачем… но душа не на месте.

Ни на стук в калитку, ни на звонки на мобильный реакции нет, поэтому, недолго думая, я перемахнул через забор. Может, Соньки и вовсе здесь нет, но проверить всё же стоит. Стучать по окнам тоже оказалось делом бесполезным, зато сработал мой громкий призыв. Я же говорю, что мой голос действует на баб, как манок. Вот и эту птичку выманил.

Ух, твою ж мать! Упыри и то краше!

Сонечка щурится от дневного света и удивлённо спрашивает:

— Гена? А ты почему здесь?

— Сонь, что с тобой? — от волнения я напрочь забываю все обиды и решительно шагаю в дом, задвинув туда же хозяйку.

В тёмном коридоре щёлкаю выключателем и разглядываю почти незнакомую Сонечку. И дело не в том, что она снова блондинка — передо мной почти половина от той роскошной девочки, что так радовала мои глаза, руки и всё остальное. Даже сиськи куда-то делись, а уж их было — натощак не поднимешь. Что она с собой сотворила? Волосы растрёпаны, губы совершенно бескровные, а карие глаза на худеньком бледном личике кажутся огромными.

— Что случилось? — я повторяю вопрос.

— Ничего… приболела немного, — Сонька пожимает плечами и дёргает уголками губ. — Но я рада тебя видеть.

— Жаль, не могу ответить тем же. Зато твои враги сейчас бы порадовались

— А ты мне не враг?

— Дура! — схватив Соньку за руку, тащу её за собой в комнату, попутно включая везде свет.

Темно, как у негра в жопе. Сквозь маленькие окошки и так проникает немного света, но они ещё и зашторены.

— Чем ты заболела? Чем лечишься? Рассказывай давай, — я осматриваю комнату, отмечая какой-то неправильный порядок. Ни лекарств, да и ни хрена из того, что говорило бы о том, что здесь живут люди.

Внутри шевельнулось нехорошее подозрение, и я потопал в кухню. Ожидаемо, кухня тоже оказалась необитаемой, а в холодильнике повесились мыши.

— Сонь, ты, вообще, чем питаешься? — я резко разворачиваюсь к ней и встряхиваю за плечи. — Ты совсем идиотка?

Она коротко кивает и, запрокинув голову, шепчет в потолок:

— Продукты только сегодня закончились, я просто ещё не ходила в магазин.

А по её вискам струятся слёзы, теряясь в спутанных волосах. От тревоги и жалости у меня самого глаза начинают чесаться и, притянув Сонечку к себе, я целую её в мокрый висок, глажу по волосам.

— Ну ты чего, малышка? Расскажи мне, что с тобой, — и со страхом, уже совсем тихо: — Это… из-за меня?

— Нет, нет, — шепчет мне в шею и мотает головой.

— Из-за того Деда Мороза?

— Нет… я не знаю. Гена, ты сильно меня ненавидишь?

— Честно? Прибил бы, заразу! Но ты и так уже полутруп. Этот хер тебя обидел?

— Нет, — полувсхлип-полустон.

— А что тогда? — я теряю терпение, а нащупав выпирающие рёбра, теряю и последние крохи спокойствия. — Сонечка, чем ты заболела? Обещаю, мы со всем разберёмся.

Она тихо невесело смеётся и кивает в сторону.

— На столе посмотри.

А на столе только солонка и три какие-то херни продолговатые. То, что мне не в солонку, я догадываюсь сразу, а подойдя ближе и вглядываясь в незнакомые предметы, я уже понимаю, что это такое. Думаю, что понимаю. Сказать, что я онемел — ничего не сказать. И я ничего не говорю. И почти не соображаю. Во всяком случае, с математикой у меня вдруг стало совсем никак.

— И что ты молчишь? — это Сонька устала ждать. — Разглядел, сколько полосок?

Я тупо кивнул, а проснувшийся во мне математик быстро умножил три на два и вынес вердикт:

— Шесть.

— Ген, ты издеваешься? Это тесты на беременность, и на каждом по две полоски! Ты понимаешь, что это значит?

А то!

— Это значит… что ты беременна?

— Нет, Гена, это значит, что я бурундук!

Твою мать, я опять сбился со счёта. Так, в последний раз мы трахались в октябре… а сейчас у нас…

— Генка, ты сейчас похож на несчастного папашу, которому объявили, что у него будет тройня, — Сонька рассмеялась и даже немного зарумянилась.

Зато я взбледнул и, покосившись на три полосатые херовины (тройня, бля!), обречённо спросил:

— А что, уже известно, к-кто будет? — мои ноги ослабли, голова вспотела, а Сонькины глаза полезли на лоб.

— Ген, ты шутишь? Моей беременности около трёх недель. Что на таком сроке может быть известно?

Трёх недель?!

— Да? То есть я тут не при делах? — нащупав стул, я рухнул на него, как подрубленный, отчего тот едва не развалился.

— Ты что, совсем не шаришь в женщинах? — Сонька с недоверием осмотрела меня с головы до ног. — Ты-ы, Гена?

— Но ты же знаешь, что я шарю очень осмотрительно. И от меня ещё никто не беременел, поэтому я как-то не очень силён в этой области. А-а… кто отец-то?

— Методом исключения… выходит, что Дед Мороз, — объявила она, а я тихонько выдохнул. — А если бы им был ты?

— Тогда бы я им был, — честно признался я. Теперь мне несложно быть честным.

— И не предложил бы мне аборт?

— Нет, конечно! — я искренне возмущаюсь. — Я вообще считаю аборт самым страшным грехом. И, надеюсь, ты не собираешься…

— Я не знаю, Ген… я в таком шоке, что даже ещё не думала, как быть дальше.

— Не, а что тут думать? Рожать надо — без вариантов! А этот твой… Дед уже в курсе?

— Нет, конечно. Я и сама только вчера узнала. А сегодня вот перепроверила. И, знаешь, мне очень жаль, что ребёнок не твой, — Сонька взглянула на меня с отчаяньем. — Прости. Мне так страшно, Гена… я не знаю, что делать. И мне кажется, что из меня получится очень плохая мать.

— Да ты что, Сонька, хорош себя накручивать. Тебе сейчас положительные эмоции нужны и… — я снова огляделся по сторонам и очнулся. — Да задрать тебя по тощей заднице! Тебе же кушать надо! Фрукты, витамины… что там ещё?.. Воздухом дышать! Бегом одевайся!

— Куда?

— Куда — в магазин! На прогулку! В аптеку! Быстро, я сказал!

— Но мне сперва в душ надо, — Сонька растерялась от моего напора.

— Давай быстро. Ток ты там в голодный обморок не свалишься? А то я могу помочь, если что...

— Да я не особенно голодала, просто перенервничала сильно. Но я справлюсь, Гена, я скоро.

— И это… Сонь, у меня, если что, есть знакомый гинеколог, вот он отлично шарит в женщинах, — кричу ей вдогонку.

***

— Porsche Cayenne? — восхищённо ахает Сонька. — Генка, он что, твой?

— Отец подогнал. Я ж убил своего «Мурзика».

— Да, Марта говорила. Мне очень жаль… правда, — Сонька бросает на меня виноватый взгляд. — Ты не из-за меня его разбил?

Мне хочется сказать, что нет — в тот момент я думал совсем о другой девочке, но вовремя прикусываю язык. Соньке сейчас ни к чему лишние волнения.

— Нет, Сонь, это из-за одного долбодятла, у которого руки, глаза и мозги были в жопе. Может, пешком прошвырнёмся?

— Ну уж нет, а то когда ещё доведётся прокатиться на таком красавце. А как его зовут?

— Машина, — я распахиваю для Соньки пассажирскую дверь. — Просто Машина.

А спустя полтора часа, загрузив багажник продуктами и всякой хренью, способной поднять боевой дух будущей матери, мы возвращаемся обратно.

— Ген, ты так много потратил… у меня есть деньги.

— Они тебе ещё пригодятся. И давай сразу договоримся, что если тебе что-то понадобится, ты мне позвонишь.

— Генка, как я могла тебя потерять? Какая же я непроходимая дура.

— Это да, — я охотно соглашаюсь и напоминаю. — Так мы договорились?

— Да. Но я уверена, что справлюсь.

— Только без глупостей мне. Поняла? Дети — это счастье, Сонька. Сама скоро узнаешь. И даже если твой хер сольётся, ему же хуже. Но ты всё же ему скажи. Лично я предпочёл бы знать.

А ещё через два часа сытая и раскрасневшаяся Сонечка отвалилась от стола, глядя на меня блестящими глазами.

— Ген, ты когда-нибудь простишь меня?

— Давно простил, дурочка. Короче, вот это всё, — я указываю на кастрюли и сковороду, — как остынет, не забудь убрать в холодильник. Поняла? А духовку минут через двадцать выключишь. Не забудешь? Или мне лучше подождать, от греха подальше?

— Не надо, — отвечает она шёпотом, смаргивая слёзы. — У меня ведь беременность, а не слабоумие.

— Очень надеюсь на это. Врачу позвонить?

— Я сама… завтра пойду. Обещаю, — Сонька порывисто встаёт и обнимает меня за шею.

И я тоже ее обнимаю с теплом, сочувствием и нежностью. Понимаю, что уже не смогу от неё отмахнуться, и думаю, в том, что с нами случилось, есть и моя вина. Как и в том, что не случилось у нас со Стефанией.

— Береги себя, ладно? — Сонька кивает, пряча лицо, а я целую её в лоб. — И звони в любое время.

Послушно кивает, но я знаю, что она не станет мне звонить. Гордая, сумасбродная и несчастная Сонька. Я сам позвоню.

И, уже садясь в машину, я снова набираю Марту. Час назад я уже сообщил ей, что её подруга жива, но нуждается в дружеском плече.

— Ясноокая, ну ты скоро?

— Да, Ген, я сейчас… мы только приехали, но я уже выхожу. Только Максим у меня голодный.

— Да и хер с ним! Пусть подгребает ко мне, я его сам накормлю. А ты лучше у Соньки сегодня останься.

— Конечно. Но вы тоже не сильно шалите.

— А это, моя красавица, как пойдёт. Потому как от вас, слабых беззащитных женщин, нет никакого спасения и нервов на вас не хватает.